Уэнсдей Аддамс оказывается слишком хороша в массаже

Энид была очевидно влюблена. И что менее очевидно, в свою соседку по комнате. Настолько менее, что знал весь Невермор, а Вещь сочувствующе хлопал её по плечу каждый вечер. Влюбиться в Уэнсдей было до обидного легко, признать — в десятки раз сложнее, но Энид не из боязливых. Она жалела, что не умела рисовать, чтобы достаточно ярко вывести чёрные глаза на бумаге; не умела писать стихи, чтобы составить портрет из её привычек и сложить в строки, где рифма плавно скользит меж слов, вязкая, словно мёд, поклоняясь, восхваляя каждую деталь: по утрам морщиться от солнца, уходить в тень, к печатной машинке; никогда не заправлять волосы за ухо, даже если чёлка упёрто лезет в глаза; играть на виолончели, смычком водя не по струнам, а по душам; красить ногти раз в неделю, когда лак начинает немного облезать по краям, выбирая наиболее чёрный пузырёк среди чёрных пузырьков, стоящих в ящике стола; стрелять из лука с закрытыми глазами, но точно попадая в цель. Синклер старается не думать, что цель — её сердце, которое давно пронзито чёрной, оттенка воронова крыла, стрелой. Энид успела выучить Уэнсдей Аддамс н а и з у с т ь. Все её привычки, все её странности. Выучить и принять. И игнорировать её весьма двусмысленные переглядки с Ксавье, грубые фразы и отношение к себе как к игрушке, девчонке, которую можно пальчиком поманить и она — радостный волчонок — побежит, растекаясь слюнями до пола. Синклер мазохистка и это было понятно уже давно. Что уж говорить, если раньше она боялась слово матери поперёк вставить, смиренно принимая титул позора и отродья семьи, на которое возлагали так много надежд. Энид трясёт головой и старается не думать сколько надежд она возложила на себя сама. — Ты сегодня рассеяна больше чем обычно. — говорит Уэнсдей, не отрываясь от книги. — Скоро полнолуние, стараюсь держать себя в лапах. — Энид надеется, что придала голосу достаточно жизнелюбия и лёгкого волнения, чтобы ответ сошёл за правду. — Плохо выходит. — Уэнсдей кидает взгляд исподлобья, пальцы с чёрным лаком пробегаются по корешку книги и закрывают её с тихим хлопком. — Врать тоже. — У меня ПМС. — не теряется Синклер, понимая, что и не врёт вовсе - по уведомлениям её приложения следующая менструация начнётся через четыре дня. — Болит голова, поясница и тело ломит от усталости. — Могу сделать массаж, перестанешь скулить. — Аддамс в ожидании выгибает бровь, смотря пристально, откладывает сборник рассказов О.Генри в сторону. — Я владею пятью техниками, в процессе разберёмся какой тебе больше подходит. Мой брат предпочитает массаж раскалёнными камнями с кляпом во рту. Энид чувствует как горят её уши и когти готовы вот-вот выскочить от волнения, разодрать жёлтый плед на куски. Но она широко-широко улыбается и кивает, в тайне надеясь, что Аддамс не хранит под кроватью камни, а кляп они используют когда-нибудь в несколько иной ситуации. — Думаю, мы остановимся на классическом варианте, я не люблю… — Верхнюю одежду придётся снять. — перебивает её Уэнсдей, доставая масло из шуфлядки. Энид кивает, чувствуя как жар с ушей медленно распространяется по скулам и нагло приближается к шее со стороны затылка. Крепко сжимая зубы, не беспокоясь за то, что клыки могут прорезаться, Синклер снимает с себя греющий тело настолько, насколько и душу, розовый свитер с белыми сердечками, оставаясь в сиреневом кружевном бюстгальтере. Ну а что? То, что она волчица не значит, что о красивом белье можно забыть. Да, она отдаёт предпочтение атласным или спортивным топам, но иногда можно же себя побаловать. К тому же этот лифчик прекрасно подходит под её крашенные пряди. Уэнсдей хмыкает. — Его можешь не снимать. Ложись на живот, дальше я справляюсь сама. Энид слушается, разворачиваясь, утыкается лицом в сладко пахнущую подушку и с удовольствием вдыхает приторный аромат ванили, силясь успокоиться. Интересно что она подразумевает под «справлюсь сама»? Энид вздрагивает потому что не слышит шагов Уэнсдей, но чувствует как её холодные пальцы зарываются ей в волосы, от чего хочется заурчать — настолько приятны касания, по которым Синклер изголодалась сильнее чем по полной луне. Уэнсдей надавливает подушечками пальцев на затылок почти невесомо, аккуратно поднимается выше к макушке, оглаживая маленькими кругами. Она наклоняется к Энид, почти не опаляя своим не тёплым дыханием ухо. — Я начала с головы. Потом перейду на шею и плечи, используя масло для улучшения движений. Тебе должно стать легче почти сразу. — Угу. — Синклер старается не думать. Не то чтобы для этого нужно прилагать хоть какие-то усилия - мозг под аккуратными, но уверенными касаниями плывёт, посылая лишь приятные сигналы всему телу. Энид почти засыпает, чувствуя как трепетно Уэнсдей касается волос на затылке и представляет, что губы в тёмной помаде касаются её кожи в местечке где выпирают позвонки и спускаются вниз, выцеловывая. — Я сейчас расстегну твой лифчик. — сообщает Уэнсдей, просто утверждает, даже не спрашивая разрешения и делает это сразу же, настолько быстро, что сердце Энид сбивается с ритма уже после, только спустя пару секунд. Она снимает лямки с плеч и стаскивает с себя бельё приподнявшись на локтях, чтобы закинуть его на прикроватную тумбочку. — Сейчас я вылью масло тебе на спину и разотру им свои руки. — Уэнсдей, не обязательно проговаривать что ты собираешься делать, всё в порядке. — Озвучивание поочерёдных действий нужно для ощущения безопасности. — отвечает Аддамс и Синклер чувствует как на её спину льётся тёплая густая жидкость и слышит как чужие ладони трутся друг об друга. А потом Уэнсдей надавливает на её плечи так хорошо, что Энид просто не может не застонать. Смущаясь, она прижимается лицом к подушке сильнее. — Не надо. Мне важно знать, что тебе приятно. — Уэнсдей могла бы решить, что последующий после этих слов стон раздался из-за её рук, наминавших плечи, но покрасневшие уши Энид выдавали её с головой. — Господи… — выстанывает Синклер под движения рук. Они уже не кажутся такими холодными, вероятно согрелись от трения, но то, что они творят кажется чем-то невозможным и Энид узнаёт о себе, что может стонать минимум в двух тональностях. Когда пальцы Уэнсдей, щекоча, проходятся по рёбрам, Энид уверена, что берёт сопрано. Аддамс проходится по пояснице кулаками, несильно надавливая, растирает ладонями лопатки, пересчитывает позвонки пальцами, уделяя внимание каждому. Синклер уже даже и не пытается не стонать, а лежит на подушке повернув голову и закрыв глаза, отзываясь на каждое мимолётное движение. Её тело полностью расслаблено, податливо, плавится как воск под руками Уэнсдей, позволяя лепить из себя что угодно, оно горячо и чувствует себя удовлетворённо отдохнувшим. — Лежи, я вытру тебя. — Энид чувствует как Уэнсдей встаёт с кровати и возвращается через двадцать секунд. Синклер открывает глаза и видит махровое чёрное полотенце в чужих руках. Аддамс аккуратными движениями проходится по местам где были её ладони и отходит. — Я даже не знаю как тебя отблагодарить. Я правда чувствую себя намного лучше. — Энид переворачивается и садится, закрывая свою грудь руками. Хочется хорошенько потянуться, чтобы размять волчьи кости, но стеснение слишком велико для подобного. — Ты ничего не должна. — Уэнсдей хмурится и замолкает, смотря пристально, чёрные глаза как будто бы блестят в свете свечек и двух ночников. — Ты чего? У меня что-то с лицом? — пугается Синклер, но рук от груди не отнимает. — Жилка на твоей шее так и манит. — Аддамс сводит брови сильнее. — Что, хочешь полоснуть по ней ножом? — хмыкает Энид, немного расслабляясь. — Нет. Своими губами. На секунду Синклер теряет сознание. Через другую в ней просыпается свойственная всем оборотницам игривость и она выгибается, подставляет шею под взгляд Уэнсдей. — Ты можешь это сделать. — Энид разрешает, но Уэнсдей не спешит. Она подходит медленно, смотрит в глаза, опускается на колени. Энид осторожно кивает, наклоняясь. Аддамс подаётся вперёд, прикрывая глаза и касается губами чужой шеи. Она чувствует сердцебиение волчицы, чувствует насколько она горяча и понимает, что не хочет останавливаться. Уэнсдей целует её шею, чуть прикусывает, спускается к ключице, языком ощупывая. — Уэнсдей? — она смотрит в голубые глаза и слышит сбитое дыхание. — Пожалуйста, иди ко мне. И Уэнсдей поднимается, отзывается. Заваливается на кровать, наваливаясь сверху, прижимаясь к обжигающему полуобнажённому телу. Она смотрит в чужие глаза, чувствует как вздымается чужая грудь и, находя согласие, прижимается к губам в розовом блеске. Ей открываются навстречу, вжимаются сильнее, руками хватаются за плечи, притягивая ближе. Розовый блеск на вкус оказывается клубничным, а чёрная помада горькой, но об этом никто кроме них не узнает. — Может ляжешь со мной? — Энид улыбается, смотря как Уэнсдей с растрёпанными волосами и помадой вышедшей за контур возвращается к себе в кровать. — На сегодня норма касаний превышена. Не обнадёживайся. — Аддамс смотрит строго, но выглядит настолько довольной, что все негативные предположения выветриваются из головы моментально. — Беспокойной ночи. — А тебе - доброй. Энид счастливо улыбается. У них ещё есть целое завтра. И послезавтра. И неделя. И месяц. И, возможно, годы. И может они даже будут не только целоваться. Энид ещё не знает, что у Уэнсдей есть поразительной крепкости наручники.