Встань и иди

После воцарения ждите град и огонь, смешанные с кровью. Две части пророчества исполнились, а град мог пройти, пока он тщетно пытался изменить ход вещей. Гордыня — смертный грех, если сам Господь не вмешивается, почему же Пётр решил, что может? Возомнил себя выше Господа и получил кару по делам своим. Тогда чужая кровь была видна, как и испуг Демьяна, сейчас фигуру поверх костюма словно окутывал невидимый доспех, броня с запахом железа, через которую не пробиться. — Бог поможет. Ах да, он же понимает только вслух. Оставил тебя Бог, Петь. Во взгляде уже не огонь, но вековой лед, и Антихрист неспешно стаскивает перчатку с левой руки. С почти детским любопытством склоняется над бездной огромных зрачков Петра, у которого перед глазами качается и падает мир, пока падает на колени он сам. Протянутая кисть как последняя опора, и за неё бывший священник цепляется в немой, невозможной просьбе, припадает, сам не понимая, как. Не удаляйся от меня. На бледной коже остается явный след, и вдруг запоздало доходит, вот откуда пахло железом, это же его слова превратились в ничто, вытекли с частью жизни. Петр отшатывается, стыдясь самого себя, снова — по многолетней привычке — открывает рот, чтобы заговорить, но неожиданно мягкие пальцы вдруг заставляют замолчать, то ли вытирая, то ли со скрытой насмешкой окрашивая губы алым. — Оставил и не усомнился, ты же сам видишь. Чувствуешь. И ты не усомнись. Во взгляде и тихом голосе Демьяна — сына Отца лжи — скорбь, сожаление и грусть, которыми так хочется утешиться, забинтовать ими свою слабость. Он снова протягивает руку, теперь иначе, не для поцелуя, а для помощи. — Встань и иди.