Инструмент

У Аято волосы тонкие, мягкие, шелковистые, словно дорогая ткань. Такие, какие и должен иметь глава комиссии Ясиро. Каждое утро, помогая господину с причёской, Тома пропускает пряди его волос сквозь пальцы, поглаживает и не может не восхищаться. Волосы господина, равно как и сам он — произведение искусства. Его бы в рамку, на стену, да за стекло. Чтобы только глядеть и ни в коем случае не прикасаться. Архонты, адепты, люди — никому не может быть дозволено коснуться такого совершенства. Такого невероятного сочетания красоты и хитрости, добросердечия и жестокости, расчётливости и мягкости. Его господина. Тома каждый день улыбался, помогая господину с причёской. Каждое мгновение наслаждался их мимолётной, ничего не значащей, обычной для слуги и господина, но такой желанной, сжигающей и плавящей самого Тому изнутри, близостью. Аято легко и почти незаметно улыбался в ответ, глядя на него с хитрой ленцой, сквозь отражение в зеркале. Каждое утро, каждый вечер и в каждую их встречу, Аято улыбался так. Они оба прекрасно знали, что Тома — просто вещь. Инструмент искусный и тонкий, идеально выполняющий свои функции, но, всё же, лишь инструмент в умелых и таких изящных руках главы клана. Неважно с чем именно — с переговорами, улаживанием формальностей, сбором информации или устранением опасностей — Тома справлялся безупречно. Его копьё и руки обагрились кровью во имя клана Камисато и Инадзумы. Во имя Аято. На вопросы Томы Аято с улыбкой отвечает, будто разъясняя неразумному ребёнку простейшие вещи, что охоты на Глаза Бога не будет. Что Сёгун не настолько глупа и самонадеянна. Что ей важен мир в Инадзуме и её процветание. Тома верит каждому слову, отбрасывает сомнения, заталкивает их как можно глубже в душу и не беспокоится. В ту ночь была страшная гроза. Гром был настолько громким, что казалось, будто небеса раскололись и вот-вот упадут на землю. Молнии сверкали в тёмном небе ослепительными вспышками, словно грозясь спуститься с небес и покарать каждого, кто восстанет против Сёгуна. В ту ночь Аято не спал. В то утро, когда Тома вошёл в покои господина беззвучно и мягко, неся ему чашку чая и готовясь заплести его волосы, он наткнулся взглядом на уставшего, ссутулившегося и осунувшегося Аято. Не главу клана и комиссии. Юношу, потерянного и напуганного, сидящего среди разбросанных по полу, отрезанных в приступе отчаяния и гнева, тонких, мягких, шелковистых волос. В то утро неровно обрезанные мечом, волосы Аято торчали во все стороны. В то утро, едва завидев Тому, охрипшим голосом Аято приказал ему: — Уходи. Но Тома лишь поставил перед ним небольшой поднос с чашкой чая, сходил за ножницами и затем аккуратно, с лёгкой жалостью, подрезал волосы господина, сделав их ровнее и опрятнее. Его больше не надо будет причёсывать по утрам. Тома собрался встать и поклониться, но Аято удержал его за руку: — Уходи, — господин глядел напряжённо, даже зло и как-то горько. Тома легко улыбнулся и спокойно, твёрдо ответил ему: — Я останусь при господине и молодой госпоже. Что бы ни случилось. Я лишь инструмент в Ваших руках, не более. И я буду с Вами до конца. Аято отпустил руку Томы и прикоснулся ладонью к его щеке. Огладил скулу и маленькую царапину под глазом, внимательно всматриваясь в черты, а затем резко приблизился, касаясь губ губами. Легко, мягко, мимолётно. Горько, отчаянно, напугано. Мгновение, столь желанное, но всё же лишь миг. Миг, показавшийся им обоим вечностью. — Иди. Сформируй отряды и собери информацию. — Да, мой господин. И Тома уходит. Надевает свою старую форму Сюмацубан, рыщет по стране, собирая слухи и достоверную информацию. О подпольных мастерских, путях побега из Инадзумы, об армии Ватацуми, её командующих и их снабжении. Обо всём, что касается противостояния Сёгуну. Он возвращается спустя несколько недель, с новыми шрамами и колючками в волосах, с запёкшейся кровью под ногтями и лёгкой щетиной. Он как всегда выполнил свою работу идеально. Он получил в награду ещё один поцелуй. Более жадный, страстный и собственнический. Более горький, отчаянный и злой. Они оба хотят больше, но оба, учитывая обстоятельство, не смеют этого требовать. Месяцы напряжённой работы по прикрытию сопротивления, попыткам вразумить Сёгунат и сдержать армию Кудзё, закончились резко и неожиданно. И они отметили это вместе. В одной постели. Ведь чувствовать, как Аято, чуть сжимая горло Томы, сидя на его бёдрах, насаживается на его член, было восхитительно. Ведь ловить его потемневший, властный и жадный взгляд, было невероятно. Ведь чувствовать под пальцем бьющуюся жилку на шее Томы, насаживаться на его член и видеть в его глазах восхищение, любовь и жажду было так же умопомрачительно, как чувствовать его член внутри себя. Ведь сжимать в руке короткие, но всё такие же тонкие, мягкие и шелковистые волосы Аято было прекрасно. Ведь подставляться под почти дикие поцелуи-укусы Томы, оставляя в ответ следы на его шее и чувствовать его руки, крепко сжимающие бёдра, когда Тома толкался глубже, было приятно до дрожи и сорванного голоса. Ведь любить господина было так сладко, горько, желанно и совсем чуть-чуть безнадёжно. Ведь любить Тому было так легко и приятно, горячо и желанно. Ведь его любовь была лишь недостижимой мечтой. Такой приятной, далёкой и призрачной. Ведь сейчас он стонал, признавался в любви, порой срываясь на крики и скулёж от того, как ему было приятно. Ведь он дрожал, закатывал глаза от удовольствия и просил ещё. Ведь некоторые мечты сбываются. Ведь, кажется, вечность существует. Ведь Тома остался рядом до самого конца. Любимый и любящий. Но всё же инструмент.