Не так больно

Впервые это случилось в один из разговоров с братьями. Ну то есть как — разговоров. Тьелкормо и Карнистир орали на него так, что слышно было наверняка не только за пределами комнаты, но и за пределами дома. А сам разговор шел по кругу. Макалаурэ упрямо твердил, что штурмовать Ангамандо они не пойдут. И ни в какую дальнюю разведку едва ли ни к самым вратам вражьей крепости никто тоже не отправится. По крайней мере — точно не отправится никто из братьев. Младшие же не стеснялись в словах, и «трус» с «предателем» было едва ли не самым мягким, что высказывалось. В какой момент глиняная кружка с травяным отваром в его руке разлетелась на осколки, Макалаурэ не осознал. Пришел в себя только от резкой боли — осколки глубоко вспороли ладонь, а отвар был все еще ощутимо горячим. Тогда разговор на этом и закончился — воспользовавшись ступором братьев, Макалаурэ попросту выставил их из комнаты и запер дверь. А потом долго смотрел, как кровь стекает с ладони и крупными каплями падает на пол. Рану он, конечно, обработал, но пока сидел и выковыривал мелкие осколки, а потом и зашивал, где-то в глубине фэа появилось осознание, что уж лучше такая боль, чем неотступное чувство вины и ненависть к себе. Уж пусть лучше болит тело, а не душа. Ладонь зажила быстро, да и шрам сошел без следа. Но это ощущение, что ему было не так больно, пока он штопал себе ладонь, чем когда он говорил с братьями, никуда не делось. Второй раз тоже произошел не намеренно. По крайней мере, когда он собирался в ту разведку с малым отрядом, он не планировал даже с орками сталкиваться, не говоря уж о том, чтобы ловить стрелу в плечо. Целители потом, естественно, уняли боль чарами, чтобы стрелу вытащить, но не накладывали их потом на все время, пока рана заживала. Но тогда ощущения оказались другими. Чувство вины, по крайней мере, никуда уйти и не подумало. То ли из-за чар, то ли из-за разницы ситуаций: все же порезанная ладонь его жизни никак не угрожала, а вот неудачная стычка с орками вполне могла привести к тому, что старшим в их Доме окажется Тьелкормо. А умирать Макалаурэ не собирался. Понимал, что не имеет права. Умереть было бы проще всего, но он не хотел подводить Майтимо еще и в этом. Он же обещал присмотреть за младшими и проследить, чтобы они не натворили глупостей. Следующий раз случился как-то сам собой. А потом еще один. И еще. Навыков Макалаурэ в целительстве хватало на то, чтобы окружающие не замечали ничего. А что он перешел почти полностью на темные рубашки с завязками на рукавах и постоянно использует наручи или браслеты, чтобы придерживать рукава тех рубашек, где завязок нет — кто станет лезть с такими вопросами к лорду? Нет, теперь уже не к лорду. К королю. Шрамов и ожогов на руках от запястья до локтя становилось все больше. А сам процесс, когда лезвие скользит по коже, а из-под него катятся алые капли, казался завораживающим. И все же какой-то частью себя он понимал, что происходящее с ним неправильно, но что он мог поделать? Пойти к целителям? И что они скажут? От чувства вины не избавят точно. А если не показывать руки… Заварить отвара из успокаивающих трав он мог и сам — вот только проку от них никакого не было. А чары… Положим, проспать ночь без кошмаров они помогут — ну так кошмары ему и не каждую ночь снятся. Да и просить о помощи казалось неправильным. Хороший из него король, нечего сказать — сам принял решение, с которым теперь смириться не может. Макалаурэ перестал появляться в целительских. Чем он другим поможет, когда не может помочь самому себе? Забросил музыку. Не пел он уже давно, еще с Валинора, еще со смерти Финвэ, а теперь и играть перестал. Не то чтобы это было решением — просто не тянуло его больше ни к арфе, ни к лютне. Музыка просто словно бы ушла. Ноты и мелодии перестали звучать во всех окружавших его вещах. Или это он перестал их слышать? Уже неважно. Этого окружающие тоже не заметили. Или сделали вид. Будь здесь Майтимо — наверняка бы заметил, попытался бы выяснить, отчего так. Но Майтимо здесь не было. Первые года полтора оказались самыми мучительными. Потом он… нет, не смирился, конечно, но браться за нож он почти перестал. А потом явился Нолофинвэ. Но, как ни странно, срыва тогда не случилось. Не случилось его даже когда пришли вести о спасении Майтимо — в тот момент все мысли и намерения, кроме помощи брату, просто испарились. А потом Макалаурэ остался один. Нолофинвэ оказался великодушен — и не только позволил остаться ему в лагере, но и распорядился выделить небольшую комнатку в Палатах Исцеления, неподалеку от той, где сейчас находился Майтимо. Макалаурэ закрыл за собой дверь и очнулся уже сидящим на залитом кровью полу с изрезанными едва ли не до костей руками. И едва успел их перевязать и не отключиться, потому что в ушах уже звенело, а перед глазами плыло. Хорошо хоть пятна крови на одежде потом ни у кого вопросов не вызвали. А вот пол потом пришлось оттирать, потому как вот тут целители Нолофинвэ уже бы точно удивились. А просить у них помощи для себя, а уж тем более раскрываться, Макалаурэ точно не собирался. Но за всеми делами, за попытками хоть как-то облегчить боль брата, у Макалаурэ не оставалось времени на свою боль — и к лучшему. По крайней мере, в глазах Нолофинвэ и его народа он уж точно должен был выглядеть сильным и этой своей боли не показывать. И Макалаурэ пытался. А потом, наконец, Майтимо очнулся. Приходил в себя он медленно, еще медленнее узнавал и осознавал все происходившее вокруг. Заново учился верить. И Макалаурэ всеми силами держал себя в руках, понимая: нельзя, никак нельзя, чтобы брат узнал о его небольшом секрете. Не сейчас. А лучше — вообще никогда. — Как вы тут были без меня? — как-то спросил Майтимо, цепким взглядом следя за братом, словно все еще не веря, что это реальность, ища малейшее доказательство морока и лжи. — Старались держаться, — Макалаурэ даже удалось выдавить слабую улыбку. — Но нам тебя очень не хватало. Майтимо кивнул и надолго умолк. А потом спросил неожиданно: — Больно? Макалаурэ в первый момент не понял даже, что это был вопрос, вскинулся тревожно: — Дать тебе отвара? — А? Что? — не понял уже Майтимо. — Нет, не надо. Не мне больно, то есть… Мне больно, но терпимо, отвара не надо. Тебе — больно? Макалаурэ едва заметно вздрогнул. Больно… И вот как тут ответишь, чтобы и не солгать, и не свалить на брата еще этот груз? Они всегда доверяли друг другу, не стеснялись делиться переживаниями. Но нет, не сейчас. Сейчас не время. — Ты теперь снова с нами, брат. И со временем мне станет легче.