Будто любовь бывает.

Если бы ты не случилась,

я бы давно умерла от скуки.

Стереть из памяти можно все,

но только не твои руки.

Последний рывок. Лина это понимает, поэтому старается настроить себя на лучшее. Хотя, если честно, уже и так ясно, кто кого. Карты вскрыты, а все, что происходит сейчас, — просто игра на нервах участников. Ну, по крайней мере, на ее нервах. И на нервах Ангелины. Джебисашвили это знает, потому что напряжение гуляет; витает по просторным помещениям здания, и Лина почти слышит, как внутри Изосимовой что-то с треском ломается. Чертовы экспериментаторы, как же ее это все заебало! С трудом переступив через собственный страх, Лина проходит. Проходит, но совершенно не слышит поздравлений и слов восхищения, которые разносятся со всех сторон. Лина знает, что ей сейчас нужно быть не здесь. Ей нужно быть рядом с той, кто нуждается в объятиях куда сильнее всех этих людей. Именно поэтому, попрощавшись с ведущим и все еще потрясенными ребятами, девушка покидает съемочную площадку.

Если бы ты не случилась,

я испугалась бы не на шутку.

Опять потерялась в своем городе,

сев не на ту маршрутку.

Лина заходит в номер только поздней ночью. Скидывает сапоги, куртку отбрасывает в неизвестном направлении и идет по коридору. Свет нигде не горит, оттого медиум решает, что опоздала. Но, переступив порог спальни, понимает, что ошиблась. Медленно, стараясь не создавать лишнего шума, Джебисашвили проходит вглубь комнаты и садится на край заправленной кровати. Ангелина, видимо, снова не дождалась и уснула раньше. — Думала, ты уже не придешь, — Лина почти подпрыгивает от неожиданности. Можно только догадываться, как много нецензурных слов пролетело в ее голове секунду назад. — Изосимова, блять, ну кто так пугает? — слетает с губ прежде, чем она слышит глубокий смех, такой родной, что по спине проносится волна мурашек. — С чего бы вдруг мне не прийти? В последнее время они ночуют в номере Лины. Ангелина оправдывает это тем, что здесь теплее. А Джебисашвили и не против. Ей нравится, когда колдовка прижимается ночью, стараясь согреться в ее крепких объятиях. Ангелина вообще очень тактильная. Иногда даже чересчур. Но Лина давно привыкла и не думает отказывать своей любимой женщине в этой маленькой слабости. — Ну… — тянет Изосимова, а сама понимает, что причин у Лины и вправду нет. — Черт тебя знает, девонька. — Прекрати, — Джебисашвили наклоняется к ней ближе и почти невесомо целует в висок. А потом тянет за руку и поднимается сама. Спать, видимо, никто не собирается. Что ж… посмотрим, кто завтра будет ныть о том, что «не выспался». — Маршрутку перепутала, вот и… Договорить так и не успевает, потому что ведьма заливается громким смехом и сильнее сжимает чужую ладонь. Лина и сама не может поверить, что такое могло случится с ней, и прикусывает губу, чтобы скрыть улыбку. Тянет Изосимову к гарнитуру и достает с верхней полки пачку зеленого чая с ромашкой. Уснуть не поможет, но напряжение снимет. — Хули ты ржешь? — Лина старается показать всю обиду и недовольство, но в конце концов сама начинает смеяться, придерживаясь свободной рукой за пудрового оттенка столешницу. — Хоть бы посочувствовала, колдовка! Я гребаных полчаса проторчала в душном салоне! — Извини, — успокаивается наконец Ангелина и обвивает теплыми руками шею возлюбленной. — Ты же знаешь, как я не люблю спать одна. — Домашние кошки без человека спать тоже не могут, — подмигивает Лина, на что Ангелина недобро прищуривается, но почему-то решает промолчать.

Если бы ты не случилась,

сердце билось бы благополучно.

Но это ведь как у других

— это значит, что было бы очень скучно.

— И как же ты будешь в Питере передвигаться? Там, к твоему сведению, только на метро, — усмехается Изосимова, когда Лина ставит на стол две кружки горячего чая. — А вот научишь, — Джебисашвили оставляет чай нетронутым, а сама подходит вплотную к Ангелине, чтобы передать в руки чашку. — Ты же «Питерская ведьма». Блондинка кладет руки прямо на бедра этой самой ведьмы и чуть наклоняется, чтобы оказаться на одном уровне. Глаза в глаза. Зеленые-зеленые. Ангелина часто подмечала, как они похожи. Обе наглые до невозможности. Но сумасшедшая резкость Лины всегда брала верх над здравым умом Ангелины. Да и над самой Ангелиной, впрочем, тоже. — Разумеется, девонька, — смеется Изосимова, а сама едва может дышать, скованная то ли волнением, то ли ароматом цветочного парфюма, исходящего от любовницы. — Начнем с Петропавловской крепости, закончим распитием вина на Невском. — Да Вы сама романтика, Ангелина Юрьевна, — притворно удивляется Лина и тянется к ее лицу, накручивая длинную черную прядь на указательный палец, но вдруг замирает. — Подожди. А как же Мариинский театр? — Не люблю театры. — Придется полюбить.

Если бы ты не случилась,

я бы не жгла свои занавески.

Я б не уехала в Питер,

глотая тоску и вино на Невском.