Камни из Богов

Диппер уже не знает, баюкает он себя или Билла, бережно прижимая к груди амулет. Тот раздражающе светится, и даже если закрыть глаза, сияние не пропадает, а ещё Сайфер не смолкает ни на минуту, хоть и молчит — просто думает слишком громко. Билл не только не держит мысли при себе, но и читает чужие, нагло копается в воспоминаниях и, когда может, до неузнаваемости обезображивает сны, но ничто из этого не причиняет Дипперу реальных неудобств. Так, иногда просыпается в обслюнявленной футболке — всё ещё жуёт её бессознательно, когда совсем устаёт. Никто другой проснувшегося Билла не замечает и не слышит, и Пайнс подумал бы, что сошёл с ума, если бы не был уверен в обратном. Пускай прадядя Форд в своих записях призывал никому не доверять, себе Диппер всё-таки верил. В конце концов если никому доверять нельзя, то как можно доверять тому, кто об этом просит? Или как можно доверять Биллу, что шепчет странные вещи на неизвестном никому, включая его самого, языке? Своя голова телу всё-таки ближе, как минимум из-за шеи. У Билла вот головы не было и нет, как и царя в ней. Мэйбл, подозрительно щурясь, говорит, что её брат буквально сияет в последнее время, и дело совсем не в том, что она подменила при стирке порошок на блёстки. Тяжело не заметить, как парень улыбается сам себе, бережно прижимая к груди треугольный амулет в жёлтом и теперь блестящем свитере. Мэйбл нутром чует потусторонние флюиды любви, но помалкивает, боясь спугнуть чужое увлечение. Странное, безумное и несомненно больное, но всё ещё безобидное. Пьесы, которыми увлекалась сама Мэйбл в последнее время, были во сто крат хуже нежных чувств к камню, что в прошлой ипостаси пытался уничтожить их мир. На самом деле блёстки действительно не при чём, и Билл язвительно замечает, что с нелюбовью Пайнса к прачечным и с обожанием раскидывать грязное бельё уж ему-то не грозит участь жертвы розыгрыша со стиркой. Сайфер радуется, как ребёнок, что не может чувствовать запахи, и в отместку Диппер со всей злости зашвыривает его к груде всего нестиранного. Осознание, что не стоит так делать, настигает его постепенно со множеством шуток про грязное бельё из шкафа, влажные секретики и то, что Билл не рассчитывал так скоро лезть к нему в трусы. От вопроса о том, рассчитывал ли он на это вообще, Диппер воздерживается, но с тяжёлым вздохом вспоминает, что его мысли доступны Биллу в отличие от тех же раскрытых книг. — Зато мы не сможем совершить преступление неба, малец! — возвещает Билл после увлекательного просмотра чужих мыслей. — Почему ты вообще об этом заговорил?! — краснеет Пайнс, прекрасно зная, почему. — Да и как вообще… — О, поверь, никому из Часов это не мешает! Взять хотя бы жаркий и полный страсти роман Кузни Дней с Изиимом… Диппер помотал головой, категорически отказываясь представлять, как их физическая связь вообще возможна, ведь он видел Плавильню, и… Щёки заалели сильнее от того, какой ворох странных картинок резко пронёсся в сознании. Билл нагло играл с его воображением, подкидывая различные конфигурации романов Часов друг с другом, потусторонними сущностями и простыми смертными, и напоминая, что не просто так появились некоторые предписания в Серебряной книге. От последних упоминаний краска схлынула с щёк так же резко, как там там появилась, и Диппер особенно ожесточённо замотал головой, не желая смотреть, как родители пожирают детей. Поначалу способность вмешиваться в разум, тем более без согласия его обладателя, кажется странной и напрягающей, но Билл замечает, что спустя годы не мудрено. Диппер и правда слишком прикипел к нему за прошедшее время душой, и это, очевидно, нашло своё отражение в мыслях. Может, Сайфер и притворялся светом, но то, что он был властен над разумами и снами, ложью при этом не являлось. Не стоило, наверно, постоянно держать его ближе, как предписывалось поступать с врагами — оказывается, это плохая идея не только потому, что тебя могут убить во сне. Иногда Диппер занят абсолютно повседневными делами вроде домашнего задания или написания писем прадядям, которые так и не вернулись из путешествия, но больше его, конечно, увлекают оккультные книги. Некоторые он читает Биллу вслух, пока язык не перестанет слушаться, и только потом чертыхается, что Сайфер может слышать его мысли, в которых и звучит текст. У Билла как амулета ни единого рабочего органа чувств, да и будучи нематериальным сгустком энергии он едва ли располагал чем-то большим, чем зрение, но сейчас всё было намного хуже. Да, из рисунка открытого глаза лился свет, но Билл не способен был видеть то, что тот освещает, не слышал тиканье часов или как Диппер щёлкает ручкой, не мог ощущать запахи и тем более не различал прикосновения. Пару раз Сайфер слишком громко думал о том, что ему, вообще-то, от этого не слишком и весело, и амулет вновь наливался киноварной яростью, вызванной чувством беспомощности. Таким же, какое возникало у Диппера, когда он думал о своих прадядях, письма до которых не доходили ни почтой реальной, ни более извилистыми тропами Мансуса. — С Шестипалом всё хорошо, ему ещё не девяносто два, — прошелестел голос Билла в ответ на очередной мысленный монолог, полный пессимистичных теорий на грани с паранойей, нуждающейся в лечении психиатром. — Ты знаешь, когда он умрёт, да? — Диппер задумчиво пожевал кнопку ручки, подняв амулет на уровень глаз. Может, Билл не мог видеть, слышать или чувствовать его, но он прекрасно понимал, что происходит вокруг, и отчасти воспринимал мир через самого Диппера. — А ты знаешь, когда умру я? — А ты не умрёшь, — легко и просто обещает Сайфер. — Ненавижу спойлеры, — разочарованно вздыхает Пайнс, сам же и задавший вопрос, на который не хотел получать ответ, тот сам сорвался с языка, словно кто-то за него… Узнать это от Билла всё равно, что сразу открыть самый долгожданный детектив на той самой странице, где называют имя убийцы. Разочаровывающе, но не работает без остального сюжета. Билл шепчет не только ответы на вопросы, сами знания о которых не доступны обычным людям, но и говорит много другой ерунды. Например, что Диппер чихает, как котёнок, хотя он этого даже не может слышать, и вряд ли полноценно осознаёт, что такое «котёнок». — Уж поверь, Сосновое Деревце, я знаю, кто такие котята, как знаю много других вещей. И нет, эти очаровательные крошки совсем не похожи хотя бы на заводных львов, не то что на скаптодонтов, и тебе придётся с этим смириться, — Сайфер смеётся так, что закладывает уши. В конце концов, может, он такой громкий потому, что глухие не понимают, насколько их речь способна резать слух. Билл, услышав подобные мысли, злобно краснеет и жжёт этим руки. Это всё, что он может сделать без чужой помощи. Сны — совсем другое дело. Тут он реален, и если Дипперу не удаётся убежать достаточно далеко по дорогам вслед за хаосом, то он попадает во владения Сайфера. Там всегда серо, тихо и холодно, и Билл вновь предстаёт в своём первозданном виде треугольника с единственным глазом, на дне которого теплятся тайны если не мироздания, то как минимум смерти первых Часов. На удивление он не пытается навредить телу Диппера, хоть и может, а сам Пайнс знает, что если без чего-то останется здесь, то не досчитается этого и в постели. Всегда есть вариант, в котором Билл просто создаёт видимость Мансуса вокруг, но Диппер понимает всеми своими чувствами, что происходящее во сне — чистая правда. В конце концов Билл, может, и не был Дверью-в-глазу, каковым представлялся Форду, но определённо был если не Часом, то как минимум кем-то к ним близким, а они и не такими путями возвращались домой. Скиталица всё ещё ищет ход сквозь истории, а вот Громовая Кожа точно вернулся, и даже Сайфер говорит, что это было весьма скандально. Билл вообще охоч до разговоров об историях этого мира или прочих, и многое ведает о Часах и их делах, называет Имена, делится картами мест, которых он сам не видел, но о существовании которых знает. В этих снах он может мановением своей чёрной руки воссоздать всё, что угодно, и Диппер смотрит во все глаза, жадно запоминая. Он осознаёт, что таким образом был обманут прадядя Форд, и не питает иллюзий, что сам не заглатывает ту же наживку. Позже Билл потянет за леску, крючок больно вопьётся в нёбо, и на этом игра закончится — испуганной и без пяти минут мёртвой рыбой Диппер будет биться на берегу чужого безумия. Наполнение Билла осталось прежним несмотря на новую форму, и Пайнс ни капельки ему не доверяет, но видит его в каждом чёртовом сне. Диппер не может перестать думать. Он способен контролировать привычку пощёлкать ручкой, бессмысленные восклицания и даже сопротивляться сну, но это никак не останавливает поток мыслей, в котором Сайфер может вычленить абсолютно любую и взяться её вертеть со всех сторон. Будучи вхожим в разум, тот способен его извращать и отравлять, и, быть может, Пайнс давно думает совершенно не свои мысли, а лишь предоставляет свой разум другому, паразитическому, что тянет из него благоразумие. Но что-то, иногда даже являющееся голосом Билла, подсказывает ему, что это совсем не так. Люди, как бы странно это ни звучало, всегда демонизировали высшие силы, предписывая им неспособность чувствовать и любить. В истории Часов было множество примеров, доказывающих, что им не чужды человеческие страсти, будь то редкая и искренняя любовь или обыкновенная похоть. В конце концов на одной стороне монеты высечена мысль, что высшие сущности ничего не чувствуют, потому что люди сами хотели бы перестать это делать, а с другой — что всё они чувствуют, потому что люди хотели бы, чтобы они могли. В некоторых снах, которые просто снятся Дипперу, он видит ужасные вещи, почти случившиеся, когда Билл вырвался на свободу — реки крови, развороченные тела, мёртвые близкие, увечья, несовместимые с жизнью, и всё это сопровождается смехом с нотками заискрившихся проводов. Билл не властен над собственными снами, но может вмешаться в чужие, и Пайнс видит то, что хотел бы увидеть Сайфер. Уже через месяц это кажется просто очередным фильмом, что крутят в кинотеатре его сознания ночью, и всё то страшное и мерзкое, что вызывало тошноту и заставляло просыпаться в ужасе и холодном поту, сейчас воспринимается абсолютно естественным. Диппер даже сквозь сон крепче прижимает к себе амулет, насылающий на него кошмары, и перестаёт их бояться. Вряд ли Билл добивался именно этого, но пути треугольного мастера ужасов неисповедимы. Однажды за завтраком Мэйбл восклицает, что глаза её брата светятся, и это совсем не отсылка к его уже нездоровой влюблённости или очередной порции блёсток. Диппер прикрывает веки и касается тех кончиками пальцев, только потом осознавая, что так ничего не поймёт, и устремляется к зеркалу в ванной. Оттуда на него смотрят глаза неестественного оттенка, сияющие, как было с Гидеоном или ним самим, когда тело занял Билл. Вот только Сайфер всё ещё трепещет в камне и не может оттуда выбраться, тогда как Диппер точно в ясном уме. Даже слишком ясном — от этого становится жутко. Пайнс, конечно, читал о подобном в книгах, но не думал, что это произойдёт так скоро. Он даже не соблюдал предписанное для вознесения, откладывая то на потом — сначала нужно во всём разобраться, чтобы не ударить в грязь лицом, когда представится случай. Сейчас же свет знаний буквально из него лился — узнал ли он слишком многое? Что, если Билл сам его вёл через сны и пути, нашёптывая откровения? — Браво, Сосновое Деревце, — услышал он внутри своей головы. — Ну что, весело излучать свет знаний, который видят только другие, но не ты сам? — раздался хохот. Диппер болезненно зажмурился, сжимая пальцами виски. Перед глазами всё ещё стояло его отражение с этим испуганно-плаксивым выражением лица, которое он несколько лет как не видел. — Почему, если ты знаешь всё наперёд, ты творишь такие ужасные вещи?! — Потому что боль — это весело, Сосновое Деревце! В полнейшем смятении Пайнс смотрит на амулет, висящий на его шее, и впервые за долгое время оставляет тот на полочке в ванной. Билл зовёт его, снова злится, истерично умоляет взять в руки, но Диппер чуть ли не в слезах выбегает из комнаты и забивается в самый дальний угол дома, где его долго обнимает и гладит по спине сочувствующая Мэйбл. Билл заходится в тупой злобе, как когда он только стал камнем, и его оболочка шипит от контакта с влагой. Да, Сайфер смотрит с парнем сны, ведёт его теми путями, до которых тот бы никогда не додумался сам так скоро, незримой тенью висит за его плечом. Билл Сайфер — это знания, абсолютно бессмысленные без кого-то, с кем ими можно делиться. В шкатулку в подвале амулет прячет Мэйбл, потому что Диппер не хочет к нему приближаться. Тот снова киноварно-красный, и девушка держит его в кухонных перчатках, чтобы не обжечь руки. Весёлый жёлтый свитер рассыпался пеплом — Сайфер его сжёг в приступе гнева. — Вы поругались, да? Я могла бы разбить тебя, но Диппер просил просто спрятать. Он сказал, что ты даже меня не слышишь, но всё понимаешь. Может, в тёмном углу тебе станет стыдно, и ты извинишься перед моим братом? — Мэйбл задумчиво рассматривает амулет, излучающий яркий красный свет не только сквозь рисунок раскрытого глаза, и кладёт его в железную шкатулку, закрывая ту на замок. Деревянную Билл, вероятно, просто бы сжёг, как сделал это со свитером. — Хотя, как ты вообще извинишься перед ним отсюда? Придётся тебе подождать, пока он сам тебя простит, а дуться мой брат может очень долгое время, — Мэйбл машет ему рукой на прощание. И не важно, что Билл не способен это увидеть ни за пеленой ярости, ни сквозь шкатулку, ни потому, что не может видеть в принципе. Даже с такого расстояния Диппер продолжает его слышать, а те сны, которые просто сны, обращаются ужаснейшими кошмарами, заставляющими подскакивать в постели и умываться холодной водой, чтобы отогнать видения. В его снах сосудистая система обращается колючими лозами и разрывает всё на своём пути к свободе, из глаз вылезают ночные кошмары и убивают всех вокруг, кости закручиваются в спирали и рвут плоть, и всё это он чувствует на себе так живо, что долго ещё не может успокоиться. Добравшись до его разума единожды, но достаточно плотно, Сайфер бьётся в нём беспокойными мыслями, зная, за какую струну дёрнуть, чтобы из тёмного угла вылез паук, ткущий ужасы. Диппер снова сидит на кофе и ходит в обслюнявленной футболке, а иногда, когда ему слишком страшно засыпать, с ним сидит Мэйбл, сочувствующе перебирая волосы между пальцев. Письма до Форда всё ещё не доходят, а Дипперу как никогда нужно с ним обсудить творящиеся с его сознанием ужасы. В своё время, если верить рассказу прадяди, Билл точно так же не утерпел и разрушил всё раньше времени, и Дипперу от этого обидно — он действительно предпочёл бы незнание этой горькой правде. Милосердие — оно всегда в тени. Конечно же Билл до сих пор хотел освободиться и выбраться, Диппер ведь это знал и понимал, но иррациональную обиду от предательства это не устраняло. На что он вообще надеялся, что ему предложат знания просто так, чтобы загладить вину за случившееся раньше? Разве Билл вообще умел чувствовать себя виноватым, ну или чувствовать хоть что-нибудь другое, кроме злости? То, что он не предлагал сделку, означало лишь одно — Сайфер знал, что на неё просто не согласятся. Доброта, даже мнимая — самый острый и больно пронзающий сердце нож. Дипперу не хочется даже читать свои книги, и большую часть времени, свободную от ежедневной рутины, он сидит обхватив руками колени и слегка покачивается. Иногда он слышит Билла внутри своих мыслей, и тот снова говорит на непонятном ему языке, но его интонации — то яростный крик, то настолько сладкий голос, что становится липко и мерзко. Пайнс сильно худеет, на нём висит не только одежда, но местами и кожа, и родители совсем не понимают, что с ним творится. Мэйбл говорит им по секрету, что ему разбили сердце, и он переживает свою неудавшуюся любовную историю, а ведь он такой чувствительный и нежный. Сестра даже не лжёт, она в отличие от Диппера ясно видит, от чего ему настолько плохо, и ей его искренне жаль. Но в витиеватых оккультных книжках не сказано о том, как растолковать это всё Биллу, чтобы тот хотя бы сделал вид, что ему очень стыдно — тогда, может, Дипперу станет легче. Мэйбл иногда спускается в подвал, открывает шкатулку и подолгу читает амулету нотации, пытаясь привить ему мысль, что неплохо бы перестать терроризировать её брата и просто всё с ним обсудить. Пайнс не глупа и знает, что ночные кошмары, от которых в постели подрывается Диппер, дело маленьких чёрных ручек одного треугольника, что дёргал за что-то в чужом сознании. Она всё пытается объяснить, что насильно мил, конечно, будешь, но это совсем не то. Не лучше ли вместо этого извиниться и попробовать снова, мягче, с уважением и деликатно? В её собственных отношениях это ведь сработало, чем хуже злобный камень и её любимый брат? Ей больно слышать сквозь стену всхлипы. Диппер не рассказывает, что именно ему снится, но явно что-то плохое. Билл успокаивается быстрее, чем в первый раз, и Мэйбл приятно думать, что это из-за её с ним разговоров. Она просыпается ночью от того, что Диппер слишком громко даже для него болезненно скулит сквозь сон, и с фонариком спускается в подвал, чтобы достать амулет из шкатулки и принести в спальню к брату. — Запомни, я делаю это, чтобы ты его успокоил, и если ему не станет легче, то я найду способ тебя уничтожить ещё сильнее, чем мы сделали это тем летом, — предостерегающе шипит на него Мэйбл. Камень чуть остывает в её руках. Как только амулет оказывается на груди Диппера, тот сразу же прижимает его крепче, закрывая обеими ладонями. Мэйбл ещё немного сидит с братом рядом, желая удостовериться, что ему полегчало, и заботливо поправляет одеяло, прежде чем уйти досматривать собственные сны. Диппер тихо сопит, перестав наконец-то ворочаться, и складка между его бровями, грозящаяся стать глубокой морщиной, разглаживается. — Скучал по мне, Сосновое Деревце? Признайся, что скучал, — тихо смеётся Билл, распутывая ужасы в чужом сознании. Доведённое до грани, оно само стало творить все те кошмарные сны, и Сайферу даже не нужно было вмешиваться. Тем более, что связь их истончилась, и это требовало слишком много сил. Кошмары тают, оставляя вместо себя пустоту. Диппер спит очень долго, и всё это время Билл не показывается ему, позволяя перевести дух. Осознавай это сейчас Пайнс, то скривился бы, заметив, что это крайне мило для того, кто мучил его кошмарами многие ночи до, мешая исследовать Мансус. Тем утром, что наступает ближе к вечеру, Диппер сонно трёт глаза и чувствует тепло амулета. Билл абсолютно серый, согретый только чужими прикосновениями, мирно покоится на его груди, как было раньше. — Не мог разбудить тебя поцелуем, Сосновое Деревце, я же чёртов камень. С добрым утром, — заговаривает с ним Сайфер. Диппер чувствует себя абсолютно опустошённым и безучастно наблюдает, как треугольная сущность роется в его воспоминаниях последних дней, восхищается вновь проносящимися перед глазами кошмарами, и между этим бормочет что-то похожее на извинения. Билл говорит на своём непонятном языке, но интонации более чем ясны — мягкие, вкрадчивые и будто бы виноватые. Так странно их слышать. — Ты всё правильно понял, — подтверждает Сайфер, но духу перевести свои слова на человеческий язык ему не хватает. Не всё сразу — даже этой мелочи слишком много. Пайнс мягко проводит пальцами по амулету, оглаживая веки и задевая ногтем ресницы, и душевная боль возвращается к нему вновь. Он знает, что является всего лишь инструментом для того, кто заперт в каменном обрамлении, которое Диппер так неудачно избрал объектом высоких чувств. Даже неудачней, чем когда он влюбился в Вэнди — нравятся ли ему те, кто сильно старше и совсем не полюбит его в ответ? Билл многозначительно молчит, позволяя погрузиться в безрадостные мысли, как в горячую ванну — как ни странно, они расслабляют, наконец-то не запрятанные в самой глубине души. Месть подают холодной, и Дипперу резко перестаёт нравиться даже любимое мороженое. Вместо обычных снов Диппер видит перед собой Билла в его первозданной форме, и треугольник нервно крутит в руках трость. Это кажется настолько странным, что Пайнс не находит в себе сил удивиться и устало падает в бесцветное кресло, готовясь к неуютному для обоих разговору. Билл молчит, но надолго его не хватает, и он приближается к Дипперу вплотную, заглядывая в самую душу, хотя чего он там ещё не видел? — Я могу вмешаться в твой разум, но не в твои чувства, Сосновое Деревце, — ласково сообщает он. — Разве они не связаны? Ты можешь внушить мне всё, что захочешь, и я буду думать, что мысли принадлежали мне, — он всё ещё обижен, и доверие искрится битым стеклом в самой радужке, что даже во сне продолжает сиять одной из меток. — Я видел сны, когда ты прижимал меня к своему сердцу, и чувствовал твоё тепло задолго до того, как ты вообще меня услышал, — нехотя признаётся Билл. — Ты можешь чувствовать? — вяло удивляется Диппер. — Ты сам твердишь, что нет, и что я могу сколько угодно скрести по камню пальцем, а тебе хоть бы что. — Какой же ты иногда тупой, — Сайфер закатывает глаз и всплёскивает руками, из которых исчезает трость. — Чувствовать и знать — совсем разные понятия у вас, мясных мешков, но для меня они в какой-то мере тождественны! Я — чистейшая энергия, у меня вообще нет тела, которым я могу что-то там ощутить, но откуда я по-твоему знаю, что боль — это весело?! — Ты подсмотрел это в чужих мыслях? Или?.. — Диппер неверяще всматривается в треугольное воплощение и даже приподнимается в кресле, заметив, как тот досадливо сжал свои чёрные ручки в кулаки. — Разум и энергия не являются телом, но ты ощущаешь, когда кто-то думает, что ты можешь это делать, да? — Бинго! — надрывно восклицает Сайфер. В это мгновение он выглядит удивительно искренне, беззащитно и беспомощно, и Дипперу хочется его обнять, хоть он и не может представить, как проделать это с плоским светящимся треугольником так, чтобы жест не вышел неловким напоминанием о несовместимости одного мира с другим. Диппер вспоминает все те сны, в которых Билл неосознанно тянул к нему руки, не имея возможности прикоснуться, и поражается собственной глупости и тому, что Сайфер, шепчущий ему столько удивительных вещей, не попытался сообщить эту мысль раньше. — Просто представь, что я настоящий… — тихо просит Билл, всё ещё сжимая руки в кулаки и отводя взгляд. — Пожалуйста… — ещё тише добавляет он. — Да, конечно, — неловко смеётся Пайнс и прикрывает глаза во сне, потому что ему сложно удерживать мысль и слишком неловко смотреть, как Сайфер пробует коснуться его лица. Его руки странные, но Диппер представляет их тёплыми, а прикосновения — приятными. Он улыбается шире, чувствуя, с каким интересом оглаживают его лицо, повторяя движения, которыми он сам изучал каменный амулет — мягко, самыми подушечками пальцев. Билл обводит созвездие на лбу с особым трепетом, смахнув в сторону чёлку, уделяя внимание каждой родинке-звезде, и это ощущается восхитительно. Мэйбл рада, что её брат помирился с камнем, который вновь носит на шее. Диппер чаще обычного улыбается и трогает тот пальцами с такой нежностью, с какой касаются самых любимых людей в моменты, когда розовая пелена напрочь застилает сознание. Мэйбл слишком хорошо знакомо это ощущение нечеловеческой влюблённости, накрывавшее её всякий раз, когда она влюблялась быстрее, чем осознавала это. Диппер открыто говорит с Биллом вслух, веря, что тот его слушает вместо чтения мыслей. Иногда он слышит голос Билла не изнутри, а будто снаружи, как это было при первых их встречах — металлический, электрический, неземной и звучащий будто из множества других историй. Билл рассказывает ему, как найти настоящего Дозорного нехотя, но с неким доверием — в конце концов Сайфер знал, что не сможет довести Диппера ни до одного конца, если тот не обратится к другим Часам. — Тебя ждёт весёлая ночка с девами-из-зеркала, похожая на жуткий девичник, — неловко смеётся Билл, театрально пытаясь скрыть этим то ли волнение, то ли некую ревность. — Не, я не умею общаться с девчонками, без Мэйбл никак, но если я что и понял о противоположном поле, так это то, что одни девчонки страшно бесятся, когда ты зовёшь их на свидание с другими девчонками, — качает головой Диппер и тоже неловко смеётся. — И что ты тогда предлагаешь? — Тебе виднее, это же ты тут всезнающий и сказал, что я не умру, — Диппер гладит амулет пальцем. — Наверно, я придумаю другой путь, просто позже. Сколько, говоришь, ушло лет у прадяди на реализацию того плана с дверью? — О нет, давай оставим это ему, нельзя войти дважды в одну цветную реку. — Ну, тогда расскажи мне ещё раз про Соснового Рыцаря, пока я пытаюсь уснуть. — О, конечно, спокойной ночи! Так вот, до того, как с него содрали кожу… Диппер прикрывает глаза и прижимает амулет к сердцу крепче, прежде чем пройти между стенами дома без стен в поисках ответов на вновь появившиеся вопросы.