Будь мы богами...

            ༄༄༄       В одиночку в Тик’але я оказываюсь далеко не впервой, однако это первый раз, когда я нахожусь здесь законно.       Безопаснее, однако, себя не чувствую.       «Люди, задержавшиеся тут, исчезают», — крутится в голове, заставляя оборачиваться снова и снова. Отчего-то я сомневаюсь, что несчастных пожирают призраки неупокоенных душ некогда живших среди этих стен древних шаманов, которые, как твердят басни, выходят на стражу Великого Храма после полуночи.       Нет тут никаких призраков, я один.       Сердце до сих пор лихорадочно колотится в груди, словно после прогулки у края пропасти, и колени неустойчиво-ватные, пока я иду по хитросплетению храмовых коридоров и лестниц, ища выход. Пусть Лореттова ножа у моего горла больше и нет, всё равно не могу перестать ощущать его ледяное прикосновение. Чуять смерть, дышащую мне в спину обещанием скоро добить…       Однако — что странно — оказавшись вновь один в этих окутанных тьмой и кладбищенской тишиной холлах, я больше не злюсь.       Мне, разве что, грустно.       Я всегда был кем-то: сыном, другом, хулиганом. «Чаще всего хулиганом». Но в моей жизни всегда рядом был и кто-то, кто готов за меня постоять, с кем можно поговорить, поделиться страхами, к кому обратиться, если собственных сил нет… А теперь? Лишь холод и пустота мне в компанию, будто я уже мёртв.       Для всех живущих в Тик’але я никто — видел это чётко и ясно в глазах Лоретто. Куратору мои страхи безразличны. Тэйен, если вздумается, может пойти сейчас следом за мной и сунуть тот нож мне под рёбра, просто, ради забавы, чтобы напомнить ещё раз о том, кто здесь главный. В мгновение ока своей бесчестной магией может живот мне вспороть или лодыжки на ходу расшибить, ухмыляясь звуку их хруста, пронзающего меня паникой до самой души. А потом подлатать до того, как кто-то увидит увечья.       И я не смогу сопротивляться шаманской силе.       Буду кричать, умолять, стоя на разбитых коленях, шептать со слезами, что это совсем не забавно, что больно, но кому тут есть дело до моей боли? Никто, наверное, даже и не обратит внимания, если я забьюсь в какой-нибудь угол и до рассвета буду рыдать.       Потому что, как и сказал Верховный советник, я свободен.       Свободен быть никем.       «Как создания с неограниченной властью вообще смотрят на мир? — размышляю, пытаясь отгородиться от пугающих идей, пока мои шаги разносятся гнетущим гулом по безлюдным этажам. — Они вообще хоть кого-то ценят? Хотя бы друг друга? Ощущают вину, когда ломают что-то или кого-то? Или они и впрямь убеждены, что если сильнее, то слабые заслуживают наказания? Мы же родились слабыми, значит, родились для наказаний, так?»       Тогда шаманы верят и в то, что силой их наделили сами боги, подарив тем самым и право поступать, как пожелают? Не думая о последствиях? Совсем?       В древности люди сторонились богов, боясь их разрушительного темперамента, а теперь мы окружены их так называемыми наследниками. «Отдай своё кольцо, Елисей Тамм. Сиди весь день на привязи, как собака. Окажись заперт в нашем храме, но мы вежливо назовём это учёбой. Как насчёт того, чтобы сыграть в игру и посмотреть, как долго ты продержишься прежде, чем разлетится на осколки твоя душа? Тебе же всё равно суждено состариться и умереть до того, как у нас едва ли заскрипят суставы, так что какая разница, верно?»       Сколько у меня вообще времени до того, как шаманы вычислят, что нет у меня никаких магических способностей? Как долго моё притворство сможет спасать меня от виселицы?       Нет, мне не страшно.       Я просто не буду обо всём этом думать.       Когда я наконец нахожу выход и выбираюсь на улицу, могу хотя бы позлорадствовать от возможности подойти к одному из стерегущих Тик’аль альгвасилов, от которых ещё вчера прятался, и потребовать проводить меня до Студенческого дома.       Стражник в первый миг глядит на меня с презрительным изумлением, будто тоже намереваясь всечь, но когда я показываю ему свой новенький ученический браслет, никнет и покорно кивает. Полагаю, студент ли лишь или нет, в его глазах я всё равно уже маг, а простокровным стражникам не положено магам перечить. «Какая несуразица».       Страж ведёт меня вглубь шаманского города, в ту его часть, где я никогда не бывал, к маленькому зданию с потёртыми оштукатуренными стенами. Это даже не храм, как все благородные постройки вокруг, а какая-то времянка на отшибе за подстриженным садом. Выглядит она столь непримечательно, что я бы скорее принял её за сарай-переросток, не жилище.       Унылый вид моего нового дома лишь усугубляет моё упадническое настроение. «Местечко прямо-таки для того, кто рождён быть никем».       Входная дверь поддаётся, к счастью, без всяких чародейских ключей. Внутри дом оказывается столь же скромен, как Лореттовы апартаменты: полупустая гостиная, общий душ и несколько спален. Проверив первые три двери, я нахожу их запертыми и в итоге остаюсь в угловой комнатке, которая стоит незанятой.       Швырнув полученный от куратора опус на стол у окна, плюхаюсь на кровать, и так как прошлой ночью я не спал ни минуты, тело предаёт меня в тот самый момент, когда голова касается подушки…       ༄༄༄       Утром ничего не происходит.       Учителя нет.       Родных нет.       Сквозь сон я смутно слышу шаги в коридоре, слышу, как дверь моей комнаты со скрипом приоткрывается, и чьи-то удивлённые голоса меня обсуждают. Затем всё стихает.       Когда наконец просыпаюсь ближе к обеду, в доме я один. Уснуть уже не могу, так что убиваю время, смывая с себя всю вчерашнюю грязь и наслаждаясь душем несмотря на отсутствие горячей воды, а потом мучаясь в попытках отстирать куртку — вполне себе увлекательное занятие, если рассматривать его как нечто более важное, нежели попытку избежать отчаяния.       Из еды нахожу лишь две засохшие эмпанады на тарелке в гостиной, которые без зазрения совести сжёвываю, запивая водой из-под крана, как нищий, а потом возвращаюсь в свою комнату.       Время идёт.       Никто не приходит ни учить меня, ни вообще проверять, жив ли я.       «Почему?»       Открыв полученную от Лоретто книгу, понимаю, что это ужасно старый труд на семьсот пыльных страниц шаманской истории, описывающей всё: от легенд, когда человек якобы впервые нашёл дорогу в Митнал, где то ли боги, то ли духи в награду благословили его, наделив силой своей ауры и переродив в шамана, до девятнадцатого столетия — времён, когда последний чародейский анклав установил защитные чары вокруг своих земель и скрылся от Большого мира.       «Тэйен что, думает, у меня уроков истории в школе не было? — размышляю, бездумно пролистывая первые пятьдесят страниц, разглядывая выцветшие картинки. — Или Их «Мы-не-друзья-не-обращайся-ко-мне-говнюку-по-свойски» Всемудрость хотят, чтобы я прочитал расширенную версию истории снова, просто чтобы помучить меня?»       Теперь я вдруг с изумлением понимаю, что пропущу экзамены и выпускной в школе, если задержусь здесь дольше двух месяцев. Интересно, мне выдадут аттестат просто так, если заявлю, что занят изучением магии? «Было б неплохо». А если нет… всё равно не знал, чем заниматься после школы. Никогда не умел планировать жизнь на годы вперёд и, хоть и грезил о великих свершениях, всегда старался жить моментом.       Где-то на шестидесятой странице я опять засыпаю.              ༄༄༄       Просыпаюсь во тьме от того, что тяжеленная книга душит, давя на грудь.       Приглушённые голоса доносятся из гостиной, однако на моё присутствие в доме всем по-прежнему плевать, так что я сталкиваю книгу с груди и лежу в темноте. Таращусь на луну, заглядывающую в окно, хандрю.       «И как моё стремление жить в моменте привело меня в эту западню?» — думаю. Меня называли безрассудным и раньше, но не настолько же, чтобы оказаться пойманным. Я воровал ауру у шаманов уже десятки раз — и успешно! Мы с братьями были так близки к тому, чтобы наш план сработал, так близки… Ещё немного ауры для экспериментов, чтобы высчитать точную формулу эссенции, лишающей шаманов магии. Затем оставалось лишь вылить получившееся зелье в тик’альскую систему водоснабжения, дождаться, пока шаманы отравятся и потеряют силы, а потом свергнуть узурпаторшу с трона.       Красота в простоте.       Никаких больше божественных, жадных до власти аурокровок, диктующих нам как жить. Мы могли бы стать героями нашего времени. Спасителями. Освободителями! О нас бы написали главу в этом самом историческом фолианте.       «Но история героя же не начинается с украденного велосипеда, а? История неудачника, подавившегося собственным языком, разве что».       Может, мне просто не предначертано добиться успеха. Может, какая-никакая судьба действительно существует, и трудиться не покладая рук недостаточно. Не верю я во всё это, но всё же… Всё же…       Вертясь в кровати, не могу теперь найти удобную позу. Отчаяние горячей волной растекается под кожей, и я больше не могу его игнорировать. Я в ловушке. В плену. Мне некуда бежать. Не у кого попросить помощи.       И притворяться учеником вечно не удастся. «Остаётся лишь покладисто смерти ждать…» Почему родные не пришли за мной? Я ведь узнал бы, если что-то стряслось, так? Даже если их ко мне не пустили, как меня к ним, или — ещё хуже — с братьями правда что-то случилось, патрульные-близнецы об этом бы обмолвились.       Кофи мог скрыть правду от мам, чтобы те не переживали, наплести что-нибудь о том, что меня задержали за драку на улице и отправили в Тик’аль подметать улицы в качестве исправительных работ. Но где сам Кофи? А Кайл? Арьана? Мои старшие братья, Кофи и Кайл, примерно одного возраста и вечно держатся вместе, но сестра-то мне одногодка, мы всегда понимали друг друга. Не могла она меня бросить.       «Если только Кофи и ей не соврал».       Обида колет грудь. Получается, они решили бросить меня тут нарочно. Кайл решил, ибо именно он всегда всем заправляет. И его идеи обычно срабатывают, следуя смыслу и логике, которые я никогда не могу до конца проследить, но… как насчёт чувств?       Чувствую себя преданным.       Мысли невольно тянутся в прошлое, к воспоминаниям о том, когда мне было шесть, когда за год до развода ма с папой вечно ругались, обвиняя друг друга во всех мировых несчастьях. Тогда в доме у нас не бывало тихо, и все стремились найти оправдание слинять на часок-другой, включая Кайла. И он-то мог — ему было тринадцать, и у него была куча друзей в отличие от детсадовца вроде меня.       «Ты куда?» — спросил я, когда он натянул куртку и распахнул окно, собираясь вылезти, пока родители орали друг на друга в соседней комнате очередным вечером.       «Куда угодно», — ответил Кайл сердито.       «А я? — Даже когда родители не ругались, они вечно работали, так что все считали заботу обо мне обязанностью Кайла. Я привык, что он рядом. — Я с тобой!»       «Нет».       «Почему нет?»       Он злился, я видел это в его глазах. Злился за то, что вечно приходилось слушать ссоры родителей, за то, что чувствовал себя беспомощным в такие моменты, за то, что его отчитывали каждый раз, когда он всё же пытался хоть что-то сказать, но его прогоняли вон из комнаты, где разговаривают взрослые.       «Почему я не могу пойти с тобой?» — настаивал я.       «Потому что мои друзья не твои, — отрезал Кайл и повернулся ко мне спиной. — Потому что ты мелкий, жалкий и скучный, и ты им не нравишься. Никому ты не нравишься».       Моргаю теперь в темноте, силясь отогнать защипавшую глаза влагу. Конечно, это неправда, я знаю. Знаю! Да и синоним катастрофе, который из меня вырос, не способен быть скучным, не так ли? Кайл просто был зол в тот день, а на следующий он принёс мне пряники и искренне извинился.       И именно Кайл тащил меня сопливого и зарёванного к врачу, когда я в детстве сломал руку. Именно Кайл слушал разгневанную тираду матерей и взял на себя вину, когда мне единственный раз в жизни доверили доставку сшитого наряда клиенту на другой конец города, куда нельзя было телепортировать, а я зашёл по пути за конфетами и потерял наряд, поставив сумку — на секундочку, честно, — под ноги у прилавка шоколадного киоска, а когда опустил глаза, её уже не было… Именно Кайл уговорил директрису не выгонять меня из школы, когда я спёр ключи от её кабинета ради дурацкой игры. «Кайл выручал всегда». Он способен решить что угодно.       Он не подведёт.       Однако глупая, детская часть моей души всё равно помнит плохое. Помнит обиды. «Тебя бросили тут умирать, — ядовито нашёптывает она. — Кайлу давно надоело разгребать твои проблемы, а тут подвернулась возможность избавиться от них и тебя без терзаний совести. Тем более что у него всё равно есть другой брат, и они воплотят свои планы без труда и в твоём отсутствии».       Нет.       Сажусь на кровати, опять разволновавшись. Нет, моя семья ни за что меня не покинет — мы же семья. Мне лишь нужно найти способ с ними связаться и выяснить, что происходит. Может, они в большей опасности, чем я? Если я не могу уйти из Тик’аля, то могу попросить кого-нибудь сходить ко мне домой за меня.       «Только вот я никому здесь не доверяю… Засада».       Тогда, может, я могу покараулить у щели в тик’альской стене, через которую мы всегда пробирались сюда и отсюда? Кто-то из наших друзей рано или поздно ведь снова заявится за новым пузырьком ауры… Левая рука машинально пробегает по правой, нащупывая шероховатости кожаного браслета и застёжки из оникса, противоестественно холодной, с маячком. Нет, не могу я идти к стене, рискую тогда раскрыть шаманам нашу главную тайну.       Однако нельзя же и сидеть сложа руки и ждать, пока Лоретто выяснит, что я никакой не шаман, и получит от Совета официальное разрешение покромсать меня на кровавое конфетти!       «Значит, буду притворяться прилежным студентом. — Задумчиво теребя браслет, снова перевожу взгляд на пыльную книгу по истории. — Студентом, который старается изо всех сил, но некомпетентный наставник не может его ничему научить. Тогда все обвинят Лоретто в отсутствии моего прогресса и сил, точно».       Более того, я могу использовать сложившуюся ситуацию в свою пользу: разнюхать тут всё, пробраться в места, куда дозволено ступать лишь шаманам и выискать каждую слабость в их колдовской защите. И тогда, как только наши люди будут готовы захватить Великий Храм, мы сделаем всё слаженно, чётко и гладко — минимум потерь.       Стук в дверь рушит мои мечтания.       Рефлекторно подскочив на ноги, чтоб открыть, я затем замираю. «Шаманы же не могут читать мысли на расстоянии?» Не может быть, что Лоретто появится сейчас здесь, чтобы расстроить мой новоиспечённый план ещё до того, как я начал его претворять в жизнь?       К моему облегчению, это не Лоретто.       Свет в коридоре заставляет сощуриться, когда я отворяю, но как только глаза чуть привыкают, вижу перед собой Гвен. Она одна, без брата-близнеца, и выглядит по-рабочему грозно в своей форме, хотя при виде меня улыбка на её губах и расцветает вполне миролюбивая.       Однако когда она косится через плечо, в сторону голосов в общей комнате, выражение её лица мрачнеет, напоминая мне того сурового коррехидора, который задержал меня в переулке Кабракана.       — Я с подарками, — заявляет Гвен, протягивая мне огромный свёрток в крафтовой бумаге, перевязанной лентой словно сюрприз в день рождения. Когда я в недоумении сдвигаю брови, Гвен добавляет: — Меня отправили к твоим родным, сообщить, что ты остаёшься с шаманами для обучения.       — О-о. — Беспокойство вновь пробуждается в душе. — С ними всё в порядке? Ты поговорила с моими мамами? — «Они уже в курсе, что я вляпался по уши?»       — Мама…ми?       — Ну, то есть с ма и мамой. То есть… Мама на самом деле не моя мать, а мать моего брата Кофи. И Арьаны с визгливой Олой… которые на самом деле мне тоже не сёстры, но наши семьи давно дружат, так что мы с Кайлом начали звать их маму мамой, как и Кофи с девчонками. А потом ма с папой развелись, и мы все съехались… — Я сдаюсь, когда понимаю, что с каждым моим словом лицо Гвен лишь больше морщится во фрустрации. — Забудь. Да, мамами. Две их у меня. Что не так?       Помедлив, Гвен пожимает плечами, её взгляд странно тускнеет, и она отводит глаза.       — Да нет, ничего. Повезло тебе. У тебя целых две мамы и куча родни, а у нас с братом никого кроме друг друга. — До того как я успею что-нибудь ответить, она как по команде стряхивает с себя печаль и вновь широко улыбается. — В любом случае ответ на твой вопрос: нет. Я не видела твоих мам. Мне открыл дверь мужчина.       — Какой мужчина?       — Хм… У него твои кудри, твоя форма челюсти и твой тон кожи, но он больше, старше и серьёзный, а не потерянный.       «Кайл». Никогда не думал о нём как о мужчине. Но полагаю, когда тебе двадцать пять и у тебя беременная невеста, ты и впрямь выглядишь как мужчина, не мальчик.       — Он придёт?       — Не-а. — Гвен мотает головой, и из её пучка на затылке выбивается рыжая прядка. — Но он попросил передать тебе, цитирую: «Учись прилежно и наслаждайся Тик’алем. Слышал, там на холмах видно падающие звёзды». — Смеётся. — Спойлер: не видно.       «Падающие звёзды». Тайный язык, что мы выдумали, когда были ещё детьми. «Сиди тихо, гляди в оба и жди», — значит он.       Дышать вдруг становится легче, словно с плеч кирпич скинули. Братья меня не бросили. «Ну конечно не бросили, как я вообще мог такое подумать?» Кофи рассказал Кайлу, что я притворился шаманом, а Кайл, должно быть, сообразил — даже быстрее, чем я, — что советники императрицы захотят меня обучить, так что меня не тронут, пока точно не выяснят, есть у меня магические способности или нет. И уж тем более никто меня не тронет, если родные подыграют, не поднимая шумиху и не прибегая за мной, а вместо этого толково и неспешно придумают, как меня вызволить через несколько дней.       — Твой брат ещё пряники тебе передавал, — добавляет Гвен, когда я беру посылку в руки, — но такое, очевидно, Лоретто конфискует.       Дёрнув ленточку на свёртке, я лишь сейчас вспоминаю, что такая же была у Лоретто на шее. То есть мне оставили взамен пряников ленту? «Ещё и чёрную как траурный марш». Это что, мне в месть за то, что я хотел ножик спереть? Но у меня же даже не получилось!       Негодование подкатывает к горлу.       — С чего ты вообще пошла сначала к Лоретто, Гвен?       Гвен опять пожимает плечами:       — Она милая и всегда со мной вежлива в отличие от многих аурокровных. Ну и просила дать ей проверить вещи прежде, чем тебе относить, если родные что-то передадут.       Моему разуму требуется лишнее мгновение, чтобы сообразить о какой «она» речь.       — Лучше просто Лоретто.       — Чего?       «Теперь я ещё и защитник идей аурокровки, отлично», — понимаю, сержусь, но вслух продолжаю:       — Лоретто предпочитает, когда говорят просто имя. Без местоимений. Те навязывают стереотипы, или вроде того.       — Ух! — Взгляд Гвен загорается; она улыбается ещё шире, демонстрируя свои крупные зубы. — Ясненько. Тогда стоит сказать и Йену, что он не угадал, ха? Может, мой дурной братуха тогда перестанет наконец балаболить о том спарринге с Лоретто и сохнуть по мальчишески сексуальным движениям твоего куратора.       Почёсывая нос, на который упала выбившаяся из пучка волос прядь, она задумывается.       — А вообще знаешь, Елисей, я никогда не понимала, почему людям так хочется вечно потрогать что-нибудь сексуальное… Красивое тело, и что? Произведением искусства ведь наслаждаются глазами, не лапают, ха? И есть столько всего, чем заняться на свиданке, столько всего куда более вкусного, чем тереться о чьё-то потное тело! Ты вот бывал в пекарне-кондитерской «Трес Лечес»? Там такие молочные тортики, м-м, умерла бы за них.       Живот начинает урчать от одной мысли, возмущаясь двум жалким эмпанадам, что в нём лежат. Тортики в той пекарне и правда неземные.       — Не знаю, Гвен. — Я нехотя сглатываю наполнившую рот слюну. — Торты, прикосновения… И то и другое звучит неплохо. Я б не отказался, но каждое в подходящий момент.       Обдумывая мой ответ, Гвен медленно кивает. Вижу, хочет подискутировать ещё, но она же страж на работе; стражам не полагается дружить с шаманами, у которых они в подчинении. И теперь только так, хотя в моей голове это по-прежнему звучит несуразно. «Я шаман». — Сама мысль противна. Но лучше бы научиться говорить это вслух не кривясь, чтобы не выдать себя ненароком.       Бросив очередной настороженный взгляд в сторону голосов в гостиной, Гвен разворачивается, чтобы уйти.       — Погоди. — Желудок опять сводит. — А где нам можно в Тик’але поесть?       — Нам? — Остановившись, Гвен одаривает меня недоумевающим взглядом. — Нам нигде, я могу есть только дома, когда не на службе. Но если ты спрашиваешь для себя, то шаманы кормятся в кафетерии. Он в храме Ицамна, что за оранжереями, всегда открыт. — С этими словами она уходит.              ༄༄༄       Быстро изучив посылку из дома и найдя сменную одежду, я натягиваю чистенькие штаны и рубашку, которые всё ещё приятно пахнут домом, и отправляюсь искать кафетерий.       Проходя мимо гостиной, замечаю других студентов — их всего трое. Они не выглядят изысканно одетыми, как Лоретто, или же напыщенными, как советник и его коллеги, так что не понимаю, чего Гвен так косилась на них.       Не понимаю, пока один из них не начинает со мной разговаривать.       — Так ты и есть новая рожа, о которой все судачат? — не здороваясь, останавливает меня вопросом загорелая девушка со звонким голосом и темноволосым каре, в прядях которого поблёскивает вплетённая золотая цепочка. Такое же золотое колечко блестит у неё в носу. Она явно гордится своим внешним видом и ловкостью, с которой одной фразой заставила меня застыть на полпути. Оглядывает мою одежду с уверенным любопытством и высоко задранным подбородком, пока сидит, скрестив ноги, на полу, рядом с кофейным столиком, на котором разложены игральные карты. Игру я не узнаю, но та, похоже, увлекательна для неё и парня, с которым она соревнуется. — Ты не выглядишь… одарённым.       — Нельзя вычислить одарённого шамана, просто взглянув на него, Джая, — ворчит парень, лениво вытянувшийся и занимающий своей тушей весь диван перед ней.       — Можно, Валто. Мне можно, у меня талант. Эмпатия — самое развитое из моих магических призваний. Мой куратор говорит, я могу получить должность врача в Тик’але, когда закончу обучение.       Должность и впрямь завидная, местные врачи — лучшие из лучших, не могу с этим поспорить. Так как они способны считывать чувства других, то и диагнозы ставят поразительно точные, а также умело подбирают лечение. И — неудивительно — шаманские врачи лечат только шаманов, как я узнал в детстве. «Если бы все вы не были эгоистами и относились к другим на равных, то может, отец Арьаны, Кофи и маленькой Олы, которая даже не успела узнать папу как следует, не лежал бы ныне в могиле».       Но не могу я ткнуть аурокровок носом в этот факт вместо приветствия, так что просто остаюсь молчать.       Другая девушка, хрупкая, миниатюрная, с иссиня-чёрными волосами, острым подбородком и бровями вразлёт, скромно поджав ноги и устроившись в кресле с книгой, следит, как её друзья разговаривают, а потом откладывает своё чтение. Повернувшись ко мне, она делает руками несколько быстрых движений, в которых я узнаю язык жестов. Колдовские анклавы по всему миру используют единый жестовый язык, так как он считается почти что универсальным средством коммуникации — а ещё отличным способом общаться без риска быть подслушанным. У нас были уроки по нему в школе, но я так и не научился общаться бегло.       Поэтому либо незнакомка слишком умело двигает пальцами, либо я не знаю всех слов, но улавливаю лишь: «Кто твой—?»       — Ялин спрашивает, кто у тебя куратор, Елисей, — переводит Джая.       Обескураженный тем, что все знают моё имя, и потупившись, я теряюсь с ответом. «Что ещё местные сплетни обо мне уже всем растрепали? Пора беспокоиться?»       Моё молчание, очевидно, выставляет меня и впрямь тупым, потому что Валто начинает скалиться, смахивая свои жидкие блондинистые волосы со лба.       — Не смог запомнить имя, новичок? Как ты тогда заклинательные комбинации собрался зубрить? — голос его звучит не то чтобы агрессивно, но в нём проскальзывает некая самовлюблённая нотка. Такая, которую обычно добавляют, чтобы показать, что о твоих проблемах никто в общем-то слышать и не хочет, но вот вежливостью похвастаться надо. Ну а смех у этого Валто… откровенно желчный.       Игнорируя его, я поворачиваюсь к Ялин:       — Курировать меня будет Лоретто Тэйен.       Воцаряется молчание. Мои слова тяжело повисают в воздухе — такого я не ожидал. Сказал что-то не то? Или о Лоретто шаманы не сплетничают? И что вообще такого в том, что курирует меня Тэйен, почему все так диковинно реагируют на это имя?       Спустя миг замешательства, Ялин снова делает серию быстрых жестов, чтобы подтвердить, что правильно прочитала ответ по моим губам, а когда Джая кивает, девушки обмениваются взглядом, смысл которого мне не ясен.       — Тебя будет учить Тэйен? — наконец говорит Джая с толикой горечи в голосе.       «Им что, завидно? — Осознание сбивает меня точно поезд, лопатки неприятно сводит. — Завидуют мне за маньяка с книгами и ножом? Совсем чокнутые?»       Валто на диване принимает сидячее положение, оставив здоровенную вмятину на подушке после своей головы. И когда он снова смотрит на меня, выражение его лица приобретает такой возмущённый вид, словно я ему только что все ноги оттоптал в очереди.       — С каких пор Тэйен берёт студентов? — спрашивает он, скривившись. — Тем более с улиц?       Его последние слова жалят. «Я не с улиц. У меня дом есть. По крайней мере был, до вчерашнего дня».       — С тех пор как Лоретто я шибко понравился, — цежу я сквозь зубы в ответ, разворачиваюсь и ухожу прочь.       Мне хотелось, чтобы мои слова прозвучали саркастично, но, должно быть, вышло противоречиво и точно наоборот, потому что чувствую, как меня сверлят вдогонку колкими, обиженными взглядами.       ༄༄༄