Будь мы богами...

       ༄༄༄              С рокочущей в груди ненавистью я иду сквозь стелющуюся по земле предрассветную мглу к Великому Храму. Обратно. Добровольно туда, откуда мечтал улизнуть.       Пренебрегая манерами, срезаю путь по лужам и аккуратно выстриженным лужайкам, топчу прелестные цветочные клумбы, которыми так гордятся шаманы. «Как будто их заботят цветы. Да им на всё плевать! Даже на людей, которые доверяют им своё открытое сердце».       Заметив простокровного стражника на улочке впереди, я сворачиваю на другую дорогу — точно как поступал раньше, когда рыскал здесь с ворованной аурой, только теперь даже не пытаюсь вести себя тихо, шагаю тяжело, остервенело, шумно.       «Да и вообще я делаю стражу одолжение».       Пришлось потратить почти всю ауру, что у меня была, на то, чтобы поддерживать равновесие тела на пути вниз по шатким руинам, однако я до сих пор чувствую силу, тлеющую где-то внутри. Словно холодное, неугомонное пламя. Не уверен, что знаю, как это пламя сдержать, если кто-то пристанет с вопросами, а мой гнев сегодня предназначен не для стражников — и не для простокровок.       И всё же… в голове вертится назойливый тоненький голосок, сомневающийся в правильности принятого решения. Уговаривающий развернуться и бежать домой, к Кайлу, Кофи и Арьане, рассказать братьям с сестрой обо всём, что со мной случилось. «Они-то не разобьют мне сердце. Они поймут. Может, даже ещё успеют меня спасти?»       Знаю, мой прадед пытался излечить своего брата от объятий безумия — именно прадед и вывел основы первой алхимической формулы для эссенции, сила которой противоположна ауре и лишает заклинателей их способностей. Кайл нашёл рецепт этой формулы и карманные часы прадедушки на чердаке среди старого хлама, и мы планировали именно её и использовать, чтобы остановить всех кабраканских шаманов. У нас пока не было шанса испытать получившийся после долгих проб и ошибок усовершенствованный рецепт на людях или магах, а все эксперименты в пробирках оказывались пока провальными, но может, я мог бы теперь испытать его на себе? Может, для меня ещё не всё потеряно?       Мой прадед, однако, своего брата спасти не сумел. Оказалось уже слишком поздно, или эссенция не работает, как ни старайся… А если она не работает, то я лишусь своей последней возможности отомстить. «Нет, выбираю месть».       Кроме того, откуда мне знать, что этот голос в голове не часть моего безумия, верно? Бежать домой, серьёзно? Я никогда не бегу от войны.       Переполняемый решимостью как никогда прежде, я захожу под высоченные потолки залов Великого Храма и в компании эха своих шагов отправляюсь наверх, на жилой этаж, к Лореттовым покоям, продолжая распалять себя мыслью о том, как задушу этого куратора в его же постели. «Без одежды, как эта паскуда и любит спать». Наверное, мне даже и магия не понадобится, ведь эффекта неожиданности от того, что я вернулся живым и непокорным, будет вполне достаточно.       «О, да, я с радостью посмотрю, как удивление, шок, ужас искажают слащавые черты этого шамана, с удовольствием послушаю, как Тэйен стонет, умоляя меня о пощаде, понаблюдаю, как жизнь гаснет в чёрно-карих глазах…» — От последней мысли тошнота вдруг подкатывает, и моя уверенность начинает таять. Лучше тогда не включать свет, наверное. «И не смотреть в глаза».       Адреналин распаляет мышцы, когда я подхожу к двери знакомых апартаментов и на миг сжимаю в ладони дверную ручку, собираясь с силами, прежде чем войти. Теперь я готов к чему угодно: к тихому и ничего не подозревающему мраку гостиной, к засаде по ту сторону, к колдовской ловушке…       — Ну, наконец-то, Еля. Чего ты так долго?       Распахнув дверь, я застываю как вкопанный.       — Меня уже начали посещать мысли, что надобно сходить и тебя проведать, — продолжает Лоретто, сидя за своим столом и как ни в чём не бывало чистя апельсин, который я принёс вечером.       Светильники в гостиной уютно горят по углам, а на столе стоят три пустые кофейные чашки. На Лоретто до сих пор та же мантия, высохшая грязными разводами после дождя, но на шее новая лента, а кольца и каффы лежат маленькой серебристой горкой на краю столешницы, так что Лореттовы пальцы и уши выглядят непривычно непокрытыми и незащищёнными.       Когда я продолжаю стоять, как восковая фигура, и остолбенело молчать, Лореттов взгляд изучает меня с головы до ног снова, задерживаясь на моём ошалелом выражении лица, порванной во время спуска рубахе, и руках, сжатых в дрожащие кулаки. Лореттовы пальцы перестают сдирать кожуру с апельсина.       — Ты в порядке? — уточняет Тэйен с ноткой беспокойства в голосе. Точь-в-точь такого же, искра которого мне померещилась в Лореттовых глазах там, на вершине башни. «Или не померещилась?» Нет, должна была. Должна.       Я был готов к чему угодно — кроме этого, очевидно. Кроме дружеского лица, которое встретит меня с бессонной тревогой, будто я задержался где-то без предупреждения допоздна и не пришёл домой вовремя.       Моя уверенность, похоже, застыла вместе с ногами, и чем больше времени проходит, тем сложнее оказывается заставить себя приступить к намеченным действиям. Потому что Лоретто — вероломный шаман или нет, но по-прежнему думающая, чувствующая душа, и как можно вообще найти в себе силы отнять её прекрасную жизнь? — сидит передо мной, бесхитростно ожидая ответа и явно не собираясь со мной воевать. Можно ли удовлетвориться, врезав тому, кто, знаешь, не врежет тебе в ответ? Кто тебя не боится? Это же всё равно что на стену кричать.       Мне хотелось причинить Лоретто боль, чтобы заставить понять боль мою. Заставить Лоретто испытать чувство вины, осознать греховность своих поступков и покаяться, но теперь совершенно очевидно, что бездумным рукоприкладством тут не обойтись. В чём смысл бить того, кто не понимает, за что его бьют? А что говорить, знать не знаю. Как выразиться, чтобы задеть за живое?       — Я пришёл тебя убить, — брякаю, лишь неприкрытая правда осталась на языке.       Молчание.       Моргнув, Лоретто глядит на меня абсолютно неосмысленным взором, точно слыша незнакомый язык, а потом нечто лишь отдалённо схожее с прозрением появляется в глазах.       — Ладно, — отвечает. Я напрягаюсь, когда куратор отталкивается было от стула, но Лоретто только поднимается на ноги, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. — Ладно, хорошо, но ты говоришь вместо того, чтобы сразу же бросаться в атаку, как бывает обычно, Еля. Так что хорошо. Давай поговорим.       «Давай поговорим? — Лореттов спокойный, размеренный тон вновь подогревает мою обиду. — И всё? Даже сейчас разговор — это всё, что я заслуживаю, прежде чем аура меня сварит заживо?»       — О чём тут вообще разговаривать?! — Подскочив к столу, я одним взмахом всё с него скидываю, вкладывая в этот порыв каждую свою бурлящую эмоцию. Ведь иначе просто примусь орать без единой слаженной фразы, а крика тоже недостаточно, чтобы выразить мои муки. Я хочу видеть, что Тэйен понимает! Страдает, как я! — Сначала сворачиваешь мне шею, а когда я начинаю умолять о пощаде, ты всё равно бросаешь меня подыхать!       Чашки звенят, книги шелестят, когда всё летит вниз, усеивая пол между нами. Лоретто даже не вздрагивает, когда апельсин с тихим шлепком падает к ногам, не говоря уже о том, чтобы выказать каплю страха или на худой конец смущения.       — Сказать «пожалуйста» один раз — это не умолять, Еля, — продолжает Лоретто невозмутимо.       — Из-за тебя я проклят!       — На проклятого ты не похож, по-моему.       — По-твоему? — Подавшись вперёд, я хватаю Лоретто за ворот наполовину расстёгнутой мантии. Ожидаю, что Тэйен попытается увильнуть или меня оттолкнёт, но ничего такого не происходит, лишь плечи у куратора напрягаются, чтобы не потерять равновесие и не упасть, когда я притягиваю их ближе к себе.       Наши носы чуть не сталкиваются, и запах недавно поглощённого кофе бьёт в ноздри, когда я заглядываю в тёмные, до блеска ясные глаза напротив.       — Я же сказал тебе, что не могу быть шаманом, — шиплю я сквозь зубы. — Сказал, что аура сведёт меня с ума. А ты всё равно делаешь по-своему! Неужели и правда ничего не чувствуешь? Неужели вообще обо мне не думаешь?       Лореттов взгляд бежит по моему лицу, изучая, исследуя, пытаясь отыскать что-то за видимыми эмоциями.       — В последнее время я только и думаю, что о тебе, Еля, — отвечает куратор, помедлив. — Только и чувствую, что отчаянное желание тебя защитить. Но как мне это сделать, если ты мне не позволяешь? Если не даёшь защитить даже от самого себя? — Лореттов взгляд перестаёт бегать, встречаясь с моим. — Ты не проклят. И аура не сведёт тебя с ума. Ты теперь способен управлять магией, потому что всегда хотел этого и больше наконец не боишься.       Я бы с удовольствием покричал ещё, но отчего-то в глотке булькает лишь истеричный хохот. Горло до сих пор першит и саднит от каждого звука, будто стекло в нём перемололи, так что смех выходит хриплым и грубым. Отпихиваю Лоретто и кофейный аромат прочь, отрывисто посмеиваясь, потирая ноющую шею, перешагиваю через бардак на полу и подхожу к дивану, чтоб сесть. Чтоб отдохнуть пару минут и насладиться комфортом в последний раз в жизни.       Лоретто не двигается, наблюдая за мной с озадаченным безмолвием. Однако как бы озадаченно ни выглядел мой куратор, в выражении его лица теперь нет ни презрения, ни самодовольной насмешки.        — Не боюсь, ха? — выдавливаю я из себя вместе с сиплым смешком. — А я-то думал, что безумен здесь я.       «Может, шаманы в принципе все чокнутые? Слышал, маньяки умело притворяются благонадёжными, втираются в доверие жертв. Но если б всё было так легко — просто побори свои страхи и будь счастлив! — разве люди бы не избавились от всех своих фобий давным-давно? Страхи существуют не без причины. Они предупреждают нас об опасности. Оберегают нас».       — Ты опять всё портишь, Лоретто, в курсе? Я теперь даже убивать тебя уже не хочу, потому что очевидно, что и на смертном одре ты своё мнение не поменяешь.       Лоретто хмурится.       — Полагаю, в таком случае могу гордиться своей самооценкой.       Поправив на плечах мантию, которую я перекосил, Лоретто подходит к входной двери, оставшейся приоткрытой, запирает, а затем снова смотрит на меня.       — А теперь давай серьёзно. Подумай, Еля. Пожалуйста? Считаешь, магии есть дело до того, были ли твои предки шаманами или нет? До того, есть ли у тебя врождённый талант или парочка крыльев? Это же магия! Таинственная. Чудодейственная. Чудесам плевать на твои причины. И что такое талант в самом-то деле, если не время и желание потратить это время на самосовершенствование? Бессчётное число людей, которых считали одарёнными, растратили свой дар впустую, а несметное множество посредственных личностей прославились благодаря упорному труду над собой.       Сделав было шаг в мою сторону, Лоретто всё же останавливается на безопасном расстоянии, опасаясь моей реакции. Продолжает:       — Но и сложность, и красота магии в том, что это магия. С ней возможно всё — но только после того, как ты в это поверишь. Поверишь в себя. Магия в противовес логике отвечает чувствам, не мыслям, и если ты не чувствуешь веры в свои силы, то и магия в тебя не поверит.       — Да? Каким образом свёрнутая шея должна была помочь мне поверить в себя?       — Никаким. Она должна была разозлить тебя достаточно сильно, чтобы заставить отказаться от причин и логики. Так разозлить, что даже страх обжечься аурой не помешал бы тебе её использовать. Мне думалось, ты догадаешься, если я… ну, знаешь… немного тебя покалечу?       Лоретто конфузится, запинаясь было в своих словах, но потом голос вновь наполняется сердитой уверенностью:       — Но какой ты, оказывается, упрямый! Откуда мне было знать, что вовсе не твоё гнушающееся шаманами эго и не страх боли останавливали тебя всё это время, а слепая, несгибаемая вера фанатика в то, что мы с тобой в буквальном смысле разные биологические виды? Ты никогда мне этого не говорил!       «Как будто не очевидно, что мы разные», — хочется огрызнуться в ответ, но я молчу. Даже если слова Лоретто — чушь, уже понятно, что когда дело доходит до мести, я слабак. Убить никого не могу. А что тогда ещё делать, если не молча слушать? Молчанием тоже можно причинить боль. Может, у меня получится насолить хоть так.       Опустив плечи, Лоретто вздыхает.       — А потом меня паника охватила, — говорит, — и пришлось импровизировать, сбалтывать каждое обидное слово, какое только приходило на ум, чтобы тебя спровоцировать. Когда и это не сработало, стало ясно, что только под угрозой смерти можно заставить тебя передумать, поэтому этим всё и закончилось. В конце концов, люди — существа странные, да? Мы готовы решиться на невозможное, но только когда злимся или отчаиваемся. Или и то и другое разом.       Я продолжаю слушать, продолжаю всматриваться в черты Лоретто в поисках трещины в маске эмоций, которая могла бы намекнуть, что всё это не более чем игра по промывке мозгов, заготовленная, чтобы вынудить меня подчиниться снова.       Однако чем больше всматриваюсь, тем больше происходит обратное — Лореттовы слова начинают обретать смысл в голове. «Или я хочу, чтобы они обрели смысл?» Ведь это единственное возможное объяснение, при котором я могу остаться и в рассудке, и жив.       Дети шаманов, должно быть, и правда с пелёнок воспитаны верить, что они шаманы, а дети бессильных простолюдинов, как я, растут бок о бок с благоговением перед магией с первого же дня жизни. Изменить убеждения людей не так-то просто.       Аурокровные и простокровные ходят в разные школы и даже живут в разных частях города, так что у нас и возможности-то нет обсудить что-то прежде, чем родители научат нас быть разумнее и друг друга сторониться. «Джая, с которой в школе никто не общался, где все лишь насмехались над ней, тому пример».       А для тех простокровок, которые чудом оказались достаточно дерзкими, чтобы попробовать и — овладеть аурой самостоятельно, — шаманы выдумали красивую сказку о забытых дальних родственниках-колдунах.       Теперь невольно вспоминаю, как я восхищался магами, будучи ребёнком. Тогда они в моих глазах ничем от меня и не отличались. Я их не боялся. Не робел при виде магии. Но родители всё твердили: «Держись подальше, держись подальше…» Разве не полагается родителям верить? Они знают, как тебя накормить и обогреть, так что должны знать всё. В конце концов, они старше. «Но Лоретто старше них… м-да».       Мой взгляд опускается на карманные часы прадедушки, оставленные вчера на кофейном столике рядом с ножом, которым я резал кукурузный пирог. И ножик, и часы мирно лежат, дожидаясь меня, не догадываясь об ужасах, что мне пришлось пережить сегодня.       — Но брат моего прадеда…       — Ты не можешь знать точно, что с ним случилось, — обрывает меня Лоретто. — Он вообще с собой покончил, или тело нашли, а обвинить было некого? Тебе эту историю мать рассказала, которой рассказала твоя бабка, которой рассказал прадед. Но это его версия правды, не его брата. Магия и безумие могут шагать рука об руку, как много чего другого, но это не значит, они каким-либо образом обязательно связаны.       «Может быть». И может быть, ни родители, ни учителя в школе мне никогда так и не объяснили, как магия на самом деле устроена. «Она просто есть, — говорили мне. — У шаманов есть дар, у тебя нет — смирись. Учи, как работают амулеты, и не пытайся делать что-то сам. Ты особенный, но не более, чем другие, не избранный, так что, попытавшись, лишь покалечишься».       И полагаю, я всё ещё не избранный, так? Мне лишь попался до жути безжалостный, умный учитель, беспощаднее которого может быть разве только… сама жизнь.       Ловлю вдруг себя на мысли о том, что в подсознании, может, и правда понадеялся на то, что я избранный в тот момент, когда понял, что пятно ауры на руке не жжёт. Когда пытался стряхнуть её, в глубине души и не хотел я от неё избавляться — хотел видеть доказательство того, что Лоретто ошибается, а я прав. Любой ценой. В тот момент я бы скорее поверил, что сошёл с ума, но оказался достаточно сильным, чтобы противиться безумию какое-то время, или что, может, боги, которым я никогда не поклонялся, всё же существуют, и они увидели во мне что-то, решили наделить способностями и помочь восстановить справедливость.       — Прости, что пришлось заставить понервничать, но сработало же? — добавляет Лоретто, присев на корточки и начиная собирать книги с пола, вытаскивая из их груды разорванную ленточку, которую я притащил с собой и бездумно бросил, когда кинулся выволочь Лоретто за ворот. Разглядывая разодранные, оплавившиеся края шёлка, Лоретто с задумчивым любопытством топорщит лоб.       — Если всё так легко и очевидно, почему всем не расскажешь? — спрашиваю, наблюдая. — Почему только мне? Простокровным и аурокровным тогда не пришлось бы поколениями воевать. Можно было бы… — «…сделать нас всех равными».       Лоретто мрачно смеётся:       — Легко? Мне потребовались месяц и одна ночь на грани жизни и смерти, чтобы заставить тебя меня выслушать. У меня нет лент на всех в Кабракане. Да и смысл? Люди ненавидят, когда их размеренная, безопасная в своей стабильности жизнь рушится. Ты сам возненавидел настолько, аж признался, что заявился меня убить. Не все жаждут изменить мир так же страстно, как ты, Еля. Не все готовы меня выслушать. Кроме того, предостаточно шаманов презирают идею о том, чтобы силой делиться. Меня кинжалом пырнут во сне, если лишь заикнусь.       «И пырнут по приказу императрицы или её советников». Если Лоретто всё это знает, то и Марисела должна, так ведь? У них был один и тот же учитель. И это именно та информация, которую стоит хранить под замком в личной библиотеке — даже от рядовых шаманов. Зачем Мариселе делать всех равными? Чтобы лишиться простокровных прислуг и всех узкомыслящих придворных, которые почитают её как ни с кем не сравнимого потомка богини?       Догадываюсь теперь, что Лоретто подвергает себя огромному риску, делясь со мной этими знаниями. Даже шаманы вне Совета не в курсе, что они ничем не отличаются от простокровок, и если я не буду держать язык за зубами, точно навлеку на нас обоих беду. Сегодняшней угрозой смерти, Тэйен на самом-то деле спасает мне в перспективе жизнь.       «Лоретто по-прежнему мне доверяет», — эта мысль снова расцветает знакомым теплом вокруг сердца. Оно сбивает с толку, потому что гнев всё ещё где-то рядом, умышленно разожжён и заготовлен к сражению, но остановлен на полпути. Сбивает, потому что всего час назад я заставил себя свыкнуться с тем фактом, что я проклят и безумен и непременно отправлюсь в небытие, а теперь я жив как никогда прежде. Однако тот час назад — на удивление — я и возможности остаться в живых не допускал, и теперь не знаю, что делать дальше.       Во фрустрации оглядываю комнату. Рассвет начинает брезжить в окно, но шторы задёрнуты, так что основной свет исходит от аурных ламп. Лоретто продолжает неспешно собирать с пола вещи. Всё тихо, спокойно, чистенько… «Не стоит мне тогда сидеть на диване в чумазой одежде. Если мне и дальше суждено здесь спать, не хочу, чтобы было грязно».       По-прежнему я сбит с толку.       Несмотря на то, что я жив, и на то, что лестница с башни оказалась не такой уж опасной, какой привиделась мне по пути наверх под дождём во тьме ночи. Несмотря на то, что я пережил очередную ночь в Тик’але и почти что без травм.       Почти.       Подняв руку, провожу пальцами по шее. Не знаю, в синяках ли она, или лишь так ощущается. Или я просто перенервничал и переохладился, и мышцы во всём теле ломит от ночных злоключений… Но кажется, будто в аду побывал. Страшно, печально, больно. Будто я восстал из мёртвых, но понятия не имею, как мёртвые возвращаются к живым — если вообще возвращаются. «И всё из-за Лоретто». Лоретто, кто, похоже, всё-таки за меня беспокоится. Кто, может, и желает мне лучшего, но всё равно не прочь сделать меня невротиком ради этого.       «Вот, что может заставить куратора передумать, — шепчет эгоистичная частичка души. — Ты, не смертный одр. Ты».       — Значит, ты не считаешь меня игрушкой, Лоретто?       Сложив разбросанные книги в стопку и начав собирать свои кольца, тоже рассыпавшиеся повсюду, в руку, Лоретто даже не останавливается. Как будто сейчас и нет ничего важнее уборки.       — Нет, конечно, — хмыкает. — Ты что, мне поверил? Да у меня это с языка сорвалось. Неужели ты веришь, что достоин быть не более чем игрушкой в чьих-то глазах?       «Очевидно, верю. Если говоришь это ты».       — Ну я же Монтехо. Отпрыск бывших поработителей твоего народа. Чего ещё я достоин?       — Нет, ты мой друг, Еля.       Ответ звучит так незамысловато и непритязательно у Лоретто на губах, что это сбивает меня с толку лишь больше. Я хочу видеть, что мой учитель понимает, чего стоили мне его затеи, но вижу лишь спокойную самоуверенность. Разве шаманы не должны быть эмпатами? Или Лоретто не хочет всё чувствовать? Или прожив так долго, что перестаёшь считать годы, учишься выстраивать ментальную стену и наглухо отгораживаться от всех потенциально болезненных чувств, чтобы жизнь была проще? Что ж, не нужен мне простой, чёрствый друг в таком случае. Хочу видеть лучшую версию Лоретто.       Ещё раз пройдясь пальцами по саднящему горлу, я поднимаюсь на ноги.       — Но ты же понимаешь, что твоя выходка меня чуть не погубила, так?       — Ну а твоя чуть не погубила в библиотеке меня, — отзывается Лоретто.       — То было случайно.       — А у меня всё было полностью под контролем. Ты бы не покалечился… насовсем.       — Насовсем? То есть ненадолго меня покалечить можно? А потом починить? Как игрушку.       Наконец, Лоретто прерывает свою раздражающую уборку. Держа собранную горсть колец в ладони, тоже медленно выпрямляется во весь рост.       — Я делаю всё это для твоего же блага, — отвечает Лоретто, выражение лица суровеет, и подбородок становится острее в тени света ламп. — Если рана гноится, порой необходимо сделать надрез ещё глубже, чтобы рану очистить, прежде чем накладывать швы и лечить больного. Как ещё мне было лечить твои больные предрассудки?       — Поговорить!       — Я говорю! Неделями я только и делаю, что говорю с тобой! Пытаюсь достучаться до тебя через твои скуку, одиночество, чувство справедливости, любопытство… но ни разу ты по-настоящему меня не услышал. Неужели ты бы просто взял и поверил, скажи я прямо, что нет ничего невозможного для тебя в том, чтобы стать шаманом не менее сильным, чем я, Еля? — Лореттов голос повышается на последнем слове, отчего моё имя выходит резко и грубо, и нечто отличное от спокойствия вспыхивает в Тэйеновых глазах.       Непривычно, но до странности увлекательно наблюдать за тем, как Лореттова пассивная маска наконец трескается. Наблюдать, как пробуждается темперамент. «Настоящий», — понимаю я. В противовес спланированной сцене в башне, настоящий темперамент у Лоретто колкий и немножко неуверенный, сопровождающийся напрягшейся осанкой и пальцами, нервно сжимающимися вокруг горсти колец толику крепче с каждым словом. Да и выражение лица не такое жестокое, не неприступная броня, а что-то живое, подвижное, ищущее причины моих внезапных претензий.       Теперь могу с уверенностью сказать, что истинные эмоции у Лоретто пробуждаются постепенно, проникают глубоко, и то, как они выражаются, выглядит куда изысканнее, чем у меня, ибо главное Лореттово оружие — слова, не кулаки. Думаю, мне нравится, так что научусь тому же — как прилежный ученик, верно? Но сначала я хочу услышать, как Тэйен извиняется и делает это от чистого сердца!       Я подхватываю нож с кофейного столика. Удаётся сделать это быстро и непредсказуемо, так что у куратора даже времени нет среагировать. Тревога вспыхивает у Лоретто в глазах. Ещё одна трещина в маске спокойствия. «Успех».       Я делаю шаг вперёд.       Лоретто делает шаг назад.       — Положи нож, Еля.       — Не хочу.       — Почему? Зачем он тебе вообще?       — Не знаю. Придумаю на ходу, как обычно. — Должно быть, у меня и впрямь стресс и рассудок затуманился, потому что эта новая испуганная грань Лоретто мне очень по вкусу. Есть в ней что-то честное, впечатлительное, по-детски невинное даже. Ну разумеется, не воспользуюсь я ножом — разве что для нарезки пирога, — но мне хочется воспользоваться своей уязвлённой, покрытой синяками гордостью в качестве козыря мести. И если Лоретто считает, что имеет полное право пугать меня, почему я не могу?       Моё усталое, недовольное лицо, наверное, тоже мне на руку. Не похоже, что я шучу, так что когда делаю ещё шаг вперёд, Лоретто снова отступает. Следя за мной с встревоженным замешательством, позабыв о том, что вокруг, Тэйен врезается бедром в край столешницы, и несколько колец проваливаются сквозь дрогнувшие пальцы, сыплясь на пол.       — Опусти нож, иначе я тебя заставлю, — настаивает Лоретто, и аура чернильной мглой пробегает по кончикам Лореттовых пальцев. Меня, однако, опускать нож пока не заставляет.       — Да неужели? — «Я теперь тоже так умею». Я концентрирую внимание на своей свободной руке, точно как делал прежде, но либо слишком устал, либо истратил всю ауру, что досталась мне в башне, потому что моя чернильная мгла не выглядит так же бойко. Едва ли мерцает разок, оставляя пальцы испачканными чем-то похожим на копоть, и мятного покалывания на коже больше не ощущаю. По-прежнему понятия не имею, как призывать ауру, из ниоткуда, как делают это шаманы, понимаю. «Надо было остановиться у одного из фонтанов, окунуть руки, что ли, перезарядиться».       — Не получается, потому что ты теперь недостаточно зол, — говорит Лоретто, заметив моё смятение. — Злость является топливом эффективным, но сложно поддающимся контролю и недолговечным. Шаман ты или нет, ничего это не меняет — я по-прежнему опытнее. В схватке со мной у тебя шансов нет.       Оставив свои бесполезные попытки, я усмехаюсь в ответ. «Лоретто думает, что дело всё ещё в победе?»       — Что ж, не вини меня за то, что всё же пытаюсь после того, как вернулся из мёртвых, — говорю, вертя ножик в руке. — Знаешь, как хреново быть зомби? Как хреново, когда кто-то, кого ты считаешь другом, возвращается с ссаной свиданки с императрицей и пытается хладнокровно тебя придушить? Не просил я делать из меня шамана, тем более таким образом!       Лоретто качает головой, незаметно продолжая пятиться в сторону коридорчика, ведущего в ванную и спальню. Может, ножу и не выстоять в битве с магом, но пока Тэйен не в силах просчитать мой следующих ход — а значит, и приготовиться его отразить, — лезвие всё равно расценивается как угроза.       — А чего ты просил? — спрашивает Лоретто, пятясь. — Официально ты прибыл в Тик’аль, чтобы научиться контролировать ауру, и официально с меня взяли обещание тебя научить, не так ли? Мы с тобой лично об обратном не договаривались. И заметь, ты же слышал моё предупреждение о том, что тебе мои методы не понравятся, если не будешь выполнять указания.       — Почему указания раздаёшь ты, а выполнять должен их всегда я?       — Не всегда. Когда мы в следующий раз будем чинить часы или воровать еду из кафетерия, командуй мной сколько вздумается. Но когда речь о ссаных свиданках с императрицей, будь добр, слушайся. Ты делаешь то, что умеешь ты, я — что умею я. Так мы побеждаем оба. Это называется командная работа.       Вымораживает, как виртуозно Лоретто находит рациональные ответы на все мои вопросы, как я не могу даже момент обоснованный подобрать, чтобы повысить голос. В этом, похоже, и заключается разница между нами, которая делает из меня синоним катастрофе, а из Лоретто миротворца без единого синяка — как можно побудить на драку того, кто заговорит тебя до потери пульса прежде, чем рукоприкладство вообще начнётся? Кто не клюёт ни на одну провокацию, если только намеренно не желает того?       Когда я делаю новый шаг вперёд, свет в комнате внезапно гаснет. Успеваю лишь увидеть ещё одну чернильную искру у Лореттовых рук и промелькнувший подол мантии в утреннем сумраке, проглотившем гостиную.       Лоретто швыряет горсть своих колец в мою сторону, металл проблёскивает во тьме. Сдержав своё обещание, куратор, видимо, как-то кольца заколдовал, потому что когда одно из них попадает по моей руке, то жалит кожу, как раскалённая сковородка. Ругаясь, я отпрыгиваю. И до того как успею снова пойти в атаку, Лореттов силуэт исчезает в коридоре.       — Бегать от меня будешь, серьёзно? — Не знаю, удивляет ли это или расстраивает. — Это что за урок такой?       — О, теперь ты вспомнил, что я твой учитель, — ворчит Лоретто из темноты. — Поспорю, учителей в школе ты уважал и с ножом за ними не гонялся.       — Учителя в школе убить меня не пытались! Твой поступок безумный, больной, жестокий. Признай это!       — Жестокий? Человек с ножом в руках говорит мне о жестокости?       — Что ж, может, мы созданы друг для друга, Тэйен.       Пауза. Изумлённая или смущённая, или сердитая, — не могу сказать. Однако могу воспользоваться этой секундой, чтобы сделать глубокий вдох и шагнуть вслед за Лоретто в коридор.       Коридорчик маленький, едва ли достаточно места для шкафа и двух дверей, и тут даже темнее, чем в гостиной. Не знаю, чего именно я ожидал — что Лоретто хлопнет дверью ванной у меня перед носом после очередной нравоучительной фразы? — но вместо этого снова сталкиваюсь лицом к лицу с куратором, фигура которого вдруг нависает надо мной во мраке, точно пантера, выследившая жертву в кустах.       Моё сердце пропускает удар, прежде чем привыкнуть к новой обстановке, и рука инстинктивно сжимает нож крепче, выставляя его остриём вверх между нами. Лореттов взгляд устремляется к лезвию, и вижу, как Лореттовы челюсти напрягаются, желваки ходят ходуном. Однако куратор не отступает.       — Единственная причина, по которой я не душу тебя теперь по-настоящему за попытку мне угрожать, заключается в том, что я не хочу причинять тебе боль по-настоящему, — говорит мне Тэйен сквозь зубы. — По крайней мере пока наши силы не равны. Так что, до тех пор, вот тебе первый урок, мой маленький новорождённый шаманчик: когда дело касается нас, нельзя верить глазам. Не путай меня со своими одноклассниками, играющими на переменах в войнушку. Я, может, и выгляжу на твой возраст, но знаю и умею куда больше, поэтому я рискую — и добиваюсь успеха, когда это делаю. Навык приходит с опытом, и у тебя тоже получится, не завидуй. Хватит уже возмущаться, Еля.       — Я не завидую. Я напугался до смерти, не понимаешь? Я возмущаюсь, потому что тебе удалось меня напугать. Потому что я тебе поверил!       Опять пауза.       На этот раз точно изумлённая, потому что Лоретто делает новый шаг назад, крошечный, разве что переминаясь с ноги на ногу в растерянности. Однако в тесных стенах этого достаточно, чтобы задеть плечом дверь спальни.       У Лоретто, видимо, из головы вылетело, что дверь не заперта, потому что когда та с тихим скрипом приоткрывается, будучи пойманным врасплох, мой куратор теряет равновесие и буквально вваливается внутрь, неуклюже ловя баланс в самый последний миг. Дверь распахивается настежь. Шторы в спальне не задёрнуты, и утренний свет пронзает мрак, ослепляя меня.       Зажмурившись и открыв глаза секундой позже, я обнаруживаю себя перед комнатой, которую до этого мне ещё видеть не приходилось. Лореттова спальня, оказывается, совсем не похожа на гостиную: здесь нет книг, нет чистоты и порядка, нет спокойствия…       «Хаос».       Кровать не заправлена, подушки и одеяла свалены в кучу с одной стороны. На кресле ворох мятой одежды. На комоде ленточки, кольца и бесчисленные баночки и пузырьки то ли с лосьонами для тела, то ли с какими-то волшебными блёстками… А в угол прикроватной тумбы запихнута недопитая бутылка виски с одиноким, немытым стаканом.       Мои глаза разбегаются от сего зрелища, и вдруг кажется, что я нарушил какие-то невидимые границы, вторгнувшись в личный, интимный закуток Лореттовой жизни и души, куда-то, куда не имел права вторгаться.       И стоя посреди этого личного закутка, Лоретто смотрит на меня так же ошеломлённо.       — Прости, — говорит куратор. И прежде чем я успеваю сказать, что вина тут только моя, что это я влез, добавляет: — У меня и в мыслях не было тебя пугать, Еля, только разозлить. И в планах было вернуться.       Смешок невольно вырывается из моей груди в ответ, звук настолько циничный, я и не подозревал, что на подобный способен. Снова озираюсь по беспорядку, и теперь он кажется подходящим. «Вот что на самом деле творится в голове у Лоретто. Не меньший бардак, чем у меня».       — А если б не к кому было возвращаться, Лоретто? Если б я прыгнул с той башни?       — Нет, не прыгнул бы.       — Я думал об этом.       Лоретто замирает на полувдохе. Глаза округляются, оглядывая меня с ног до головы, будто видя впервые, а затем в чертах лица куратора проступает нечто изумлённое и робкое, когда страх срывает маску спокойствия с Лоретто окончательно.       — Нет, — повторяет Тэйен, громче, твёрже, убеждая меня… или себя? — Нет, я тебя знаю, Еля. Ты бы ни за что не сдался так просто.       И при виде этого робкого изумления меня вдруг осеняет: «Лоретто подобное и в голову не пришло». Не знаю, в какой щели для интровертов моему куратору пришлось прятаться все прошлые годы своей шаманской жизни, но его выдающиеся магические способности и теоретические знания не включают в себя реальный опыт того, как работают человеческие чувства и взаимоотношения. «Ни семьи, ни друзей, ни любовников, — припоминаю слова Фариса. — У Лоретто нет никого». Ни единого близкого человека, с которого можно было бы брать пример.       Ну и кто из нас тогда необученный? Кто ученик?       Мой наставник пытался скопировать поведение Валто — наговорить гадостей и взбесить меня. Только вот Лоретто и в голову не пришло, что Валто мне был никто, случайный знакомый, и слова его, пусть и обидные, не имели значения для моего сердца, а Лоретто… Слова Лоретто угодили в самую душу. Плевать мне было на Валто и его мнение обо мне, я разве что беспокоился, в каком свете он выставит меня на публике, но мнение и слова Лоретто я ценю. Верю им.       В груди что-то жалобно ёкает.       — Я думал, мне нечего терять. Думал, меня все бросили, — говорю, и нож из моей враз ослабшей руки выскальзывает, со звоном падая на пол. — Даже ты, Лоретто. Так что… да, я сдался.       Помедлив, Лоретто наконец приближается ко мне.       — Ох, Еля. — Страх в глазах тускнеет, сменяясь грустью, сменяющейся прискорбным сожалением, когда Лоретто, не пытаясь говорить бессмысленных извинений, протягивает руку и, убедившись, что я не отстранюсь, кладёт ладонь на синяк на моей шее. На этот раз прикосновение осторожное, лёгкое, нежное. Лореттовы тёплые пальцы успокаивают, и не знаю, вовлечена ли тут магия или нет, но пульсирующая под челюстью боль утихает.       — Мне хотелось тебя ненавидеть, — признаюсь тихо.       Лоретто вздыхает.       — Тогда меня радует, что ты по-прежнему здесь и способен меня ненавидеть, Еля. Если такова цена за то, чтобы видеть тебя живым, я её принимаю. Ты того стоишь. И не верь мне в следующий раз, если скажу что-то другое.       — Больше никаких уроков на грани жизни и смерти, обещай.       — Обещаю. И клянусь, больше не прикоснусь к тебе никог…       Ловлю Лореттову руку за миг до того, как та отстранится, прижимая обратно к своей шее. Выходит резко и грубо, но сразу становится так уютно, когда Лореттова ладонь вновь прикасается к коже. Менее одиноко.       Тэйен не возражает.       В тишине мы так и стоим на протяжении того, что кажется вечностью. Лицо к лицу, грудь к груди, сердце к сердцу. Не двигаясь. Не разговаривая. Едва дыша. Мы так, так плохо понимаем друг друга, но по крайней мере пытаемся, верно? Мы не вместе, но и не порознь. Уже не враги, но и дружба у нас пока какая-то хромая. Не знаю я, кто мы, да и… кто теперь я сам?       — Мне надо подумать, — говорю в итоге.       Лоретто снова кивает:       — Хочешь, наберу тебе горячую ванну?       «Горячую ванну». В смысле холодную, которую лишь шаманы в Тик’але способны нагреть, силой мысли, потому что иначе тут никак, потому что я не видел здесь ни единого даже на аурном топливе водонагревателя? «Забавно».       — Я и сам теперь могу, да?       — Да.       Мне надо подумать, но… о чём тут думать? Я по-прежнему жив. Не впаду в безумие. И не умру. Сколько бы я ни бежал от судьбы, она меня нагоняет и будто бы даёт подзатыльник, возвращая на одну и ту же дорогу снова и снова. Манит к тому, что я так ненавижу, и как старую книгу в новой обложке, предлагает открыть — снова и снова. Не отпускает, пока я не соглашусь посмотреть. «Я могу воровать магию сколько угодно, а могу, оказывается, создать её… сам».       — Научи меня, Лоретто.        ༄༄༄