Будь мы богами...

      ༄༄༄             После долгой перебранки Лоретто по-прежнему напрочь отказывается устраивать из своей гостиной боевую арену — в очередной раз ссылается на несуществующую духоту и невыгодную компактность пространства. Тогда я предлагаю забраться на крышу Великого Храма…       Парадоксально, Лоретто не возражает.       Хотя идти, как по мне, и правда больше некуда. В нашей любимой библиотеке среди стеллажей тоже недостаточно места, в коридорах и на улице даже в сумраке почти зашедшего солнца нас могут застукать, а на крышу вряд кто-то будет утруждаться попасть. Ведь придётся выискивать подходящую каморку с декоративной башенкой на верхнем этаже, лезть на её покатый козырёк, а уж с него на плоский участок крыши, покрывающий главный корпус. Это целое испытание.       Если же за нами всё-таки и пойдут следом, вряд ли кому-то удастся проделать путь до конца — без Лореттовой ауры, помогающей поддержать равновесие на карнизе, я бы сюда даже не рискнул сунуться.       «Но сейчас я готов рисковать чем угодно, лишь бы не сходить с ума от одиночества, как вчера».       Крыша гигантская, как и сам Храм, аж голова кружится, когда я осторожно выглядываю вниз, подойдя к краю. В лицо хлещет ветер, поджилки дрожат. В основной части Храма всего три этажа, но потолки высоченные, и сверху чудится, будто не меньше семи.       Поёжившись, тут же отступаю подальше.       А впереди вот пейзаж куда увлекательнее — почти весь Кабракан, как на ладони. Вид даже лучше, чем был на вершине разбитой башни. Не просто унылый клочок города за стеной дождя, а бескрайний простор под высоким, иссиня-сумеречным небом: домики, домики, домики… и свет в бесчисленных окнах, как рой светлячков, освещающих запутанные, извилистые дороги.       Неожиданно теперь понимаю, что уже будто и не скучаю по родным кварталам. «В Тик’але куда больше свободы».       — Всё равно мне здесь не нравится, — ворчит Лоретто, оглядывая скрытые потёмками углы крыши. — С чего тебе пришло в голову это место? Ты тут раньше был, Еля? Не люблю неразведанные места.       «Если не любишь, зачем соглашаться сюда со мной лезть?» — думаю, но не спрашиваю. Всё выглядит так, словно Тэйен, как и я, всеми силами ищет предлог провести вместе время. «Но нет, теперь я уже точно додумываю желаемое». Наверняка Лоретто просто видит возможность потренироваться, а кроме меня больше не с кем.       — Не был, — отвечаю и, не дав куратору времени снова заворчать, тут же спрашиваю: — Зачем ты хранишь под матрасом кинжалы, Лоретто?       Уже скинув мантию, но оставшись — слава богам — в своих старомодных, неприглядных штанах и простенькой белой майке, Лоретто делает неопределённый жест, описывая поблёскивающим кончиком кинжала, что держит, дугу в воздухе.       — А зачем ты вечно таскаешь с собой мой столовый нож?       «И то верно». Второй клинок лежит у меня в руке, и ощущать его тяжесть чертовски воодушевляет. Вдвойне воодушевляет — и устрашает — то, что его покрытое серебром лезвие сияет в надвигающейся ночи как отполированный осколок луны. Выглядит острым. «Очень». Не знаю, откуда взялись у Лоретто кинжалы и какова их история, но мысль о том, что это самое остриё способно рассечь плоть как тончайший шёлк, наполняет меня таким благоговением и адреналином, будто я шагаю по канату над пропастью. Дух захватывает.       Когда тайком от родителей мы с Кайлом по выходным выбирались на заброшенный сахарный склад на окраине города, где он учил меня управляться с кинжалом, то всегда говорил, что клинок — лучшее оружие против шамана. Пистолет магия способна вывести из строя, а вот нож — вряд ли. Особенно серебряный, неподвластный никаким чарам.       Может, и бессмысленно было учиться владеть клинком, который, даже будучи невосприимчив к магии сам, в конечном итоге не поможет, если его владелец ещё как восприимчив. Если колдун аурой вырвет тебе лёгкие до того, как этим самым клином успеешь взмахнуть. Но… бой — единственное, где у меня всегда имелась хоть какая-то иллюзия контроля. Над своей жизнью, судьбой, силой. Единственное, где я мог, кажется, добиться успеха. Сам! Где мог заслужить похвалы.       «Наверное, поэтому я постоянно подсознательно и тянусь к дракам».       Но опять же, а если опасность не иллюзорная, а я не готов? И вдруг я всё же окажусь достаточно юрким и успею напасть на шамана прежде, чем тот опомнится и разорвёт меня колдовством в клочья, верно? Удачу никто не отменял, но — и с удачей нужно уметь обращаться.       Мне никогда ещё не приходилось бывать в реальной схватке, пусть брат и заверял, что у меня талант. Может, льстил. «И поддавался». Может, и Лоретто сегодня будет поддаваться.       Однако возможность испытать свои навыки всё равно будоражит. «И помогает не зацикливаться на нынче взбалмошных, неподвластных мне, в отличие от простого и понятного клинка, чувствах».       — Мне следует тебя опасаться? — спрашивает Лоретто. Очевидно, смирившись с неразведанной темнотой крыши, останавливается напротив меня и смотрит со смешинкой в глазах, следя, как я разглядываю кинжал. — Или обидеться, что ты глазеешь на него с большим почтением, чем слушаешь мои наставления на занятиях, Еля?       — Я знаю, куда целиться, чтобы ранить в жизненно важные органы, — говорю. Поднимаю глаза и жду реакцию от Лоретто. — Меня учили. Тебя?       Лоретто пожимает плечами.       — В последнее время я всему учу себя самостоятельно.       Жду, но Тэйен ничего не добавляет. Похоже, до сих пор не собирается ни раскрывать мне тайны своего прошлого, ни даже воспринимать наш поединок всерьёз. Стоит теперь расслабленно, вертит в руке свой кинжал небрежно. Ни капли беспокойства, по крайней мере на мой счёт.       На секунду я задумываюсь о том, чтобы сделать неожиданный выпад. Потому что совсем не берёт гордость, когда тебя воспринимают шутливо, однако и драться я с Лоретто по-прежнему не хочу — пусть и понарошку. Ощущается это неправильно. Может, Тэйен и правда лишь хочет устать и спать крепко, а может, всеми силами избегает — а тогда поединок вряд ли надолго поможет — каких-то мыслей, как я.       Мыслей о предстоящих Испытаниях? О неизбежном столкновении с Мариселой и Тихоном, которые так просто не отдадут власть в случае проигрыша, или о бесконечных заботах, которые последуют, ведь столько всего придётся в нашем анклаве изменить, чтобы отречься от ханжеских законов, разделяющих всех нас веками на магов и простолюдин?       «И мне рано или поздно придётся поговорить с Кайлом. Блин».       — Ну же, Еля. Если ты не сделаешь первый ход, его сделаю я. Иначе я замёрзну тут в одной майке, — продолжает Лоретто, неспешно начиная обходить меня по кругу, отчего Лореттова длинная, бледная тень тянется по каменной крыше следом.       — Разве не стоит установить для начала правила? — уточняю я, тяну время. Какое же противоречивое влечение: жажда обо всём забыть и просто взмахнуть клинком, но в сторону кого угодно кроме Лоретто. Такой дилеммы я не предвидел.       — В настоящей битве правил не будет.       — А если мы искалечим друг друга?       — У нас есть аура. Друг друга и вылечим. — Сделав ещё шаг и уже оказавшись у меня за спиной, добавляет: — Но так и быть. Обещаю не использовать сегодня против тебя магию. Ты, если хочешь, используй.       — Ты же понимаешь, я не смогу сконцентрироваться и призвать ауру, пока передо мной размахивают кинжалом, Лоретто.       — Хм. Увы.       Последнее слово слетает с Лореттовых губ почти что шёпотом. И я знаю, что это знак. Знаю, но всё равно разворачиваюсь с опозданием, отскакивая за кратный удару сердца миг до того, как клинок в ладони куратора горячо рассечёт воздух у моего плеча.       Отпрянув и инстинктивно присев, я только и успеваю, что обхватить рукоятку покрепче и выставить лезвие наперерез, когда Тэйен уже наносит второй удар. Быстрее молнии. «Врёшь, самостоятельно таким рефлексам не научиться», — проскальзывает у меня в мыслях, когда наше оружие со звоном встречается, пронзая эхом сумерки.       Шаг.       Выпад.       Новый удар.       Похоже, я даже без магии сражаться был не готов.       Через минуту уже сбиваюсь со счёта отражённых атак. Перед глазами рябит лишь блеск металла. Мышцы во всём теле у меня сводит с непривычки. Я едва успеваю отпрыгивать и отбиваться; нечего говорить о том, чтобы просчитать действия и перехватить инициативу. Тэйен напирает и напирает, без устали, без ошибок, снисходительно улыбается одними глазами и явно не сожалеет, что заставляет меня охать, трястись и задыхаться.       И крыша больше не чудится мне такой уж огромной. Я преодолеваю её половину в нашем звенящем танце. Покорно пячусь, но куратор так и не даёт мне ни единой поблажки. Мне остаётся только гнаться за Тэйеновой скоростью и клинком, глотать ртом воздух.       Шаг.       Выпад.       Удар.       Звон клинков в тьме.       Проходит ещё пара минут, у меня по спине вовсю течёт пот. Мускулы уверенно перекатываются у Лоретто под кожей на плечах каждый раз, когда куратор заносит руку для новой атаки. Будто это и впрямь непринуждённый танец. А я едва могу сделать между ударами вдох! Лёгкие уже начинает жечь.       Ещё и Лореттовы длинные волосы вьются вокруг словно ещё одна тень, отвлекая. Они, пожалуй, тоже своего рода уловка, потому что лишь сбивают меня своим мельканием, хотя, казалось бы, должны мешать Лоретто, не мне.       Нет, ничего не мешает Лоретто. Мой куратор действует проворно и лаконично, ни разу не оступившись, не дрогнув. Неудивительно, что Йен был в восторге от подобного спарринга. От этой воинственной красоты.       Я мало размышлял о том, как Лоретто владеет оружием, однако мне скорее представлялось нечто изысканно-драматичное — как надменный взгляд. Или чарующе-парализующее, как плеск ледяной воды в ручье в полночь. На деле же Лоретто как выпущенная ввысь стрела: пронзительно-точная. Неотступная. Возьмёт если не силой, то дерзостью.       Но я тоже не сдамся.       Несмотря на Тэйенову неиссякаемую сноровку, полагаю, Кайл не лгал, и я на что-то да годен. Потому что в какой-то момент, даже без возможности как следует подумать и отдышаться, я всё же начинаю улавливать в Лореттовых движениях закономерность.       «Удары всегда с правого фланга. Всегда полшага назад перед следующим выпадом. Резво и бойко, но всегда, всегда доля секунды и незащищённая от нападения грудь в этот момент».       Удар.       Выпад.       Оглушающий скрежет столкнувшегося серебра.       Когда Тэйен оттесняет меня к углу крыши, я решаюсь на ложный ход. Вместо того чтобы парировать очередной выпад, как прежде, расставляю пошире ноги и неожиданно нагибаюсь, отчего Лореттов клинок разочарованно свистит в воздухе над моей головой. Не встретив преграды, не получив отпора, для которой уже приложены силы, Лоретто теряет равновесие. На миг. Один миг. Но будучи начеку, знаю, мне этого достаточно, чтобы пойти в контратаку.       Моё лезвие устремляется вперёд, к незащищённой в этот момент Тэйеновой груди. Я готов в самый последний момент остановиться, конечно. Приставить кончик кинжала к Лореттовому солнечному сплетению, хвастливо улыбнуться, но остановиться, потому что, ох, ну с какой стати мне должно захотеться изувечить куратора, пусть даже рану и можно будет потом залечить магией, так?       Нет, Лоретто рассуждает не так.       Не собираясь ни сдаваться, ни принимать удар, Тэйен уклоняется. Встаёт в оборону и выставляет оружие, целясь, вероятно, отразить следом моё наступление, но не знает, что настоящего наступления я не планирую. И поэтому короткий клинок в моей уже полурасслабившейся руке, столкнувшийся с Лореттовым и отведённый им, по инерции скользит по воздуху между нами податливо, как ложка по киселю.       Оба кинжала отклоняются от намеченной траектории, несутся мимо груди куратора, вверх, и мой клинок, лишь чудом не угодив прямо в глаз, жалит вместо него Лореттов висок.       У меня всё каменеет внутри.       Лоретто шипит, то ли от неожиданности, то ли боли, и отшатывается от меня. Да и сам я в испуге отскакиваю. «Такого я точно не планировал». Ещё и угодил в тот самый висок, который мне самому Тэйен когда-то при нашей первой встрече залечивал. «Это что, хвалёный баланс природы?»       — Прости, я не… — Только теперь у меня есть время взглянуть на Лореттово лицо. На опешившее не меньше меня лицо, по которому, точно слеза, брызнувшая из внешнего уголка глаза, течёт по скуле тонкая багрово-алая струйка. — У тебя кровь. — «Красная?..»       Ощупывая кончиком пальца порез, будто тоже не веря в произошедшее и невольно размазывая багровую дорожку по коже, Лоретто морщится. Потом натянуто усмехается. Поднимает взгляд на меня.       — А ты что ожидал увидеть? Не кровь? — говорит с кислой иронией. — Думал, меня при рождении полевыми цветами набили?       «Не цветами, а аурой. Аурой, чтоб их всех!» Но даже в свете стремительно тускнеющего заката я вижу, что это всего лишь кровь — красная-красная кровь. Мой испуг смешивается с замешательством. «Но разве у тех, кто владеет аурой, кровь не становится цвета ауры?» Чёрной, как ночь. Аурокровной.       Где-то на задворках сознания я медленно начинаю понимать, что это и правда абсурдно. Тем более что теперь я отлично знаю, что ничем и не отличаются шаманы от всех остальных. Однако я так долго и упорно верил в обратное, что в голове вдруг такая сумятица, аж противно от самого себя.       Мне не приходило в голову проверить, почернела ли моя кровь с тех пор, как я научился призывать ауру, но и раненых шаманов никогда в жизни я прежде не видел, так что… всё как-то само собой осталось в мыслях старым двуличным пазлом. «Сколько раз ещё меня изумят и высмеют мои же старые предрассудки?»       — Не переживай, просто царапина, — добавляет Лоретто, потому что я продолжаю с широко распахнутыми глазами таращиться на рассечённый висок и молчать. — Даже не стоит мороки, сама затянется.       — А может, и не затянется, — раздаётся со стороны женский голос.       Не сговариваясь, мы замираем.       В первый момент я уверен, что мне померещилось, однако мышцы всё равно натягиваются, а рука снова крепче стискивает кинжал. Да и голос звучит слишком уж близко, слишком отчётливо для галлюцинации… И Лореттова осанка внезапно деревенеет, беспокойство проскальзывает и тут же прячется за напускным равнодушием во встретившихся с моими глазах.       — Если кто-нибудь следом угодит в сердце, — продолжает Марисела, появившись на освещённой последним, холодным лучом солнца крыше, выйдя к нам, будто прямиком из сгущающихся в преддверии ночи теней, — то говорят, царапины уже не затягиваются у мертвецов.       Никто ей не отвечает.       Не смущаясь, Марисела приближается к нам. С вольготной улыбкой, точно радуясь незагаданной встрече, идёт по каменной крыше босая; на ней кружевная пижама и домашний халат, волосы заплетены в две косы, а походка задорно-лёгкая, что, казалось бы, пугать не должно.       «Но откуда она взялась? Как нашла нас? Зачем?..» Есть в её взоре что-то совсем не домашнее, когда она разглядывает нас с Лоретто, задерживаясь на клинках на долю секунды дольше, чем требует банальное любопытство. Мне хочется от неё убежать.       — А мы как раз уходим, — словно читая мои мысли, говорит Лоретто. Однако не двигается, следит.       — Уже? — вздохнув, Марисела качает головой. — Я надеялась, вы ждали меня. Думала, ты поразмыслишь как следует над моим предложением, Тэйен, мы наконец без лишних ушей всё обсудим, и у меня появится разумный, преданный советник в твоём лице.       — Так вы здесь, чтобы услышать мой повторный отказ, Ваше Величество?       — А это отказ?       — Отказ.       — Жаль.       Молча наблюдая за их беседой, я не знаю, куда себя деть. Нас с куратором разделяют всего шага четыре, мы так и застыли посреди нашего окончившегося царапиной спарринга, но я куда ближе к краю крыши. Я это знаю. Знает и Марисела. И глядя теперь исключительно на меня, как выбравший свою жертву лениво пробудившийся хищник, останавливается аккурат между мной и Лоретто, тем самым отрезав нас друг от друга. Снова переводит взгляд на кинжал у меня в руке. Не говорит, что мы нарушаем её законы, не интересуется, откуда клинки, не корит, — смотрит. Насмешливо, с зарождающимся на месте любопытства едким презрением.       Волоски у меня на загривке встают дыбом, чуя опасность. Иш-Чель никогда не появляется где-то случайно.       — Сложно, наверное, ладить с таким строптивым куратором? — спрашивает вдруг Марисела, обращаясь ко мне. — Извини, Елисей, это исключительно моя вина, что назначила тебе такого учителя. Если желаешь, я всё ещё не прочь закончить твоё обучение лично.       Хотелось бы мне уметь подавлять эмоции, как Лоретто, но я не умею. Марисела определённо что-то замечает, потому что один уголок её губ едва заметно дёргается вверх, когда я отвечаю:       — Нет, спасибо. Мне нравится мой учитель.       — Неужели? И тебя всё устраивает?       Киваю. Слежу за происходящим не менее внимательно, но всё равно на лице у Лоретто спокойствие и сдержанность, а у меня в голове мысли несутся рваным вихрем. Если Тэйен и понимает, что задумала Марисела, у меня с этим полный провал, отчего тревога затягивается под грудью тугим клубком. Императрица пришла в очередной раз позлорадствовать? Вряд ли. Дядя подослал её выведать что-то? Явилась нас запугать? Наказать? Но ведь она не станет нам угрожать силой, верно? Нет, Монтехо ей куда полезнее целым и невредимым — как и Тэйен.       «Если только ей вдруг не вздумалось переубедить моего куратора, использовав при этом меня», — от этой мысли тревога разливается между лопаток, как высыпанная за шиворот горсть льда. «Если только она сейчас не столкнёт меня с края крыши, воспользовавшись эффектом неожиданности. Не убьёт, но покалечит. Лоретто ведь согласится даже на должность императорского приспешника и слуги, лишь бы не дать мне до смерти истечь с переломанным позвоночником на земле под окнами Великого Храма кровью».       Очевидно, догадки меня не подводят, потому что Лоретто, то ли тоже что-то сообразив, то ли почувствовав, подаёт голос, не дав Её Величеству спросить что-либо ещё.       — Сделаешь моему ученику больно, Марисела, и я сделаю больно тебе, — говорит. Грубо.       Едва было повернувшись ко мне, Марисела замирает. Кажется, даже перестаёт дышать на мгновение, и её лицо медленно багровеет от изумления, раздражения, неудовольствия и, наконец, — гнева.       «Лореттова угроза преступила дозволенную черту».       Я не понимаю, как происходит следом то, что происходит. Не помню впоследствии, шло ли время вообще или застыло, потом отмерев и вышвырнув меня на несколько секунд в будущее, лишив сил и гордости, подарив шок и потрясение взамен. Но в одно мгновение кинжал всё ещё у меня в руке, а в следующее — моя ладонь пуста, и кинжал у Мариселы. Тот телепортирует, точно его стёрли и нарисовали в другом месте, меня не спросив. Реальность словно разрезали, как кусок ткани, а кинжал прошёл через проделанную дыру — как иголка, которая выскользнула на другом конце, оказавшись в чужих руках.       И если куратор и готов защищать меня, то о себе в это время, похоже, не думает вовсе. Ничего не предпринимает, когда императрица Иш-Чель разворачивается и, не дав никому опомниться, с яростным воплем бросает клинок. В Лоретто.       Моё сердце пропускает удар.       «Если кто-нибудь следом угодит в сердце, то говорят, царапины уже не затягиваются…» — проносятся в мыслях её слова, но действовать поздно.       Сверкнув в воздухе, кинжал уже рассёк вечерний покой.       Попадает клинок, однако, не в сердце. «В плечо». В правое плечо, точно под ключицу, и гримаса проглоченной, тихой боли искажает Лореттово лицо, когда лезвие вонзается в плоть почти что до середины.       — Угрозы раздавать — моя работа! — восклицает Марисела, заглушая звон второго клинка, выпавшего из Лореттовой сведённой судорогой руки. Тэйен же каким-то образом не издаёт ни звука.       У меня цепенеют ноги при виде того, как хлынувшая из-под острия кровь пропитывает Лореттову белоснежную майку в мгновение ока, но куратору неким невероятным усилием воли удаётся сохранить достоинство.       Совладав с потрясением и первой вспышкой боли, Лоретто делает резкий вдох и снова придаёт спокойствие своему лицу. Не просто не корчится, не падает, не хватается за плечо и не нападает в ответ, но и продолжает смотреть ясным, не помутнённым взглядом, словно чего-то дожидаясь, отказываясь поддаваться на провокацию. Только Лореттова нижняя губа, побледнев, теперь еле заметно дрожит.       А Марисела, похоже, только-только разжигает свой гнев.       — Я слишком долго терпела, — шипит она, и с каждым словом её голос пропитан всё большей желчью.       Ещё раз взглянув на меня, но теперь потеряв интерес делать мне больно, Иш-Чель взмахивает подолом халата и идёт к моему куратору.       — Терпела твою дерзость и непокорность, комментарии и выходки, подвергающие мою власть сомнениям у всех на виду. Надеялась, что ты образумишься и своего ученика обуздаешь, как тебе было велено, Тэйен. Но ты не только не ценишь моё терпение, но и испытываешь меня на прочность! — подойдя, Марисела хватается за утопленный под Лореттовой кожей клинок.       «Давай же, дай ей отпор», — вертится у меня на языке, но я не смею и рта раскрыть, боясь, что тогда Марисела схватит второй кинжал, и тот уже явно полетит в сторону сердца. «Ты только что грозился сделать ей больно, так зачем терпишь теперь, куратор? Плевать, если это провокация, дай ей отпор. Чего ждёшь?»       Только сейчас я в остолбенелом ожидании вдруг вспоминаю, почему мне пришло в голову забраться на крышу. Почему, ни разу ни бывая здесь раньше, я выдумал предложить Лоретто подобное.       «Марисела же сама расписывала мне, как безлюдно и свежо на крыше Великого Храма». Расписывала в самую первую нашу беседу, когда нашла меня сидящим под деревом в одиночестве и размышляющим о непокорности. Когда я отказался скрашивать её скучный вечер, она точно так же будто бы потеряла ко мне интерес и ушла, а потом я обнаружил Валто убитым в своей постели в Студенческом доме. «Олух». Сам затащил нас с Лоретто в её капкан. Конечно, она надеялась нас здесь рано или поздно найти. Поджидала, как зверь в кустах.       «И поэтому-то она так легко дала нам уйти вчера у Горячих Источников, — понимаю теперь и это, беспомощно глядя на ядовитый оскал Мариселы, которым она награждает Лоретто. — Вот почему сказала, что мы скоро встретимся вновь». Не здесь, так нашла бы другое место. Естественно, ей нельзя было срываться при всех, когда я посмел, пусть и случайно, но атаковать её аурой, а мой куратор самоуверенно отверг щедро предложенную новую должность.       «Если бы она сделала вчера то, что делает прямо сейчас, то все бы узнали, что кто-то смеет бросать ей вызов. А тогда есть и риск если не проиграть у всех на глазах, то как минимум пошатнуть свой авторитет чужой храбростью. Поэтому она свела всё вчера в шутку».       Тем не менее я был уверен, что Марисела не посмеет открыто угрожать Лоретто и сегодня. Однако она явно уверена в своей непревзойдённой силе как и прежде, не нужны ей никакие жертвоприношения, помощь богов и уловки. «Нужны лишь покорные слуги».       И очевидно, здесь и сейчас никто не увидит и не узнает о её противоречащей собственным мирным законам кровавой гнусности, так что можно и отыграться за ущемлённое самолюбие. Мне вряд ли кто-то поверит на слово, а Лоретто не из тех, кто болтает. Не удивлюсь, если завтра за завтраком она нам улыбнётся лучезарно, как и всегда.       «Но если никто не видит, почему ты не сделаешь больно в ответ, Лоретто?»       Ни страха, ни злости, лишь утоптанная куда-то глубоко в душу боль по-прежнему запечатлена на Лореттовом невозмутимом лице. Точно выдрессированная команда, приобретённый сотней тренировок навык — кроткое ожидание конца пытки. До побелевших костяшек сжав непокалеченную руку в кулак, Лоретто стоит гордо и молча, как будто и нельзя ничего сделать, а только ждать.       Даже когда Марисела берётся за рукоятку торчащего из окровавленного плеча кинжала с нескрываемым наслаждением, Лоретто не жалуется. Не сопротивляется, пока Марисела, не вынимая клинка, тянет тот вниз, а позволяя собой распоряжаться, следует за клинком, чтобы лезвие лишь не вспороло ещё больше плоти. Смиренно опускается перед Иш-Чель на колени.       Мне хочется взвыть.       «Действуй!»       — Если не нравится по-хорошему, мы поговорим по-плохому, — продолжает Марисела, намеренно поставив моего куратора перед собой так, чтобы я видел оба их лица. Видел раболепство Лоретто и авторитет Мариселы. — И по-плохому будет сегодня, завтра, на Испытаниях и каждый следующий день после них!       Как сорванная карнавальная маска, весь задор сошёл с Мариселовых черт. Её молодое, без единой морщинки лицо больше не выглядит юным; оно черствеет, как корка хлеба, холодеет, суровеет, обращаясь в нечто противоестественно-лютое, безжалостное, бездушное, как многовековая могила.       Если я искал подтверждение того, что эта девушка способна беспощадно обратить десяток жизней в прах разом, — то вот, я нашёл.       «Вот настоящая Марисела». Не та, что строит глазки и слушает сплетни, веселясь у бассейна с бокалом вина, а та, что травит королей без доли раскаяния, ломает чужие судьбы и хохочет над костями своих врагов, истязая их до смерти, не моргнув и глазом. Для которой нет ничего святого, нет ничего важнее собственного превосходства. Которая готова идти по головам ради власти и больше не хочет играть вежливо.       Которая принялась мстить.       — Вам кажется, вы самые умные, но что бы вы ни делали, я вас уничтожу, как и всех остальных, кто думал так же до этого. — Обернувшись, императрица добавляет через плечо: — Слышишь, Монтехо? Тебя это тоже касается. Тебя и всего твоего семейства! Можете барахтаться в своих никчёмных восстаниях сколько угодно, но не думай, что я ничего не знаю. Я первая, кто сумела это восстание в наших землях осуществить — я в нём себя создала! Я построила этот мир, и он мой навеки. Я знаю о ваших слабостях всё.       — Не надо! — вырывается у меня, когда я замечаю, как на последнем слове Марисела поворачивает кинжал. Как Лоретто стискивает зубы и дрожит всем телом, когда кровь из-под раздираемой раны начинает хлестать сильнее, стекая уже по пропитавшейся насквозь со стороны раны майке на штаны и капая на пол по руке и кончикам пальцев, но так ничего и не делает, чтобы себя защитить. Смотрит в пустоту перед собой, терпит. Скулы напряжены, но спина по-прежнему гордо прямая, точно всё происходящее — просто очень-очень неудачный день, который стоит перетерпеть.       «Не надо».       Не в силах больше на это смотреть, ждать чего бы ни ждал мой куратор, я кидаюсь вперёд, хотя и не знаю, что предприму. Но наблюдать и дальше, как Лоретто позволяет себя унижать и медленно убивать невесть ради чего, я точно не буду.       Марисела предвидит мой шаг, а может, шаман с месячным стажем, как я, для неё и вовсе не является угрозой. В любом случае мне не преодолеть те четыре шага, что отделяют меня от неё и Лоретто, потому что на полпути я будто врезаюсь в незримую стену, которая выбивает из моих лёгких весь воздух и отталкивает как сердитая директорская рука.       Императрица даже не удостаивает меня новым взглядом, но её аура чернильной дымкой начинает виться передо мной, вырастая полупрозрачной преградой.       В отличие от тех моментов, когда ко мне прикасалась аура, управляемая Лоретто, когда меня упрямо, но всё же бережно словно сковывали в цепь, магия Мариселы похожа на безудержный паралич. Каждый нерв в руке немеет, как от удара током, там, где я касаюсь преграды, когда бью плечом по стене из дымки, но та лишь отшвыривает меня, как котёнка, обратно. Мне остаётся лишь отчаянно метаться туда-сюда, точно в клетке.       Марисела смеётся.       Лоретто продолжает терпеть.       Мои собственные попытки призвать ауру или же побороть ауру Мариселы не венчаются ни малейшим успехом. Тэйен на моих глазах истекает кровью, и у меня паника. Отчаяние. Страх. Ничего из этого не похоже на умиротворение и гармонию, через которые природа готова слушать.       «Но у Лоретто ведь страха нет». Вижу, что нет, так почему же не действует? Может ведь! Кинжала же, пусть и серебряного, недостаточно, чтобы лишить Лоретто магических сил. «К чертям храбрость, хватит терпеть!»       Сколько раз мой куратор смело говорил Мариселе неприглядную правду, сколько раз отказывался потакать! «Что изменилось?» Переживает за меня? Думает, что если действительно воспротивится не на словах, а на деле, тогда императрица попытается ранить меня? «Да и пусть! Боги, Лоретто, тебе же ведь больно. Я вижу, как у тебя губы синеют, вижу, как сияют застывшие слёзы в глазах…»       — Пожалуйста, Марисела, — у меня самого, кажется, слёзы начинают тяжелеть на ресницах. Может, от терзающих тело мук Лоретто не в состоянии теперь сфокусироваться и призвать ауру?.. «Может, отказ поддаваться на провокацию и сработал, но силы остались лишь на то, чтобы терпеть». — Не надо, умоляю! Чего ты хочешь? Я сделаю ради Лоретто всё.       Уже было собираясь дальше провернуть в плече у Лоретто кинжал, Марисела останавливается. Что-то другое вспыхивает в её зрачках, и она наконец недоверчиво косится на меня, потом на Лоретто и опять на меня. Затем её губы складываются в хитрое: «О».       — Всё ради Лоретто, говоришь? — переспрашивает она.       И тут я осознаю, что сделал лишь хуже. Что Марисела не я, что ей не нужно два месяца, чтобы понять, в кого и почему я влюбляюсь. Лоретто не поддаётся на провокации, а я — поддаюсь. И теперь, поняв, что мои мольбы вызваны вовсе не страхом, что следом за Лоретто под руку пойду я, а отчаянным желанием от этой руки спасти лишь Лоретто, на Мариселовых губах расцветает самодовольная ухмылка.       — А я всё гадала… — Забыв о своём новом хобби по проворачиванию кинжала в Лореттовом несчастном плече, она подходит ко мне. Внимательно изучает через завесу своей непробиваемой ауры моё лицо, как рыбку за стеклом аквариума, и говорит: — Cariño, ты что, правда надеешься, что Тэйен перечит мне из-за тебя? Из-за трепетных чувств?       Я прикусываю язык, но Марисела и не ждёт моего ответа.       — Елисей, а ты когда-нибудь спрашивал у своей голубушки, где все её друзья? — продолжает она. — Спрашивал, где семья? Прежние воздыхатели? Постой-ка, не говори, я отвечу сама: все мертвы. Видишь ли, большинство находят потерю всех близких невыносимой и либо прощаются с собственной жизнью, либо просят кого-то в этом помочь, но твой куратор… ах, невооружённым взглядом видно уникальный талант. За что в общем-то я его и терпела так долго, но сейчас не об этом.       Разводя руками, Марисела выдерживает душещипательную театральную паузу и лишь потом добавляет:       — Я не жду, что в своём нежном возрасте ты нас поймёшь, Елисей, так что просто поверь мне на слово: даже спустя сотни лет жизни, чтобы двигаться всё дальше вперёд, нам нужно что-то любить. Что-то вечное, что никогда не иссякнет и будет манить как путеводная звезда в полночь. А если жизнь иссякает — жизнь каждого, кто тебе дорог, но не твоя, — остаётся учиться любить боль и чужую смерть. Верно, Лоретто?       Лоретто не реагирует. Стоит на коленях, часто и рвано дышит и содрогается всё сильнее с каждым вдохом. Кажется, уже и не слышит нас и не замечает происходящего, а медленно теряя сознание от потерянной крови, опускает голову, то и дело прикрывая глаза. Взгляд начинает мутнеть, а непоколебимая осанка сдаваться.       «А я сделать ничего не могу».       — Ты посмотри, твоему же наставнику нра-а-авится, — тянет Марисела с издёвкой, — иначе зачем было напрашиваться всё это время? Зачем сейчас пресмыкаться? Нравится, ведь что, как не боль, напоминает о вкусе собственной неиссякаемой жизни? О необходимости выжить любой ценой?       Причмокнув губами, она встречает мой взгляд. С жалостью.       — Так вот, мой милый Монтехо, не строй иллюзий. От тебя я ничего не хочу, ты и так уже сделал больше, чем предполагает твоя бестолковая жизнь. Ты сгинешь, как и все твои предки, и мне неважно, сколько тайн колдовства у Лоретто тебе удалось выведать. Умрёшь, потому что единственное, что Тэйен может в тебе полюбить — вкус животрепещущей, будоражащей боли, которую принесёт старой душе твоя юная смерть.       Завершив свою речь, Марисела от меня отворачивается. Подходит, торжественно хлопает Лоретто по разодранному плечу, точно хваля за послушание, а затем подбирает валяющийся рядом второй клинок. Разворачивается и идёт прочь. Сумрак расступается перед ней, она исчезает в сверкнувшем портале, и только тогда дымчатая стена между мной и Лоретто рассеивается.       В следующий миг, будто выйдя из транса, в котором всё это время прятался от ужасной реальности, и позволив себе наконец дать слабину, куратор издаёт протяжный, душераздирающий стон.       Я едва успеваю подскочить вовремя, и Тэйен падает без чувств ко мне в руки.       ༄༄༄