Будь мы богами...

      ༄༄༄       Когда я открываю глаза, вокруг чернота.       Спросонья тревожному разуму чудится, что из-за серебра, обжёгшего мне недавно руку, со мной что-то случилось: веки опухли и перестали распахиваться или зрение отказало — и у меня галлюцинации? — потому что тишина с безмятежностью вязкой патокой обволакивают всё тело…       Однако потом я понимаю, что это не патока, а одеяло, и за окном просто ночь. Не ночь даже, а раннее-раннее новое утро, предрассветный час, самый тёмный, безмолвный, почти бездыханный.       «Я проспал встречу с Ло!» — мысль будит враз.       Подскочив с кровати, я начинаю искать в темноте одежду. Куратор, конечно, не знает, что я проспал, думает, что я передумал проводить вечер вместе и нагло дрыхну, наверное. Либо же, наслушавшись расчётливых наставлений Первокровной, Тэйен теперь молча тешит себя безопасными иллюзиями о том, что моя пылкость иссякла, а значит, больше не придётся метаться между мной и карьерой, поцелуем и троном, — поэтому тоже не идёт ко мне? Рассчитывает, что прошлая ночь останется сладострастной сказкой?       «Но я не я, если свою сказку не воплощу в жизнь».       Да и разве это жизнь, если вечно приходится выбирать между сердцем и рассудком? Во всём важен баланс, говорила Ялин. «Цена успеха — равновесие над бездной бурлящих эмоций», — говорил сам куратор.       Когда я умываюсь, распутываю кудри, закатываю рукава чистой рубахи симметрично — и соблазнительно — и наконец чувствую себя достаточно уверенным, чтобы выйти из своих апартаментов и наведаться к Ло, где-то за храмами уже начинает брезжить восход. Его апельсиново-огненные всполохи озаряют горизонт, пробуждая крикливых птиц и приятно согревая ночной воздух.       И лишь надышавшись свежим воздухом на пустой лоджии сполна и уже ступив на порог Тэйеновой гостиной, я осознаю, что всё равно ещё слишком рано для чутких встреч. Будить Ло в такую рань некультурно и безалаберно — уж тем более для того, чтобы элементарно напомнить о себе и разузнать подробности разговора с богиней.       Поэтому я жду.       Не включая свет, не распахивая шторы. Не звеня тарелками и не засовывая нос в спальню Ло, я с ностальгией прозябаю на диване, на котором когда-то проводил ночи сам. Спать больше не хочется, и я развлекаю себя мыслями о том, что это, вероятно, последнее спокойное утро в нашем ближайшем будущем; завтра я обещал Пабло встречу, а послезавтра наша с Ло очередь участвовать в Испытаниях, и… всё. Мир изменится. Да здравствует Их Всемудрость и Величество Лоретто Тэйен, первый справедливый правитель Кабраканского анклава!       Для кого-то тогда, вероятно, разверзнется бездна — для Кайла и Мариселы уж точно, а кто-то, мелкие сошки вроде Фариса, будут жить как в небесах. Ведь Фарису больше не придётся скрывать от всех, что он встречается с моей сестрой, с простокровкой. «А может, Аря и не будет простокровкой, если уговорит Ло научить и её колдовать? — мысль приятная. — Хотя…»       Стук.       Шаги за входной дверью заставляют меня встрепенуться. Вытаращившись во тьму, я затаиваю дыхание. Слышу, как кто-то тихо, почти беззвучно, подходит к Лореттовым апартаментам снаружи. Напрягаюсь ещё сильнее, когда следом мягкое сияние прокатывается вдоль дверных косяков во мраке, а защитное заклинание, которое Ло использует вместо замка, пропускает чужака. Дверь начинает открываться. Но кому под силу взломать шаманский оберег?       Первокровная решила лично явиться?       Или Йен так хотел наговорить Ло гадостей в лицо, что выведал способ взломать аурные чары?       Императрица подослала наёмных убийц?!       Не колеблясь, я подскакиваю с дивана. Хватаю, что попадётся под руку — грязную кружку с кофейного столика. Если метко швырнуть и заехать гостю по голове, то вполне можно разбить не только кружку, но и висок неприятелю. Не нейтрализую, но хотя бы застану врасплох и дезориентирую. Выиграю пару секунд, чтобы подбежать и ударить под дых.       Я едва успеваю выстроить план схватки, вскинуть руку и замахнуться, как дверь распахивается настежь.       Мгновение, и передо мной появляется силуэт.       Во тьме не разглядеть ничего кроме очертаний фигуры в странной одежде и с хвостом волос на затылке, но это неважно. Думать некогда, у меня есть лишь момент, чтобы вскрикнуть, потому что на кончиках пальцев вошедшего уже вспыхнула аура, которая устремляется на меня. Устремляется со столпом искр. Горячим. Зловещим. Угрожающим, если не поджарить меня, то по крайней мере лишить чувств.       Застать врасплох врага не выходит, он оказывается слишком шустрым. У меня нет времени даже прицелиться, поэтому, метнув кружку наугад, я тут же бросаюсь на колени. Мастерства, чтобы за долю секунды призвать свою ауру и отразить атаку, мне не хватит, так что остаётся только рефлекторно сжаться, припав к полу за кофейным столом как за щитом и надеяться, что мой снаряд попадёт в цель.       Сердце начинает колотиться в груди, жгуче разнося кровь по венам… Однако как следует ощутить свой страх, чтобы перепугаться, тоже не получается. По углам комнаты загораются аурные лампы.       Мрак резко рассеивается, заставляя меня зажмуриться.       — Еля?..       Звона разбитой кружки так и не следует. Зато, будто через толщу воды, я понимаю, что в моих ушах за стуком пульса звучит голос куратора. «Что за обман?» Но из-за внезапной яркости вокруг, глаза, проведшие последние полчаса во мгле, отказываются глядеть не щурясь.       — Еля, что ты здесь делаешь? Почему в темноте?       Сделав вдох, я сглатываю. Прислушиваюсь, но никакой враждебно-карающей магии не следует. Чуть привыкнув к свету, могу наконец приоткрыть веки и высунуть из-за кофейного столика голову, и… нет, мне не померещился голос. В дверях передо мной стоит Ло. Стоит и смотрит в ответ с неменьшим изумлением. Осанка напряжена, брови выгнуты, грудь тяжело вздымается от адреналина, как и моя. Странная же одежда оказывается не чем иным, как старомодным спортивным костюмом, который в сочетании с высоким хвостом собранных на затылке волос делает моего куратора непохожим на себя самого. Вообще ни на кого не похожим.       Когда я не отвечаю, однако, изумление в Лореттовых глазах преображается в недовольство.       — Нельзя караулить меня в потёмках, — укоризненно говорит Ло, входя и закрывая за собой дверь. Косится на пол, на останки кружки, которая от встречи с Лореттовой аурой, беззвучно превратилась в фарфоровую пыль, а потом снова поднимает глаза на меня. — И у меня недружелюбные инстинкты. Я могу покалечить.       — Я думал, ты спишь, — выдыхаю. Сердце успокаивается, и я позволяю себе подняться с пола, потирая будущие синяки на коленях, на которые ошалело упал. — Не хотел мешать.       — А сам почему не спишь?       — Выспался.       Лоретто ничего на это не отвечает. Вижу, что недовольство пылает в Тэйеновых глазах ещё миг, а потом угасает, сменяясь растерянностью. Или усталостью. Или обыденным желанием наплевать на всё и просто оставить мои эксцентричные выходки при мне, а не пытаться меня перевоспитывать.       И ничего больше не добавляя, Ло проходит мимо, идёт в коридорчик, в ванную.       Но я нутром чую, что мне надо что-то сказать. Объяснить.       — Я рассчитывал, мы поговорим, — начинаю, шагая за Ло следом, — обсудим перед Испытаниями всё то… всё, что будет после них.       Лоретто замирает. Не останавливается, но мешкает, и следующий шаг у куратора выходит неритмичным, скомканным как забытый танец, а волосы, собранные в конский хвост, покачиваются за спиной из стороны в сторону, точно силясь отогнать сомнения, но тщетно. По этой реакции я могу лишь догадываться, что Ло мучали те же тревоги о будущем, что и меня. И вероятно, поэтому-то куратор меня не разбудил вечером и не пришёл ко мне сам — думал, но не мог принять окончательное решение.       — Разговор может подождать полчаса? — после затянувшейся паузы говорит Ло, обернувшись.       И взгляд теперь непроницаемый.       — На этот раз ты точно не отговоришь меня от душа. Ты выспался, Еля, мне не спалось, а спорт отлично прочищает мысли в такие моменты. К тому же, с твоим обучением у меня давно не было времени побегать на свежем воздухе вдоль озера за Тик’алем, что на самом-то деле я очень люблю.       «Стоило догадаться, что ты из тех, кто любит по утрам бегать, — кисло думаю я, в ответ покорно кивнув. — Такое красивое тело вряд ли можно поддержать в форме одной лишь магией».       — Подожди меня в спальне, — добавляет Ло, то ли от того, что и впрямь желает видеть меня в своей спальне, то ли от того, что там не задёрнуты шторы, а значит, я больше не смогу притаиться и напугать.       А затем куратор уходит в ванную, запирая за собой дверь.       ༄༄༄       Никогда Лореттов душ не занимал всего полчаса.       Я жду сорок минут.       Час…       Понятия не имею, откуда у Тэйен столько упорства, которого явно необходимо с лихвой на то, чтобы чуть ли не каждый безбожный день тратить время на мытьё и уход за своими длиннющими волосами. Это своего рода тоже талант, очевидно.       Маясь, я хожу по спальне туда-сюда. Нахожу на комоде новенький студенческий браслет из блестящего оникса, который куратор обещал мне раздобыть и, очевидно, сдержал слово, но не беру его и не надеваю. «Зачем, если через два дня я уже не буду учеником?»       Рассматриваю разноцветные, радужные пузырьки с маслами для тела, выставленные рядом в хаотичном порядке, точно надоевшие драгоценности. Отмечаю про себя, что бутылки виски, которая прежде стояла на тумбочке у кровати, нет. Плохо это или хорошо? Допита или выброшена?..       Загадка.       Вместо алкоголя отныне лежит блокнот с ручкой, но что бы и кому бы куратор ни собирался сочинять, так и не приступил, потому что ни единой страницы не исписано (или всё вырвано). А ещё тут расчёска, кольца, шелковые ленты, мантии, скомканные на кресле ворохом, несколько пухлых, потрёпанных книг... Мелкие повседневные вещи, которые так уютно располагаются, что мне нестерпимо вдруг хочется жить с куратором в одних апартаментах вновь! Но не как раньше, нет. Не как ученик и учитель, не как чужаки. А как две половинки одного сердца.       «Согласится ли Ло провести со мной целую жизнь, если я предложу?..»       Всё томясь, с этими мыслями я берусь рисовать в блокноте. Когда-то мне нравилось, но потом я решил, что всё это глупо и забросил, когда начал помогать Кайлу воровать ауру. «Может, зря?» Написал бы сейчас куратору портрет — тогда Ло удалось бы хоть раз увидеть ту красоту, что вижу я. Увидеть себя моими глазами, понять.       К сожалению, навыка в итоге мне хватает лишь на то, чтобы намалевать Лореттов профиль с чересчур большим лбом и длинными волосами, в которые вплетено нечто, похожее на голубиное пёрышко — синее, потому что чернила в ручке именно такие.       Минует полтора часа.       Шум воды за стенкой и тишина.       Лоретто по-прежнему в ванной, будто прячась опять.       Я жду, но начинаю помаленьку негодовать.       — Что можно делать так долго, Ло? На твоём теле ни миллиметра лишней жировой складки, которую приходилось бы натирать так долго мочалкой, — бурчу, с недовольной досады плюхнувшись на кровать.       Внезапно осознаю, что матрас у Лоретто куда толще и мягче, чем в моих апартаментах. Примеряясь, я подпрыгиваю на нём, вымещая на перине своё нетерпение. Точно надо жить тут. Я воображаю, как брошу Ло на этот матрас и прижму грубым поцелуем в отместку, как только куратор выйдет из душа… Ух!       Два часа ожидания.       «Я сейчас от скуки умру-у-у».       Когда солнце окончательно восходит из-за горизонта и я всерьёз задумываюсь о том, чтобы вломиться в ванную и предложить натереть Ло мочалкой меж ягодичек самому, дверь ванной всё-таки отворяется. Осторожно и как-то воровато, будто не желая привлекать внимание.       Спустя подозрительную минуту, хотя по узкому коридору до спальни буквально пара шагов, Ло появляется на пороге. Волосы и впрямь вымыты и магией высушены, хоть и не чёсаны и пушась на кончиках, лицо пышет чистотой, но вместо полотенца на бёрдах, которое я ожидал увидеть, на Ло полный комплект одежды. Штаны, майка и даже любимые тяжеленные, наподобие армейских, ботинки, в которых, должно быть, жарко в наших тропиках, но самое броское — небесная мантия, шнуровку которой куратор быстро затягивает на талии умелыми пальцами на ходу.       Когда мои глаза замирают на мантии, Лореттовы пальцы перестают шнуровать атласную окантовку. Точно смутившись в ответ на моё смущение, Тэйен моргает.       — Мне полагалось выйти без одежды? — уточняет.       — Не знаю.       Ло молчит.       — Но я не рассчитывал, что одевание увлечёт тебя больше томящегося тут всё утро меня. — Когда куратор продолжает немо стоять, я, облизав губы, добавляю: — У тебя же не было надежды на то, что я не дождусь и уйду, Лоретто?       — Нет.       Звучит не очень искренне. Однако во взгляде Ло больше нет той укоризненности, с которой на меня смотрели, когда я караулил в темноте, есть разве что апатия. Безынициативная тоска. Ло не спалось, хотелось бегать и думать… но решение так и не было принято. «Но какое именно решение, если всё, включая Испытания, давно спланировано? Что тебя так беспокоит второй день?»       — Как прошла вчерашняя встреча? — спрашиваю, намекая издалека. «Чего потребовала от тебя Первокровная?»       Ло пожимает плечами.       — Как всегда, — говорит. Проходит мимо меня, берёт расчёску с комода и начинает перебирать ей свои локоны, придавая им шелковистый вид. Стоит ко мне спиной, делает вид, что расчесаться прямо сейчас о-очень важно.       — А что твой друг сказал?       — Ничего, Еля. Он… выслушал.       «Говоришь так, будто встреча была с мертвецом».       Хотя, может, Первокровная считается за мертвеца? В отличие от Мариселы, которая только и способна, что распускать о себе слухи по саунам, Первокровная, может, и впрямь призрак, путешествующий по загробным мирам, раз даже те, кто её видел, не могут толком объяснить, как она выглядит. Может она давно мертва, а дух её держится в сотканном аурой самодельном теле без лица и эмоции, и она принимает любую форму по настроению. «И тогда на кладбище у неё портал в мир иной».       Однако Лореттов ответ мне не помогает. Совсем.       Я пытаюсь понять хоть что-то, но ощущение, будто Ло не хочет больше давать мне себя понимать. Будто Лореттова душа по-прежнему от меня закрыта. Куратор доверил мне свои мысли и чувства на одну тёмную, дождливую ночь, но с восходом ржавые замки на сердце вновь заперлись, не оставив мне ни ключа, ни лазейки.       И это, аура тебя подери, начинает взвинчивать! Разве так сложно просто всё объяснить? Словами? Почему надо от меня всё время что-то скрывать?       Хочется встать и сорвать с Ло эту невинную мантию. От обиды, от ревности, от несбывшихся ожиданий, которые буквально считаные минуты назад нарисовали мне нашу совместную старость? Не уверен. Может, я просто-напросто до сих пор не умею реагировать конструктивно. Знаю лишь уйму способов того, как вести себя не нужно, — как вёл себя множество раз, пытаясь следовать примеру одноклассников, братьев, родителей… И всё выходило наперекосяк.       Неужели я, как родители, обречён скандалить до конца своих дней?       Брюзжать, как ма?       Зазнаваться, как Кайл?       Я не хочу, но ведь только их способы общения я и видел всю жизнь, а значит, и обречён неосознанно повторять. На моей памяти влюблённые либо ссорятся, либо один из них умирает. Исход один — все несчастны.       «Но как же стать отныне счастливым мне?»       — Ты меня избегаешь, Ло? — спрашиваю я прямо. Первый шаг к решению проблемы заключается в её обсуждении, так? У счастливых людей вроде бы так.       Однако Ло продолжает безмолвствовать.       Фрустрация сводит с ума.       На этот вариант — на отказ делать шаг мне навстречу, когда я уже даже смирился с тем, что первый шаг к примирению всегда будет за мной, к чертям простокровным гордость, — у меня совсем нет модели поведения. Обычно при любой недомолвке на меня дома вообще начинали орать в ответ, если не успевал заорать первым я. А теперь что, также напирать? Немо принять Лореттову тишину и уйти? Позволить себе вспылить? Не уверен, что идея годная, хоть и заманчивая, — и прежде я бы воспользовался ей без укола совести.       «Но я пообещал себе быть миротворцем». Какой из меня парламентёр, если я не смогу сдержать слово, причём данное самому себе? К тому же, я же знал, что так будет, что Ло станет скрытничать и увиливать. Я сам выбрал, в кого влюбиться, — следовательно, остаётся лишь уважать собственный выбор и принимать то, что есть.       — Я там тебе вчера мамину еду на столе оставил, — напоминаю в растерянности, надеясь, что Ло хоть на эту тему заговорит. — Но остывшая капуста совсем невкусная.       — Ничего, мне было вполне вкусно. Спасибо.       И снова Лоретто молчит.       Я теряюсь в себе.       Таращась на Лореттов идеально неприступный силуэт, вывод нахожу пока только один, но мне как будто стыдно с него: когда хорошего примера отношений перед глазами у тебя в детстве не имеется, в осознанном возрасте придётся учиться с чистого листа. Как великовозрастное дитя. Как дедушка, впервые в жизни севший на велосипед и тут же комично грохнувшийся в кусты, пока его внук, хохоча, играючи едет с горы.       Придётся спрашивать дурости, делать глупости. Набивать шишки одну за другой, перебирать всё, что тебе не подходит, пока наконец не найдёшь то единственное, своё. Если хватит смелости и терпения, конечно.       «Только, может, у Ло нет терпения?»       Остаётся только гадать. Может, Ло держит язык за зубами, потому что не хочет провоцировать ссору, зная, что я в конце концов не сдержусь? Может, Первокровная вчера поставила своего подмастерье перед условием: её поддержка или моя любовь. Корона или тёплые ночи. Трон, цель всей жизни, на подготовку к которой ушло больше двух сотен лет труда и самосовершенствования, или — похотливый Монтехо, чьи чувства, ещё неизвестно, выдержат ли проверку временем… Честно? Я бы не выбрал себя. Во мне нет ни капли рациональной гармонии, какая нужна такому, как мой учитель. «Да и я не посмею позволить Ло отказаться от собственных мечт! Даже ради меня».       Но…       «Везде важен баланс…»       Неужто нет компромисса? Столько пережито впустую? Первокровная сказала нет, и это конец? Ло, как раболепный, выдрессированный солдат, тут же опускает руки и выключает сердце? Волшебство развеивается как дым после пожара умопомрачительной ночи, прикосновения теряют власть, чувства вянут, дружба забывается, и как только Испытания завершатся, наши жизни пойдут новым руслом? У Лоретто будет корона, куча новых дел и забот, а у меня… А мне в таком случае, видно, если я здесь больше не нужен, придётся заново отсиживать в простокровной школе выпускной год, экзамены которого я пропустил, увлекаясь аурой и мятежами.       «Правитель и второгодник, — вот мы кто». Ну, и какая из нас пара, правда? Посмешище. Тэйен и Монтехо. Солнце и засохший под ним одуванчик. Их даже сравнивать нельзя.       Нет у них счастливой концовки.       Однако, несмотря на все эти унылые мысли, в глубине моей души тут же что-то бурлит, восставая против разума, как всегда. «Да к чёрту всё невозможное! — стенает сердце, пока я гляжу на расчёску, методично перебирающую волосы, в Лореттовых руках. — Влюбиться в шамана для тебя тоже однажды казалось невозможным, и вот ты здесь!»       Если Первокровная и впрямь видит будущее, неужели в нём нет ни одного потенциально возможного исхода, где я могу помочь Ло преуспеть? А если она видит, но ждёт доказательств, что именно это будущее реализуется, то я докажу.       Докажу, что со мной Ло сильнее, чем без меня.       Мне нужно лишь самому для начала поверить, что всё возможно. «Увидеть в глазах Лоретто веру в нас, убедить сейчас, если потребуется, и как только Лоретто поверит — как зеркало, поверю и я. Всё смогу».       Решено. Смелости и терпения у меня на двоих. Начну так:       — Не молчи, я всё равно никуда не уйду, пока не прогонишь, Лоретто.       Перестав приводить в порядок волосы, Тэйен явно нехотя поворачивается ко мне. Смотрит на меня долго-предолго, но мысли в глазах Ло не мечутся, как бывает в такие моменты, а наоборот, стоят. Как стрелки сломанных часов. Как вода в глубоком болоте.       В глазах Ло стоит грусть. Но это не тоска по родному дому, какую я видел прежде, не бремя разочарования, не уныние недосыпа. Нет, что-то глубже на сердце. Не могу подобрать нужное чувство — боюсь, в моём опыте такового попросту нет. Это что-то, что навевает на мысли о том, что мы вчера позволили себе сотворить нечто непоправимое: сломали картину, порвали книгу, нарушили завет… И Лоретто корит в этом себя.       — Я тебя не избегаю, — произносит Ло тихо и хрипло, когда я уже начинаю подозревать, что разговора не дождусь. Опускает глаза, не дав мне их разгадать. — Просто не знаю, как тебе объяснить наш последний урок.       — И всё? Хорошо, я готов. В чём урок? Как правильно мыться целую вечность?       Ло качает головой. Не смеётся над моей шуткой.       — О том… О том, что мне кажется, ты не понимаешь, куда движется твоя жизнь, Еля. Не понимаешь последствий своих решений. И если в ближайшее время не поймёшь, я буду винить себя.       Когда я, всё сидя на кровати, развожу руками, Ло нетерпеливо вздыхает.       — Пойдёшь ли ты участвовать в Испытаниях или нет, — говорит, — ты всё равно останешься потомком Монтехо, врагом Мариселы, самой мстительной ведьмы на свете, ты это осознаёшь? Но если пойдёшь, если даже займёшь в Испытаниях последнее место из тысячи, то ещё и официально, во всеуслышание станешь шаманом, врагом для своей простокровной семьи, без одобрения которой ты не переживёшь, знаю.       Пауза.       — Ты готов к этому?       — Вполне. Да и я не могу не участвовать в Испытаниях, Ло, тогда это будет трусостью и обманом, так? Колдовать я не перестану. Потребуется время, знаю, но рано или поздно все поймут, что я не злодей.       Вдогонку я улыбаюсь непринуждённо, как только могу, чтобы успокоить куратора:       — Да и я не один, у меня есть твоя поддержка.       — Моя? — Сдавленный смешок вырывается из Лореттовой груди. — Тебе следовало влюбиться в кого-нибудь получше меня.       До меня не сразу доходит смысл этих слов. А когда доходит, смех сдержать тоже не удаётся. Меня так резко, почти истерично захлёстывает, что я чуть не сваливаюсь с кровати, и приходится плюхнуться набок, чтобы не надорвать живот.       «Лучше тебя? — Даже сейчас Ло стоит передо мной идеальнее некуда: ни единого прыщика на лице, ни намёка на пелену пустоты, какая, бывает, подёргивает взор безумцев, неосмысляющих происходящее, или малых детей. Нет, взор ясный, вдумчивый, проникновенный. — Лучше твоих улыбок, задницы, ума и отточенной веками харизмы?»       Ни один шаман, а уж тем более простокровка, не лучше, чем Тэйен — знают это все, а кто утверждает обратное, просто не видел всего того, что и я.       Я, конечно, догадывался, что Ло продолжит покрывать тайны Первокровной и уйдёт от темы, но чтоб так неприкрыто острить… Снова взглянув на Ло, однако, понимаю, что Ло смотрит на меня исподлобья мрачно и совершенно трезво.       — Ты не шутишь.       Мой смех стихает враз.       Ло продолжает молчать, точно дожидаясь, пока я соображу сам.       — Почему? — В горле начинает что-то дрожать. Мягкий матрас подо мной уже какой-то совсем не мягкий и не уютный. Наоборот, излишне большой, холодный, наигранно идеальный… и я вдруг тону в нём как в усыпляющей бдительность трясине. Как мои недавние мечты о светлом будущем в Лореттовых охладевших глазах.       Куратор ошибается. Если без кого я и не выживу отныне, так это без него.       И внезапно идея о том, что холод во взоре Ло будет единственным, что я впредь увижу в ответ, — причём по воли Лоретто, а не по велению Первокровной, а значит, решение окончательное, — пугает меня страшнее любой ссоры. «Что произошло?!»       От охватившей меня нервозности я начинаю теребить чёрную ленточку, которая по-прежнему на моём запястье, и случайно её развязываю.       — Разве ты больше не хочешь… как прошлой ночью… как… — Пытаюсь завязать ленту вновь, но одной рукой ничего не выходит. «Первокровная рассказала Ло, что я следил за ними на кладбище, поэтому в Лореттовых глазах нынче лёд? Тэйен знает, что я утаил серебро? Соврал, что не ревную?» Не зря, значит, я утром вчера беспокоился, что слишком уж всё у нас хорошо…       Мысли разбегаются, ища объяснение Лореттовым словам, и сразу же на ум приходит только одно:       — О, получше в смысле похуже, да? Я импульсивен, склонен к насилию и саморазрушению, — так говорил мне куратор когда-то. И, быть может, я и научился сдерживать свои пороки в последнее время, но это ведь ещё не значит, что я вырвал их из себя с корнем.       «Получается, варианта будущего, где я изменился, всё-таки нет?»       Лоретто не видит смысла и дальше испытывать наши иррациональные чувства?       Разочарованно пялясь на ленту в руках, боясь, что потеряю самообладание и вернусь в свою прежнюю ипостась, начав либо орать без цели, либо материться без чувства такта, я не поднимаю больше на Ло глаза. Поэтому не замечаю, как куратор бесшумно подходит. Вижу лишь, когда руки Лоретто вынимают шёлковую полоску из моих ладоней и начинают вновь завязывать на моем запястье.       — Давай я перефразирую, — говорит Ло уступчивее, мягче.       Тепло бежит по моей коже от прикосновения Тэйеновых бережных рук, а по спине — мурашки от этого примирительно-властного тона.       — Мне посчастливилось узнать тебя поближе, Еля, и теперь думаю, стоит добавить, что твои чувства — это тонкая грань.       Когда я молчу, Ло продолжает:       — Да, ты импульсивен, но именно это и делает тебя в нужный момент решительным. И склонен ты не к насилию, а к защите тех, в кого веришь, всеми доступными тебе способами, которые могут казаться жёсткими тем, кто не ведает, что творится в твоём мире. Ты горяч и резок, но до злодея тебе и впрямь далеко. Саморазрушение же… хм, пожалуй, это инструмент, который позволяет тебе отрекаться от идей, которые себя отжили. Признавать ошибки. Двигаться вперёд без груза устаревших парадигм.       Помедлив, Ло добавляет тише, как любимый секрет:       — И ты во всём ищешь истину, одно это уже меня подкупает.       — Я думал, все её ищут.       — Нет, Еля. Нет, большинство стремятся всеми силами навязать другим свою правоту, а не отыскать истину. Готовы убить, лишь бы добиться превосходства. А ты не притворяешься порядочнее, чем есть на самом деле, и в этом и заключается твоя прелесть. Ты настоящий, верный, бесхитростный, рядом с тобой моя душа в безопасности, которую не испытывала уже очень давно. И поверь, никто никогда не заботился о моих чувствах так, как ты. У тебя есть совесть и принципы, и пусть они пока и корявы, твоё поведение совершенно конгруэнтно, за что ты мне понятнее и дороже всех.       — В смысле я предсказуемый? — я натянуто хмыкаю. — Ну это точно не комплимент.       На этот раз смеётся Тэйен. Однако уже не цинично, не раздражённо, а воздушно и почти мечтательно. И, разглядывая изящные пальцы куратора, мимолётно пробегающие, как шёлк, по моим, я таю заново.       — Комплимент. Но не предсказуемый, нет, а тогда уж оправданный. Ты поступаешь так, как и должен в своём юном возрасте, — говорит Ло. «Будто бы возраст внезапно стал для нас что-то значить». — Конечно, порой опрометчиво. Но без лицемерия. Ты делаешь лучшее, что можешь, с тем ограниченным опытом, что имеешь. И если кто-то скажет тебе обратное, то только потому, что они не усвоили даже этот урок, Еля. Корить людей за изъяны легко, раскрывать их таланты — вот подлинное искусство. Сам подумай, всего за пару последних месяцев ты пересмотрел всё своё мировоззрение: обуздал вспыльчивость и отрёкся от ненависти, вызубрил тонну книг о шаманах, магии и истории и научился владеть аурой с нуля. Большинству на всё это мало и целой жизни. Но ты не обращаешь внимания на свои успехи, даже их не замечаешь порой, зацикливаясь на своих неудачах, оттого и люди вокруг видят лишь твои промахи.       — Ещё чуть-чуть, и я поверю, что в перспективе я безупречен. Тогда почему мы не можем быть вместе?       — Можем. Но тебе не понравится. Я твой учитель, и…       — Не больше, чем второкурсник для первокурсника, — возражаю я. — Когда я учил тебя собирать часы, то был твоим учителем я. Друзья ведь тоже могут быть нашими учителями, верно? И родители. И любовники, Ло.       — …и я старше тебя.       Крошечный чёрный бант на моей руке снова завязан, и Лоретто тут же отступает, будто беспокоясь, что я воспользуюсь моментом и утяну куратора в свои объятия, не дав возможности мне отказать.       Я поднимаюсь на ноги.       — Годы жизни, потраченные на книги и магию, не делают тебя старше, — говорю, когда Ло отворачивается. — Они делают тебя знатоком книг и магии. Всё. Акула в аквариуме, помнишь? Дело вовсе не в возрасте же. Знаешь, моя ма говорит, что па так и не повзрослел, хотя они с ма одногодки. Может, она права. Мать у меня и правда куда более… компетентная. А отец как-то забыл меня в ночном клубе в Сент-Дактальоне, когда мне было лет семь, представь?       Уставившись на нарисованное мной синее перо в блокноте, который валяется на кровати рядом, Ло усмехается. Это хороший знак.       — Вот-вот, — киваю я, воспрянув духом. — Что он вообще делал в ночном клубе с ребёнком, да? Почему было не сводить меня в пиццерию или зоопарк?       Кусая губы, я пытаюсь ещё раз:       — Ну а ты, Ло, ты не старше. Тем более, когда дело доходит до всего, что между нами. Это же в новинку для нас обоих, эти чувства. Так?       Ло поднимает блокнот с кровати, закрывает его и отходит, чтобы положить обратно на прикроватную тумбочку. Как всегда, начинает приниматься за уборку, когда чувствует себя уязвимо. Солнце, просачивающееся в окно, заливает клочок спальни у тумбы жарким утренним сиянием, и это выглядит так, будто Ло пытается стать незаметнее, раствориться в лучах. Но я всё равно вижу, как Лореттовы плечи вздрагивают, точно мой вопрос нанёс физическую боль.       — Были, Еля, у меня уже чувства однажды, — говорит наконец Тэйен.       — А-а… — Такого ответа я не ожидал. «Такие же сильные, как у нас с тобой?» — А почему вы расстались, скажешь?       — Его убили.       На этот раз остаюсь молчать я. Слова сочувствия будут излишни, ибо вряд ли я могу искренне посочувствовать кончине того, кто, будь он жив, не дал бы Ло полюбить меня, а выпытывать подробности прямо сейчас будет совсем неуместно, раз куратор больше не добавляет ни слова. Это всё равно что ковырять шрам, который тебе не принадлежит.       Поэтому, не придумав ничего лучше, я просто подхожу и обнимаю Лоретто сзади, опуская голову на Лореттово плечо.       Тэйен замирает. Не цепенеет, но тушуется, и я вижу, как Лореттова рука, всё ещё сжимающая блокнот, стискивает тот крепче, точно боясь теперь выронить.       — Моя сестра, которая любила давать всем прозвища, — произносит Ло спустя минуту уступчивых, благодарных объятий, — назвала бы тебя Сӧнк’о нӣнан.       Последние слова звучат на Лореттовом языке с акцентом, со звонкой чёткостью, какой и полагается обладать исконному языку шаманов этих земель.       Я ничего не отвечаю, тайно радуясь, что куратор наконец рассказывает хоть что-то мне о себе. Значит, наши отношения развиваются, а это уже прогресс.       И Ло продолжает:       — Сӧнк’о нӣнан. Маленькая искра большого костра. Она беспокойная, но горячая. Согревающая, потому что у неё большое сердце.       Лоретто задумчиво потирает ладонью мои руки, обвитые вокруг своей талии. Не оборачивается на меня.       — Я старше тебя не потому, что решает возраст, Еля. А потому, что решает память. Я помню слишком много, и чтобы сделать нас равными, чтобы мы начали понимать друг друга не только в постели, мне придётся заставить тебя пережить столько же, сколько и я, но… не хочу. Тогда ты перестанешь меня обнимать так самоотверженно.       — Я всегда буду тебя обнимать.       — Не будешь. Люди, повидавшие слишком много, теряют ту наивность, которая заставила тебя запойно в меня влюбиться. Костёр в их сердцах гаснет, а ещё… — Вздох у Ло выходит опечаленный. — А ещё порой, не дойдя до конца, они умирают.       — Я не собираюсь умирать, Ло! — Чуть не фыркаю куратору в шею, но тогда это прозвучит как насмешка, а я лишь хочу подчеркнуть абсурд Лореттовых доводов. Поэтому просто обнимаю крепче. — И думаю, что за тебя говорит страх, а не сердце. Костёр всегда можно разжечь опять, верно? Твой же разжёгся. Что бы ни ждало впереди, мы справимся. Вместе. Может, мы с тобой, всем назло — это судьба? Ты веришь в судьбу?       Лоретто не отвечает.       Встав на цыпочки и вытянувшись, я носом отодвигаю длинную прядь Лореттовых волос и целую Ло за ухом. Видимо, мне сегодня вдвойне везёт, и я ненароком нахожу какое-то особое место для поцелуя, потому что чувствую, как Ло начинает млеть. Больше не возражает, а лишь тяжело выдыхает, обмякнув в моих объятиях, в очередной раз позволив мне себя запойно любить.       Наверное, то, что я делаю дальше, плохо. Наверное, это манипуляция, эгоизм. Но вместо того, чтобы ждать, пока Ло утонет в своих панихидных воспоминаниях и накупается в них вдоволь, я заставляю куратора повернуться ко мне лицом.       Целую. Быстро, глубоко, жадно. Лореттово дыхание опаляет мне губы, и кровь опять начинает стучать у меня в ушах, но на этот раз от вожделения.       В паху собирается уже привычный, приятный жар. Я слышу, как блокнот выпадает из Тэйеновой руки, глухо падая на пол. Ло не сопротивляется, податливо вторит моему языку своим в унисон, и я использую следующий миг, чтобы сунуть руки под Лореттову до сих пор расстёгнутую до пояса мантию. Прижимаю куратора всем телом к себе, чувствуя напряжение Лореттовых мышц живота и сбивающееся дыхание груди.       Да, определённо, губами у меня получается убеждать куда лучше. Лоретто умеет противостоять словесным нападкам, хищным взглядам и острым клинкам, но не поцелуям; мой куратор либо априори не подпускает к себе никого, либо, раз подпустив, уже не может противиться. Если задуматься, это опасная привычка… но мне она сейчас на руку.       Вместе мы валимся на кровать, на тот самый, вновь ставший мягким и родным, прелестный матрас, который, пружиня, делает каждое прикосновение во сто крат мощнее.       — Это правильно не закончится, — сбивчиво шепчет мне в губы Ло, оказавшись подо мной.       — Тогда мы сделаем так, чтобы ничего никогда не закончилось. — Расшнуровав Лореттову мантию до конца, я её стягиваю и лезу ладошками Ло под майку, снимая и её. Глажу Лореттову грудь, доверчивую, мягкую кожу, по которой бегут мурашки от моих прикосновений, а сам снова тянусь целовать Ло в шею под ухом.       — Давай уйдём?       — Мм-м?..       — Бросим всё и уйдём, Еля. Из Кабракана. Навсегда.       То ли мои поцелуи не помогают, то ли помогают слишком яро, потому что слова Ло звучат как какой-то лихорадочный бред. «Разве мы проделали такой путь, чтобы уйти?» Куратор ведь сам уверял меня, что уходить нельзя, здесь наша родина, сила, опора.       — В Кабракане наш дом, — только и бросаю в ответ я.       И вдавливаю куратора в кровать, продолжая покрывать поцелуями линию челюсти, щеки и скулы. Мимоходом подумываю над тем, чтобы развязать ленту — новую ленту — какие бессменно украшают Лореттово горло и мешают моим губам, но для этого придётся убрать руки с Лореттовой талии, а этого я не хочу. Талия принадлежит мне.       Чувствую, как тело Ло откликается на мои ласки, как ноги, которые ещё недавно прятались от меня на пробежке, теперь уверенно обхватывают мои бёдра, заключая меня в свои горячие тиски.       — Любое место может быть домом, если мы будем вместе, — не сдаётся Лореттов голос, хотя тело давно сдалось.       — Мы уже вместе.       — Но твоя семья…       — Не помешает мне любить шамана, Ло.       Ло не успевает возразить, потому что я в очередной раз впиваюсь в Лореттовы губы. Чувственные, влажные, распалённые губы. Каковы бы ни были тревоги Ло, они наконец сходят на нет, потому что меня начинают целовать с не меньшим азартом в ответ. Тэйеновы пальцы ворошат мне кудри, а сердцебиение куратора стучит так, что я чувствую его будто в своей груди.       Подушки падают на пол, Ло с придыханием стонет, когда я потираюсь пахом о пах, и лезет ко мне под рубаху. Я поглаживаю рукой Лореттово бедро и хочу уже начать стягивать штаны, что мешают мне этим бедром наслаждаться, когда моя любовь с новой силой встаёт… но Ло замирает. Рубаху с меня так и не снимает.       — Что это? — спрашивает Лоретто, голос внезапно и безоговорочно трезв. Почти встревожен. — Чувствуешь?       Я смеюсь.       — Ага. Это я, — говорю и опять прижимаюсь своей вставшей любовью к Лореттову паху.       — Да нет же, Еля, я о…       Несвойственный миру гул разносится эхом в следующую секунду. Это даже не звук, а скорее ощущение, ледяной ком где-то под солнечным сплетением, от которого все волоски на теле встают дыбом, будто при виде надвигающейся грозы. Так отзывается аура, когда она где-то поблизости, но не подчинена мне, когда кто-то использует её, причём в неимоверных количествах и не из самых благих побуждений. «Угроза», — кричит интуиция. Опасность.       А следом с улицы за окном доносится пронзительный, душераздирающий крик. И уже настоящий, доступный слуху гул, словно что-то со злой мощью взрывается недалеко от стен нашего Храма.       Насторожившись, моя страсть тут же глохнет.       — Что это? — повторяю я. Встречаюсь взглядом с куратором и вижу в Лореттовых глазах такую же разгорающуюся тревогу в ответ.       В закоулках моего сознания начинает вертеться какая-то мысль, но разум отказывается её формулировать, она дикая, страшная, абсурдная. «Нет, не может такого быть. Я спрятал серебро, это не может быть Кайл».       ༄༄༄