Я знаю.

Она приходит к нему первая. Обводит вокруг пальца специально обученных охранников, будто группу детсадовцев, пока Вещь устраивает небольшую диверсию для отвлечения персонала больницы. Найти нужное отделение оказывается даже легче, чем она ожидала, — Тайлера держат в части здания, доступ к которому обеспечивают специальные ключ карты. «Спасибо, мистер Тревор, за Ваше содействие.» — их слаженный дуэт легко преодолевает препятствие в виде двух отделанных металическими пластинами дверей. Палата Тайлера, которая находится в самом конце коридора, открывается числовым паролем, который Вещь демонстрирует в необходимой последовательности. Уэнсдей не сомневается ни секунду ровно до момента, когда едва различимый писк сигнализирует о разблокировки магнитного замка. Она задерживает расслабленные пальцы на прохладной металлической поверхности на несколько секунд дольше, чем ей следовало бы, прежде чем толкнуть дверь вперед, пропуская Вещь перед собой. Тайлер сидит на краю кровати, отвернувшись спиной, так что первое, за что цепляется внимательный взгляд Уэнсдей — это лиловые синяки на оголенной шее. Расположение и насыщенность тёмных отметин подтверждает сделанные ранее выводы девушки. Тайлер не двигается, его сгорбленная блеклая фигура вызывает внутри странный болезненный отклик. Когда дверь тихо захлопывается, Галпин поднимает голову, но не поворачивается лицом, будто хочет добровольно продлить собственное одиночество. Вещь делает пару шагов вперед, и стук пальцев по полу заставляет Тайлера вздрогнуть: Уэнсдей может отчетливо представить, как расширяются от удивления его голубые глаза. — Я задам тебе всего два вопроса, и я не уйду, не получив на них должного ответа. — она остается стоять возле двери, когда Галпин рывком поднимается со смятой постели, наконец повернувшись лицом, и делает несколько быстрых нервных шагов по направлению к не двигающейся девушке. На его осунувшемся лице нечитаемая гамма эмоций, начиная от очевидного удивления, заканчивая вновь проснувшейся виной за содеянное под влиянием своей второй личности. Вещь преграждает ему путь, пока не выражая никакой агрессии, однако настороженная поза руки говорит сама за себя. — Ты изменился. — Я думал, что ты никогда больше не захочешь видеть меня после того, что он… то есть я, после того, что я сделал и… (Тайлер смотрит на туфли Уэнсдей, блестящие чёрные носы лоферов становятся прекрасным отвлекающим ориентиром, чтобы избежать чужого требовательного взгляда) и то, что я тогда наговорил… — Галпин говорит быстро, будто торопится успеть сказать все слова, которые он репетировал сотни раз, представляя, но не смея надеяться на еще одну встречу со старшей Аддамс после того, как собственноручно растоптал столь хрупкое доверие девушки. Уэнсдей наблюдает за тем, как тонкие жилистые пальцы сжимаются и разжимаются, будто Тайлер не знает, куда девать руки. Когда Тайлер рядом с Уэнсдей, он всегда не знает, куда девать руки. Она делает небольшой шаг вперед, позволяя Вещи оказаться позади себя. — Я жалел и продолжаю жалеть об этом каждое мгновение, что нахожусь в этом месте. Я бы отдал все, что угодно, чтобы вернуться в прошлое и просто сбежать тогда… сбежать с тобой. (Галпин делает глубокий долгий вздох, будто задерживал дыхание до этого момента, и поднимает на неё отчаянно честные глаза.) Пожалуйста, скажи, Энид и Юджин, они в порядке? — Зачем ты устраивал для меня свидания, если Лорэл не давала тебе приказа сближаться со мной более, чем того требовала твоя миссия? Своими действиями ты ставил под сомнения приоритет отданного тебе мастером приказа — должна была быть очень значительная причина, чтобы Хайд мог действовать вразрез заданной хозяином цели. — девушка полностью игнорирует вопрос Тайлера, еще на шаг продвинувшись вглубь больничной палаты. Вещь не двигается, позволяя старшей Аддамс расставлять фигуры на доске в известной только ей одной композиции. Тайлер вздрагивает, неловко открывая и закрывая рот, будто Уэнсдей впервые спрашивает настолько очевидную вещь, что это застаёт Галпина врасплох. Уэнсдей анализирует реакцию Тайлера, препарирует эмоции на бледном лице, словно лабораторную лягушку, с хирургической точностью отделяя от мякоти человеческого сердца оттенки и полутона, желая заглянуть глубже, убедиться, что в переплетении чувства вины и сожалений она ещё может найти то тепло, что несколько месяцев назад едва не сожгло старшую Аддамс дотла. — Потому что ты мне нравишься. — болезненное выражение лица Тайлера заставляет странное напряжение на мгновение стиснуть тисками каждую мышцу в теле девушки, будто она собирается вздрогнуть. Однако Уэнсдей остается стоять неподвижно, даже выражение красивого бледного лица остается полностью безучастным, когда она произносит: «Это не ответ.» — Мне правда нравилось проводить с тобой время, Уэнсдей… — Уэнсдей думает, что стоит убить Тайлера прямо сейчас, стянуть со своей шеи подаренный Энид взамен остановленному в старом особняке снуд и затянуть толстую ткань поверх чернильных гематом, чтобы Галпин корчился от недостатка воздуха, царапая коротко остриженными ногтями и крупную вязь, оставляя длинные уродливые затяжки, и собственную бледную кожу. Кровь Тайлеру безусловно к лицу — это старшая Аддамс узнала еще на школьном балу, когда крупные красные капли испачкали кипельно-белый костюм. Уэнсдей знает, что стоит убить Тайлера, только чтобы тот не мог еще раз произнести её имя так, будто тысяча скорпионов разом впиваются жалами в тело. — Сначала я думал, что это было лишь мимолетным увлечением, потому что ты так сильно отличалась от всех, кого я встречал раньше. Однако чем больше времени мы проводили вместе, тем тяжелее мне было объяснить себе, почему одно твоё присутствие способно было сделать мой день лучше. После нашего свидания в крипте я правда… (Выражение лица Тайлера смягчается, и Уэнсдей моргает, стараясь стереть столь услужливо дорисованный сознанием блеск сотни маленьких лампочек, отражающихся в голубых глазах.) правда поверил, что смогу все изменить, смогу спасти тебя от Лорэл… Я готов был рискнуть всем, Уэнсдей, потому что рядом с тобой я впервые с момента смерти матери почувствовал себя… — Нормальным? — Вещь поднимает внешнюю часть ладони выше, словно стараясь заглянуть в ничего не выражающее лицо девушки, во всегда спокойном голосе которой оно вдруг различает скрытое раздражение. — Живым, — ласково улыбается Тайлер, и старшая Аддамс вдруг видит в истощенном внутренней борьбой пациенте психиатрической больницы улыбчивого бариста из излюбленной местными жителями кофейни на углу. Галпин неловко разминает ладонью шею, только усиливая чувство дежавю от первой встречи, и продолжает глядеть на девушку так, будто они остались там, в полутёмном кафе, освещённом только светом уличных фонарей, будто не существовало ничего после тех осторожных лёгких касаний и нежных длительных поцелуев, — с тобой я впервые чувствовал себя живым, Уэнсдей. Старшая Аддамс делает еще несколько шагов, сокращая дистанцию до расстояния вытянутой руки. Тайлер глядит удивленно, будто не может поверить в реальность происходящего, но Уэнсдей убеждена, что он готов вытянуть вперед руку. Несмотря на то, что все чувства девушки обострены до предела, раскаяние Тайлера убаюкивает врождённую бдительность, пробуждая желание вновь почувствовать тот странный резонанс внутри, когда губы парня прижимались к её губам в долгожданном поцелуе. — Тогда в полицейском участке… — она моргает еще раз, мысленно сравнивая выражение лица Тайлера в том тёмном коридоре и то, которое он показывает ей сейчас, — со мной разговаривал не ты, верно? Галпин медлит перед тем, как аккуратно кивнуть, и добавляет тише: «Но я был там.» Уэнсдей кивает, полностью копируя его движение, но сохраняет молчание, побуждая собеседника углубиться в собственный ответ: она должна услышать это от него лично, не прочитать в затрепанном дневнике, найденном на рабочем месте Лорэл, не подслушать в разговоре нового директора и детектива Галпина, — Тайлер должен сам все рассказать. — Я слышал все, что он сказал тогда, и я запомнил каждое слово. — взгляд парня стекленеет, и Уэнсдей чувствует, что теперь тот смотрит не на неё, а сквозь, словно воссоздавая в воображении события того дня. — Я ненавижу себя за то, что был слишком слаб, чтобы противостоять сущности внутри меня… Запертый внутри собственного сознания, я кричал, угрожал, умолял. Я готов был на любую сделку с самим собой, только бы вернуть контроль над своим телом и на коленях просить перед тобой прощения. (Тайлер моргает несколько раз, пытаясь скрыть выступившие на глазах слёзы, однако Уэнсдей впивается в них жадным взглядом, потому что хочет, требует, чтобы было больно, также больно, как было ей.) Я не мог допустить, чтобы ты стала смотреть на меня так же… как и отец. Уэнсдей вновь кивает. Тайлер замирает, будто олень в свете автомобильных фар, когда она, беззвучно ступая по холодному кафелю, подходит вплотную так, что чувствует тёплое быстрое дыхание на своей коже. Большие голубые глаза становятся совсем огромными, стоит только тонкими пальцами мягко смять легкую ткань больничной одежды. Вещь делает резкое движение обрубком кисти, то ли выражая радость от того, насколько спокойно и уверенно чувствует себя старшая Аддамс, когда тянет на себя вес чужого тела, то ли подтверждая уже продемонстрированную ранее настороженность по отношению к мальчишке Хайду, однако он смущённо отворачивается, не стремясь стать свидетелем любовной сцены. Галпин отмирает только спустя пару секунд, едва дыша целует Уэнсдей в ответ и снова не знает, куда девать руки: касаться кукольного тела, укутанного в чёрно-белую упаковку, кажется настоящим кощунством после всего, что он натворил. Уэнсдей касается кончиками пальцев лица парня, ощущая, как горит под ними чужая кожа от притока крови, и чувство удовлетворения растекается внутри, будто сладкий яд отравляя каждую клетку её тела. Они отстраняются только тогда, когда заканчивается кислород, и Тайлер быстро пробегается языком по нижней губе, собирая остатки неизменной вишнёвой помады: — Я даже мечтать не мог о том, что ты когда-то меня простишь. — Я тебя не простила. — на мгновение взгляд Уэнсдей вновь обжигает Тайлера сталью, однако, как и раньше, шипы прекрасной розы не пугают Галпина, готового разодрать ладони в кровь во всепоглощающих попытках удержать девушку рядом. Парень улыбается слегка смущённо, словно в первый раз, когда она починила сломанную кофемашину, спасая его рабочий день и запуская череду событий, которая перевернула с ног на голову его тусклую пустую жизнь. — Я не знаю, когда снова смогу выбраться из Академии. Уэнсдей отстраняется, скользнув подушечками пальцев вниз вдоль мужской груди, прежде чем резко развернуться на пятках, взметнув в воздух две чёрные атласные ленты тугих косичек. Она успевает положить ладонь на ручку двери: «Тебе не нужно пытаться выбраться из Академии. Я приду к тебе сам.» Старшая Аддамс усилием воли опускает дернувшиеся вверх уголки губ, мысленно отметив, что будет не против того отвратительно чистого белого костюма, чтобы потом вновь запачкать его кровью, на этот раз настоящей, и молча выходит за дверь. Вещь следует за Уэнсдей, на секунду обернувшись в дверном проёме на несмело улыбающемуся им вслед парня, после чего тихо закрывает за ними дверь. Старшая Аддамс беспрепятственно покидает психиатрическую больницу, лишь на мгновение задержавшись взглядом на окне дальней палаты, будто желая продлить остывающее тепло чужих губ на своих губах: все прошло даже лучше, чем она планировала, однако в следующий раз… Уэнсдей намерена поговорить с ними обоими. _______________________________ Проходит почти месяц. Уэнсдей чувствует, как зиждется внутри раздражающее нетерпение, что словно сорняк оплетает внутренности, рвёт тонкие ниточки несуществующих чувств, заставляя стучать по клавишам печатной машины с особым остервенением. Он не посмеет вновь предать. Он обязательно придет. Старшая Аддамс яростно мнёт очередной неудовлетворительный результат собственных полуночных трудов в переполненную такими же бумажными комками мусорную корзину, когда кровать Энид издаёт протяжный скрип, и из-под нескольких разноцветных одеял разной толщины и размеров показывается растрёпанная голова. — Так поздно, а ты ещё не спишь… — Энид приподнимается на локтях, и взъерошенные разноцветные кудряшки ловят отблески настольной лампы, дрожа вокруг округлого лица ореолом лунного света. Уэнсдей хочет сказать, чтобы она вернулась назад ко сну или что сама скоро пойдет спать, однако она только продолжает сверлить её взглядом и молчать, стискивая пальцами очередной обреченный на утиль лист собственного произведения. Энид зевает, протирая кулаком заспанные глаза. — Это из-за Тайлера, да? Вопрос тупым ножом вспарывает грудную клетку, заставляя внутренности пульсировать фантомной болью, и Уэнсдей кажется, что вместе со слишком резким выдохом, из неё лезет мягкий белый пух. Иногда она действительно думает, что Энид обладает особым даром, никак не связанным с родословной оборотней, Энид добротой вскрывает множественные затворы, которыми укрыто сердце Аддамс, гладит наманикюренным пальчиком живую трепещущую плоть, чтобы потом ткнуть — вот тут должно болеть, Уэнсдей. Оборотень садится на кровати, кутаясь в разноцветное полотно, и, по-турецки подобрав под себя длинные голые ноги, готовится слушать. Уэнсдей сохраняет молчание, намереваясь вернуться к работе, стоит только Синклер оставить нелепую идею разговорить мрачную соседку, только вот у волчицы другие планы. — Я все равно уже проснулась, Уэнсдей, — Энид показательно потягивается, подавляя очередной зевок, и хлопает ладонью по покрывалу рядом, приглашая подругу поделиться переживаниями, будто Уэнсдей Аддамс способна на открытое обсуждение собственных чувств. К сожалению или счастью для последней, жизненный девиз Энид Синклер — «попытка не пытка», поэтому она продолжает, глядя на девушку уже полностью проснувшимися глазами, — к тому же у нас тогда так и не состоялся девичник, чтобы мы могли обсудить… (Энид секундно заминается, подбирая слова, будто правда беспокоится, что неосторожные выражения могут задеть сердце Адамс)… мальчишек, обсудить мальчишек… — Тут нечего обсуждать. — отрезает старшая Аддамс, со скрипом пододвигая стул ближе к столу. Противный звук заставляет Энид поморщиться. — Возвращайся ко сну. Я скоро лягу. Оборотень с чересчур драматичным вздохом откидывается на подушки, заключая в удушающие объятия очередного плюшевого зверька, и, продолжая прожигать взглядом неестественно прямую спину подруги, добавляет: «Я же видела, как вы друг на друга смотрели тогда… на вечеринке. Такой взгляд невозможно сыграть.» Синклер подымает над собой любимого единорога, задумчиво разглядывая огромные игрушечные глаза. Уэнсдей наблюдает за ней через плечо, чувствуя, как пульсирует болью под ребрами слева при виде светлого рваного шрама, выглядывающего из-под футболки Аякса в том месте, где шея соединяется с плечом. Они никогда не говорили об этом, но те три отвратительных шрама, разукрасившие бледную кожу волчицы, навсегда остались страшным напоминанием о событиях трех месячной давности. — Не говори глупостей, он ранил тебя и Юджина. — Уэнсдей ненавидит противоречия, и Тайлер оказывается самым страшным противоречием, которое когда-либо встречалось на пути старшей Аддамс. Это чувство копошится под папирусовой кожей сотней маленьких личинок, вызывая постоянный зуд, стоит только вспомнить отвратительные ямочки на щеках, когда он улыбается. Она произносит тише. — Это пройдет, надо только подождать. Энид отрицательно качает головой. — Ты сама не своя уже третий месяц, Уэнсдей. Честно, я надеялась, что когда Тайлера заперли, ты обратишь внимание на Ксавье, подумала, что тогда ты будешь счастлива, однако я вижу, что он не отпускает тебя… — Синклер смешливо фыркает, и Уэнсдей не может удержаться от того, чтобы развернуться вновь, пытаясь отыскать в темноте взглядом улыбающееся лицо волчицы. Оборотень отвечает ей игривым подмигиванием, и старшая Аддамс вновь отмечает, как притягательна может быть безрассудная храбрость Энид, когда дело касается близких ей людей. — Тайлер действительно причинил много бед Джерико, однако… он же был под влиянием мисс Торнхилл? Мне кажется, что все заслуживают второго шанса. Даже если эта идея не вызывает у меня восторга, я поддержу тебя, как бы ты ни поступила. Мы ведь подруги. Уэнсдей моргает, и уголки идеально накрашенных губ слегка дёргаются вверх, или Энид думает, что это только игра света. — К тому же, — мечтательно жмурится девушка, продолжая, по мнению Уэнсдей, истязать объятиями разноцветного единорога, — Аякс сказал, что мой шрам на бедре похож на молнию и выглядит невероятно круто. — А откуда Аякс знает, как выглядит шрам на твоем бедре? — подмечает старшая Аддамс, едва заметным жестом приподнимая брови. Вещь удивленно поворачивается в сторону сидящей на кровати девушки, возмущенное тем, что узнает обновления личной жизни маникюрного мастера только сейчас. Лицо волчицы заливается краской столь стремительно, что больше напоминает нарисованную анимацию, чем реального человека. Энид ныряет назад под одеяла и оттуда бормочет что-то про резко накатившую сонливость. Вещь возмущенно поворачивается на Уэнсдей, однако последняя уже щёлкает выключателем настольной лампы, погружая комнату во тьму. — Если он снова тебя расстроит, я перегрызу ему горло. _______________________________ Тайлер приходит к Уэнсдей на следующую ночь, будто Питер Пэн прилетает к своей Венди, стучится костяшками пальцев, будто они возвращаются в вечер Вороньего бала. Когда девушка медленно тянет дверь на себя, Галпин делает шаг вперед и, прежде чем она успевает среагировать, утыкается лбом в её плечо, сгорбившись почти в половину своего роста. Уэнсдей не знает, куда девать руки. От парня пахнет дождем, мокрой землей и совсем слегка кровью, и старшая Аддамс отмечает, что этот аромат импонирует ей гораздо больше, чем тот тяжелый табачный парфюм, который Тайлер стащил у отца. — Ты ранен? — она произносит вопрос без вопросительной интонации, наконец скользя маленькой ладонью вверх по его локтю, пальцами собирая капли дождевой воды. — Просто царапина. — Уэнсдей чувствует теплое дыхание на своей шее, и от этого личинки под папирусовой кожей приходят в движение, усиливая раздражающий зуд. Она гадает, чувствует ли Тайлер тоже самое, когда его горячая мокрая кожа прижимается к тому месту, где шея соединяется с плечом. — Нужно обработать. Уэнсдей тянет его вглубь комнаты, стараясь не заострять внимание на том, как узкая треугольная ладонь помещается внутри ладони Тайлера, будто два кусочка головоломки. Руки Галпина такие горячие, что девушке кажется, будто кожа плавится, уродливым заплатками обнажая розоватое мясо, и стоит ей отпустить чужую ладонь, миру явятся смертельные ожоги. Она успевает заметить, как Вещь бесшумно юркает в приоткрытую створку, и мысленно отмечает, что хоть тот и даёт ей некоторую приватность, скорее всего, друг останется на террасе, на случай, если Уэнсдей вдруг окажется в опасности. Тайлер послушно позволяет утянуть себя на застеленную кровать, только смотрит на неё долго, почти не моргая, будто не хочет ничего упустить. Уэнсдей не может не отметить, как удачно парень выбрал вечер, когда Энид решила остаться на ночь у Аякса, который из-за особенностей своего дара жил в одиночной комнате, однако девушка решает оставить вопросы на более подходящий момент, выуживая из-под письменного стола аптечку в черном кожаном чемоданчике. Тайлер хмыкает, как будто говорит, что это очень в стиле Аддамс. Действительно неглубокая царапина пересекает светлую бровь, теряясь краем под кудрявой чёлкой. В неожиданно вместительной аптечке Уэнсдей не находится пластыря — во время последнего обращения Энид влетела в терновый куст, и ей приходится воспользоваться бесконечными запасами по большей степени декоративных пластырей соседки. Уэнсдей никак не меняется в лице, когда Тайлер усмехается на демонстрацию широкого голубого пластыря с грустной собачьей мордочкой. Они обмениваются взглядами — «Похож?» — «Одно лицо.» Когда аккуратно прижимает антибактериальную прослойку к вспоротым верхним слоям кожи, Тайлер слегка морщится, и она не может отказать себе в удовольствии с нажимом провести подушечкой большого пальца между бровей, разглаживая образовавшуюся на минуту складку. — Не притворяйся, это было гораздо больнее. — Уэнсдей кивком головы указывает на недавно зажившие шрамы от острых когтей оборотня, пересекающих его грудь и цепляющих правую сторону шеи — старшая Аддамс предпочитает не спрашивать, куда Тайлер дел больничную одежду, в которой она видела его последний раз, и почему нарядился так, что чувство дежавю от того случая, когда девушка обрабатывала раны, которые он нанес сам себе, не покидает с самого момента, как она открыла дверь. Тайлер все равно не ответит, а она все равно узнает позже сама. — Все. — Энид тогда тоже было больно. — говорит Тайлер, и по его улыбающемуся лицу на мгновение пробегает тень. Уэнсдей смотрит на него в упор, отмечая, как парень похудел, и как под живыми яркими глазами залегли глубокие тени. Старшая Аддамс думает, что битва с Синклер не единственная, оставившая глубокие шрамы, не все из которых можно увидеть невооруженным глазом. Искреннее раскаяние Тайлера сжирает его заживо, едва ли уступая сущности монстра, скребущей внутренности в голодных позывах. — Спасибо, док. — Я собиралась поработать. — Тайлер прослеживает направление её взгляда и делает самое серьезное выражение лица, на которое только способен, как будто заверяет, что не посмеет отвлекать девушку от столь важного занятия. Уэнсдей думает, что будь он нормальным человеком, ему бы следовало возмутиться тому, что она планирует продолжить заниматься собственными делами, после того, как он проделал такой путь, подверг себя серьезной опасности, только чтобы увидеть её. Хорошо, что в плане ненормальности они могут составить друг другу достойную конкуренцию. — Хорошо, я не буду тебя отвлекать, только… — она успевает сесть за стол, расправить на юбке несуществующие складки, когда боковым зрением улавливает движение, и спустя мгновение его кудрявая голова ложится на её колени будто на плаху. Уэнсдей думает, что не один смертник не позволил бы себе такой вольности со старшей Адамс, однако девушка чувствует его подбородок слегка выше своей коленной чашечки и в очередной раз со злостью признается себе, что оказывается застигнута врасплох действиями Галпина, — ты же позволишь мне понаблюдать? — Я думала, с кровати обзор будет гораздо лучше. — тщательно контролируя интонации собственного голоса, произносит девушка, чувствуя, как Тайлер, будто новорожденный щенок, тычется носом в молочную кожу, обдавая её потоками горячего дыхания. Крепкие костяшки его пальцев рассеянно гладят голые голени чуть выше гетров. Слишком нежно, будто он смахивает пыль с хрустальной фигурки: слегка усилить давление, и тонкая кожа покроется паутиной трещин. Уэнсдей думает, могла ли заразиться оборотничеством от Энид, потому что в момент, когда парень потирается щекой о её коленку, удобнее устраивая кудрявую голову, в горле клокочет звук, напоминающий вой. Она немедленно приступает к запланированной работе, надо прописать концовку главы, в которой героиня сталкивается со своим главным оппонентом. Мерный стук пальцев по клавишам успокаивает странный зуд внутри от порхающих прикосновений Тайлера, что безмолвно следит за ней, сидя у её ног, будто верная собачонка, однако Уэнсдей не позволяет этой идеалистической картине обмануть внутреннее чутьё: существо, наблюдающее за ней влюблёнными глазами Галпина, способно разорвать её на куски в мгновение ока, стоит ей чуть сильнее дернуть за тонкие ниточки. Но сейчас Тайлер только дышит, размеренно и глубоко, будто засыпает, и Уэнсдей позволяет себе ещё одну столь человеческую иррациональность, поддается чуждому ей внутреннему голосу, соскальзывая вниз одной рукой и зарываясь пальцами во все ещё влажные после улицы кудряшки. Они оба замирают: Уэнсдей думает, чувствовала ли себя также Клеопатра, запуская тонкие пальцы в шерсть дикой пантеры возле своего трона. Чувствовала ли она колкие искры на кончиках пальцев от того, что держит в своей власти что-то настолько свирепое и необузданное, словно стихийное бедствие, и что-то настолько нежное и чувственное, словно первые цветы весной. Тайлер издает звук, напоминающий довольное урчание, когда она делает первое осторожное движение. Уэнсдей не знает, что чувствовала Клеопатра, однако знает, что то, что чувствует сейчас она не укладывается даже в те невероятно широкие рамки определения «нормальности», уставленные старшей Аддамс для того, чтобы существовать в социуме. Девушка решает отложить разговор о Хайде на некоторое время, потому что ясно осознаёт, что нельзя наступать ногой в топкое болото, не прощупав предварительно почву. Так старшая Аддамс убеждает себя, ровно до момента, как Тайлер вдруг перехватывает её запястье и, расправив её задеревеневшие пальцы, касается шершавыми губами внутренней стороны ладони. Она не отдёргивает руку, только наблюдает, как он гладит большим пальцем её линию жизни, точно знает, что монстр внутри может сделать эту линию гораздо короче. В этот момент Уэнсдей видит на дне его глаз знакомые кроваво-красные искры. — Это не закончится для меня ничем хорошим. — глухо усмехается Тайлер, вновь утыкаясь горячим лбом в её колени. — Я знаю. Болото уже смыкается над её головой. _______________________________ Он приходит еще три раза. Дни между появлениями Тайлера двигаются медленно будто похоронный кортеж, образуя недели, наполненные несмолкаемой болтовней соседки, не самыми информативными уроками, которые она не пропускает, потому что это грозит возможными внеплановыми контактами с переполненными беспричинным беспокойством родителями, превращением беличьих трупов в жуткие, по мнение Энид, композиции и написанием романа. Иногда в эту стройную композицию вторгается Ксавье: она знает, что он дожидается окончания занятия по медицине в коридоре — в этом семестре они попали в разные группы. — Ты снова снилась мне, Уэнсдей, — он подстраивается под размеренный шаг, не отставая и не перегоняя. Его голос сочится ядом, и Уэнсдей уверенна, что знает наперед содержание диалога. Они движутся в сторону потайной комнаты: в последнее проникновение внутрь Аддамс видела запрещенную книгу про выявление поведенческих паттернов, пробудившихся Хайдов, — и ты была с Тайлером. Имя старого знакомого Ксавье произносит так, будто это ругательство. Уэнсдей останавливается перед статуей, однако не спешит щёлкать пальцами дважды. — Он пытался навредить мне? — спокойно уточняет Уэнсдей, однако длительное молчание со стороны Ксавье заставляет повернуться на собеседника, пытаясь верно интерпретировать странное, отстранённое выражение его лица. Она повторяет свой вопрос, уже с нажимом. — Ксавье, я надеюсь, ты понимаешь, что моё присутствие в твоём сне не подразумевает знание содержания: что именно делал Тайлер в твоём сне? — Защищал тебя, Уэнсдей, Тайлер защищал тебя. — холодный тон, которого парень намеренно придерживается в общении со странной ученицей, что до сих пор даже не думает покидать его мысли и продолжает терзать его сны размытыми чёрно-белыми образами, сменяется какой-то детской растерянностью. Ксавье смотрит ей прямо во всегда широко открытые глаза, и выдыхает, будучи не способным поверить, что действительно делится этой информацией. — Хайдов было двое, … и море крови. Уэнсдей больше не задает вопросов, щёлкает пальцами два раза и так и не заходит в образовавшийся проход. Ксавьер смотрит ей вслед до тех пор, пока она не скрывается за поворотом коридора. Тайлеру Уэнсдей тоже не задаёт вопросов: ни про то, как ему удаётся каждый раз выбираться из тщательно охраняемого больничного учреждения, ни про то, что происходит внутри его черепной коробки, где, как она уже знала, живут две личности, только молча обрабатывает синяки и ссадины, которых становится все больше, и молча отмечает, что Тайлеру становится хуже, однако об этом они тоже не говорят. Они вообще мало говорят, предпочитая общаться через прикосновения, которые Уэнсдей на дух не переносит, однако находит особое упоение первооткрывателя в том, что исследовать все новые и новые участки на теле Тайлера, которые вызывают в ответ звуки, кружащие голову лучше любых коктейлей на школьных вечеринках. Она позволяет ему сидеть, положив голову на колени, пока она работает, чтобы, закончив за чётко определенный временной промежуток, обхватить расслабленное лицо парня своими ладонями, и потянуть наверх для приветственного поцелуя. Они оба обозначают это мимолётное касание губ, как разрешение. Тогда Тайлер поднимается и нависает над ней: в такие моменты она иногда различает в нём проблески другого человека, почти незаметные, если не искать. Уэнсдей не ищет намеренно, она просто видит, когда Галпин мягко накрывает голые колени ладонями, чтобы затем невесомо скользнуть ими вверх по бледной коже, играясь кончиками пальцев с подолом ее школьной юбки. Уэнсдей чувствует азарт дрессировщика в клетке тигра: она стискивает пальцами его широкие плечи, впитываясь в плоть короткими чёрными ногтями, и сама прокладывает дорожку влажных поцелуев вдоль линии челюсти, ловя губами его сбитое дыхание. Она знает, что Тайлер сдерживается, хочет быть для неё прекрасным принцем, внимательным и терпеливым, однако Аддамс не заблуждается, стоит ей надавить чуть сильнее, чуть резче, чуть грубее, и принц обернется огнедышащим драконом. Хайд все еще внутри него, глядит сквозь затуманенные нежностью голубые глаза Тайлера, чувствует мягкость девичей кожи через осторожные руки Тайлера, и иногда она думает, ощущает ли он жажду, глядя на то, как она седлает его бедра, ни на секунду не разрывая зрительного контакта, и исследует ладонями напряженный торс, играет тонкими пальцами на ребрах, будто на музыкальном инструменте, словно невзначай касаясь оставленных Лорэл шрамов. Уэнсдей знает, что Тайлеру нравится, когда она берет контроль в свои руки, однако она не обманывается: Хайд всего лишь позволяет ей вести этот танец до тех пор, пока собственноручно не вскроет ей глотку. Тайлер целует её шею, прямо под подбородком, чувственно прихватывая сухими губами кожу, пока Уэнсдей уверенно спускается подушечками пальцев вдоль молнии его светлых брюк, которые, к слову, ему отвратительно идут, и чувствует, как Тайлер плавится под местами неумелыми, но настойчивыми касаниями, растекается точно желе, не способное держать форму без воздействия со стороны. Аддамс раскрывает веер пальцев, обхватывая натянувшую ткань плоть, и он послушно толкается в ладонь девушки, стискивая сильными пальцами изголовье кровати. Уэнсдей заметит глубокие вмятины на железных прутьях позже, сейчас старшая Аддамс слишком увлечена иллюзией контроля над существом, чья сущность прямое олицетворение всех самых страшных кошмаров. Очень её типаж. «Уэнсдей, пожалуйста…» — свободной рукой она берет его за горло и притягивает ближе, вовлекая в поцелуй. Тайлер стонет прямо ей в приоткрытый рот, и тогда Уэнсдей кусает, впивается зубами в его нижнюю губу, чтобы через мгновение, опустив взгляд, победно проследить за тем, как на штанах Тайлера расползается влажное пятно. Когда он вновь целует Уэнсдей, она отвечает почти нежно: Хайды понимают только боль, однако Тайлер смотрит на неё влюбленными глазами преданной дворняжки, и Уэнсдей не позволяет себе даже думать, чтобы гладить его против шерсти до тех пор, пока он лает на чужих. Она успеет подумать об этом завтра. Иногда они разговаривают. — Я думал, что когда правда вскроется, ты дашь Ксавье шанс, — Тайлер говорит со столь привычной Уэнсдей полуулыбкой и, хоть он этого никогда и не признает, лицо его при этих словах приобретает горделивое выражение, как у обычного семнадцатилетнего парня. В такие моменты даже удается не замечать его болезненную бледность, — он кажется, все еще не оставляет надежды добиться твоего расположения. — Думать никогда не было твоей сильной стороной, — Уэнсдей отводит взгляд, сделав вид, что поправляет одежду и не замечает, как Галпин прикладывает ладони к груди напротив сердца, будто своими безразличными словами она смогла пробить его насквозь, а затем добавляет, глядя ему в глаза, — Энид сказала то же самое. — Тогда ты, возможно, совершаешь ошибку. — Тайлер терпеливо ждёт, невесомо перебирая пальцами кончик растрёпанной угольной косички. Уэнсдей думает, что это отличный способ расфокусировать внимание, однако она не отводит взгляд от его улыбающегося лица. — Однозначно. — отвечает Уэнсдей, уперевшись ладонями в его бедра для удобства. — О, господи, я знала, что что-то происходит, когда Вещь не пустил меня в нашу комнату! — звонкий голос Синклер, наполненный удивлением напополам со стремительно нарастающим возмущением, отрезвляет их обоих, будто вылитое сверху ведро холодной воды. Уэнсдей чувствует себя, будто вор из старого фильма, которого поймали со сверкающим алмазом во вспотевших от волнения руках, испытываемое едва ли не впервые жизни чувство стыда захлестывает девушку удушающей волной. — То есть я не… Стоять! Стоять, кому сказала! Тайлер, кубарем скатившийся на пол и набегу схвативший со стола собственную куртку, замирает, наполовину высунувшись в приоткрытое окно. Холодный воздух, ворвавшийся в образовавшуюся щель возвращает девушке ясность мысли, и она мгновенно поднимается, стараясь просчитать, как, используя минимум физического воздействия, остановить возможное кровопролитие. Энид делает осторожный шаг вперед, и из-за тонкой лодыжки виновато выглядывает всей пятерней вцепившийся в ботинок Вещь. Волчица продолжает вытягивать вперед руку с растопыренными пальцами, будто пытаясь удержать Тайлера внутри пространства комнаты силой телекинеза, и Уэнсдей отмечает, что несмотря на напряжение, витающее в воздухе, разноцветные когти она не выпускает. — Слушай… Т-Тайлер? — Тайлер медленно втягивает верхнюю часть тела назад под разноцветный витраж и настороженно смотрит на Синклер, ответив едва заметным кивком — «Я тебя слушаю.» Энид наконец опускает руку, издав облегченный вздох, и быстро переводит взгляд на молча наблюдавшую за разворачивавшейся сценой подругу и обратно. — Тайлер, я не собираюсь тебя трогать, как и ты меня… Верно? (Тайлер вновь отвечает кивком. Энид расплывается в своей привычной широкой улыбке, и Уэнсдей кажется, что температура в комнате теплеет на пару градусов. Растерянное выражение лица Галпина она определенно захочет вспомнить не раз.) Я должна сказать, что не злюсь. Точнее, да, я злилась, но я, честно, не умею делать это долго. И еще Уэнсдей без тебя было плохо, поэтому я правда не злюсь больше, поэтому все хорошо, ты можешь не убегать. — Энид… — выдыхает Уэнсдей то ли возмущённо от того, что волчица неверно, по мнению девушки, интерпретировала психологическое состояние последней, то ли благодарно от того, что Синклер очередной раз подписалась ради неё на сомнительную авантюру. — Я никому не скажу. Ни единой душе, поэтому все хорошо, ладно? Мы квиты, Тайлер. — Ты хорошо меня потрепала тогда. — И между прочим это было мое первое обращение — мама от этой истории была в диком восторге. Они синхронно замолкают, нелепо выпучив друг на друга глаза, когда в полутёмной комнате раздаётся звук, который ни Тайлер, ни Энид не слышали ни разу в жизни и считали, что никогда так и не услышат. Уэнсдей смеётся, низко опустив голову. _______________________________ Тайлер не появляется больше месяца. Вещь мягко постукивает указательным пальцем по тыльной стороне ладони девушки, отвлекая ту от яростного стука по клавишам печатной машины, как бы намекая, что если молодая писательница не умерит рвение, придется в скором времени искать новый инструмент. Уже давно за полночь, однако сон никак не идет: Энид остаётся на ночёвку у Йоко, и, несмотря на продолжающиеся в течение недели попытки заманить старшую Аддамс на это нелепое подобие групповой терапии, Уэнсдей предпочитает тратить свое время с пользой. Однако Вещь чувствует ту тревогу, которая девушка тщательно скрывает, погрузившись с головой в новую главу, сдачу которой она запланировала уже на понедельник. Отсутствие внешнего раздражителя в виде Галпина в её личном пространстве ощущается, словно опухоль, что стремительно разрастается внутри, давит на внутренние органы, постепенно нарушая работу всех жизненно-важных функций. И ни один хирург не сможет помочь ей. Вещь родительски гладит её запястье, показывает языком жестов: «Не хочешь присоединиться к Энид?» — Ты намекаешь на то, что я, словно несмышленый ребенок, беспокоюсь о чужом мне человеке настолько, что не могу быть наедине с собственными мыслями? — холодно произносит старшая Аддамс и, поставив точку в конце предложения, кладёт испещренный печатными буквами лист поверх уже готовой стопки. — Надеюсь, ты хотя бы не делишься с родителями своими психологическими наблюдениями. «Я просто беспокоюсь о тебе.» — Поверь, у тебя нет поводов для… — Уэнсдей оказывается прервана грохотом распахнувшегося окна. Порывы ветра с косыми струями холодного дождя врываются в комнату, разметав только что законченные листы со стола по всему полу, и вместе со свежим запахом грозы и шумом деревьев во дворе Академии внутрь вваливается Тайлер, распластавшись на деревянных досках, будто тряпичная кукла, у которой обрезали ниточки. — Тайлер! — Уэнсдей безжалостно наступает на собственные труды, рывком пересекая разделяющее их пространство, и падает на колени рядом с неподвижным телом. Руки девушки едва заметно дрожат, когда она с помощью Вещи переворачивает парня на спину, пристально всматриваясь в перекошенное болью лицо. — Тайлер, ответь мне. — Уэнс… дей? — мутные голубые глаза едва способны сфокусироваться на её лице. Тайлер выглядит смертельно уставшим, выцветшим, будто старая фотография. Вода, стекающая с его волос и одежды, образует на полу все увеличивающиеся лужи. — Вещь, немедленно принеси полотенца, и помоги мне перенести его на кровать. — отдает команды Уэнсдей, двигаясь быстро и четко, захлопывает окно, принимает из руки друга стопку махровых полотенец, которыми с его же помощью укутывает неподвижного парня, чье кожа впервые холоднее её собственной. — Обопрись на меня. Давай же, Тайлер. Когда Галпин, повинуясь властному голосу девушки, переносит на неё весь вес своего тела, Уэнсдей не может не отметить, насколько он огромный по сравнению с самой Аддамс, и сколько силы таилось в этом теперь истощённом теле, однако сейчас это бушующее пламя не больше спичечного огонька. Неосторожное движение, и оно потухнет. Вещь подбирает те одеяла, которые упали, когда она помогала Тайлеру подняться. Тот с нечеловеческим трудом переставляет ноги, цепляясь носками за деревянное покрытие, и Уэнсдей замечает тёмные отметины на его руках, будто от ремней. Когда она наконец помогает ему добраться до своей кровати, прислоняя обессиленное тело к стене, взгляд Тайлера становится более осознанным, и он сам стягивает мокрую куртку, кутаясь в чёрные полотенца, протянутые Вещью. Уэнсдей присаживается рядом, впиваясь настороженным взглядом в свежие царапины на его груди. Голос Галпина глухой и раздается словно издалека, старшая Аддамс наклоняется ближе, чтобы не пропустить ни слова. — Он становится сильнее, Уэнсдей, мне страшно. — говорит Тайлер шёпотом, так тихо, что Уэнсдей больше догадывается о том, что он говорит по движением искусанных губ. Она сжимает тонкими пальцами махровую ткань на его плечах, и даже сквозь неё чувствует, как дрожит Тайлер. — Я едва могу его сдерживать. — Я знаю. — выдыхает старшая Аддамс, привычно путаясь пальцами в ворохе мокрых прядей, чтобы затем сделать глубокий вздох, потому что Тайлер вновь рядом и так пахнет. Тайлер пахнет корицей, тёмным шоколадом и отчаянием. Оно такое отвратительно тяжелое, что оседает на коже, липкой паутинкой покрывая лицо и руки. Уэнсдей не может защитить Тайлера. — Мне больно. — всхлипывает Галпин, пряча лицо на плече девушки. Сердце Уэнсдей неожиданно пропускает удар, когда она чувствует влагу, просачивающуюся сквозь тонкую ткань дизайнерской рубашки. Ногти, покрытые тонким слоем чёрного лака, успокаивающе скребут заднюю поверхность шеи, потому что Уэнсдей не умеет проявлять сочувствие и показывать жалость, но по необъяснимой причине Тайлера она хочет защитить. Уэнсдей хочет спрятать раздражавшую поначалу до головной боли нормальность Тайлера от всего происходящего вокруг сумасшествия. Пусть Тайлер готовит свой убийственно сладкий кофе, который она никогда не пьёт, предпочитая просто созерцать, как кофейная пенка постепенно оседает в самом напитке. Пусть смотрит свои нелепые фильмы ужасов, ни один из которых не был способен заставить сердце девушки биться быстрее, и уделяет Уэнсдей гораздо больше внимания, чем действиям на экране. Пусть продолжает игнорировать личные границы и лезть туда, куда лезть категорично запрещают под угрозой применить пыточный набор, подаренный родителями на седьмой день рождения. Уэнсдей считает, что это ужасное, худшее на свете кинематографическое клише, но она хочет, чтобы Тайлер продолжал улыбаться ей своей самой нормальной улыбкой. — Я знаю. (Уэнсдей морщится, потому что отчаяние, которым разит от Тайлера, становится слишком горьким даже для Аддамс) Прости. — Тайлер поднимает на девушку огромные влажные глаза, в которых та видит собственное размытое отражение, и приподнимается, так что Уэнсдей чувствует вес чужого тела. Однако она сама сокращает расстояние между ними, прижимаясь холодными губами к его, горячим и сухим, чувствуя на языке солёный привкус чужих слёз. Видение взрывается внутри черепной коробки фейерверком образов, запахов и ощущений. В видении Уэнсдей видит Тайлера. Они в его старой комнате. Воздух вокруг густой, будто патока, каждый вздох даётся трудом. Голова Галпина мечется по подушке, и мокрые тёмные кудряшки липнут к покрытому испариной лбу. Уэнсдей ведёт пальцами по розоватым шрамам, чувствуя, как дрожит от быстрого дыхания его грудь, мягко, но настойчиво толкается бёдрами, чувствуя голой кожей чужую кожу, и ловит губами тот тонкий высокий звук, который Тайлер издаёт, зажмурившись. На кончиках светлых ресниц блестит утренняя роса: Уэнсдей наклоняется и аккуратно касается губами его сомкнутых век. Галпин слабо всхлипывает, вслепую пытаясь поймать чужие губы своими, и то, насколько он нуждается в прикосновениях Аддамс, заставляет тьму внутри трепетать от восторга. Тонкие чёрные пряди оплетают голые плечи, будто древнее заклинание: распущенные волосы должно быть невероятно ей идут. Уэнсдей чувствует жадность, разгорающуюся внутри, будто пожар, озаривший недавно Академию: пожар распространяется, будто по венам у неё бежит не кровь, а керосин, рвётся в голову, в горло. Адамс слышит свой собственный хриплый голос, который говорит «Скажи это, Тайлер.» Тайлер скулит на выдохе, дрожащими пальцами ловя девичье запястье, однако Уэнсдей перехватывает чужую ладонь, переплетая пальцы, и вжимает во влажные простыни, требовательно повторяя: «Скажи. Это. Сейчас.». Тайлер дышит загнано, когда Уэнсдей давит ладонью на низ живота, продолжая двигаться подобно ведьме, танцующей под звёздным небом, однако звёздное небо она видит только во взгляде подернутых дымкой удовольствия глаз. Уэнсдей выбрасывает из видения так же резко, как вспышка молнии. «Я твой.» — эхом отдаётся внутри раскалывающейся головы девушки: беззащитная улыбка Тайлера клеймом жжется на внутренней стороне век. Тайлер придерживает голову девушки, взволнованно заглядывая во всегда бледное лицо — «Ты в порядке? У тебя было видение?» Уэнсдей нравится эта странная самоотверженность Галпина, которая поначалу казалась самой настоящей глупостью: даже балансируя на тонкой грани между паданием во тьму, которой управляет Хайд, и мучительной смертью собственного человеческого тела, внутри которого идет постоянная борьба, Тайлер находит время волноваться о состоянии старшей Адамс, прекрасно зная, что видения никогда не наносили ей серьёзных физических травм. Она кладет свою ладонь поверх его и стискивает холодные пальцы, потому что Тайлер утекает сквозь них будто песок, оставляя после себя только пустоту, привычную, однако отчего-то больше совсем нежеланную. Уэнсдей думала, что привыкла к ней с самого детства, однако Галпин избаловал её своим светом, научил наслаждаться солнечными лучами собственного присутствия, чтобы потом бросить, лишить той милости, которой сам же ее и одарил. Уэнсдей ненавидит тот факт, что единственным, что по капле высасывает из Тайлера жизнь, является он сам, его вторая сущность, что жаждет вырваться наружу. — Я найду способ. — обещает она со свойственной ей непоколебимой уверенностью, однако Тайлер улыбается ей бледными губами и коротко касается ими её лба, холодной ладонь приподняв прямую чёлку. Его все еще бьет дрожь, когда он притягивает ее к себе, и она слышит, как загнанно бьется чужое сердце. Уэнсдей чувствует, что он прощается, и это чувство убивает ее изнутри своей неотвратимостью. — Я больше не приду, Уэнсдей. — Тайлер вновь коротко целует сомкнутые напряженным молчанием губы, и девушка ощущает, будто под веки ей ссыпают битое стекло. Она снова проигрывает, первый раз тогда в полицейском участке, когда в тишине полицейского участка слышала, как крошатся под его удаляющимися шагами осколки её едва зародившихся чувств, и сейчас, когда чувствует, что ни одна сила на свете не способна будет разжать тонкие пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в его холодную ладонь. У Тайлера на лице застывает похожее выражение безграничного отчаяния: человека, неспособного принять и неспособного изменить собственную судьбу. «Я знаю.» застревает у неё в горле. Остаток ночи они проводят, прижавшись к друг другу в странном оцепенении, будто любовники, погребенные заживо под слоем пепла в разрушенной Помпеи. Тайлер много говорит. О том, как жалеет, что не сбежал тогда вместе с ней, о том, что ненавидит то, во что превратила его Лорэл, о том, что отец ни разу не навещал его с тех пор, как его поместили в лечебницу, и о том, как скучает по так рано оставившей его матери. Уэнсдей слушает его внимательно, стараясь запечатлеть в памяти каждое слово, тембр голоса, как двигается грудная клетка Тайлера при дыхании. Когда первые рассветные лучи выстилают на полу их комнаты длинные цветные полосы, Тайлер целует Уэнсдей в последний раз, и той чудится, что вместо нервов у нее оголённые провода, что образуют короткие замыкания, когда кончиками пальцев Галпин трепетно обводит овал её лица. Дверь за ним закрывается тихо, почти беззвучно. Уэнсдей опускается на пол, посреди разлетевшихся листов, часть из которых истоптана подошвами её ботинок, и прижимает стиснутые в кулаки руки к груди так сильно, что становится больно. Однако физическая боль не сравнится с той, что разрывает грудь изнутри. Вещь безмолвно прижимается к её ноге, словно старается забрать на себя хотя бы часть тех страданий, что испытывает старшая Адамс. Тайлер был не прав, ничем хорошим это не закончится для них обоих. _______________________________ Чувство поражения разъедает девушку изнутри, словно ржавчина железо, покрывая разум кроваво-красной коркой, будто незажившую царапину. Уэнсдей раз за разом сдирает отмерший слой, вглядываясь в изображения Хайда на страницах потрепанных книг, личных дневников, и околонаучных статей в Интернете. Везде одно и то же — «Хайды неуправляемые кровожадные монстры, слишком непредсказуемые, чтобы заниматься их изучением.» Уэнсдей вспоминает голубые глаза Тайлера, и со вздохом захлопывает пыльный фолиант. Чувство поражения загоняет Уэнсдей в угол, будто раненое животное, делая и так асоциальную девушку еще более нелюдимой и замкнутой. Энид воркует над ней, точно курица-наседка, однако она не имеет ни сил, ни желания прекратить этот цирк, просто отодвигает в сторону тарелку с имбирными печеньями в форме летучих мышей и снова смотрит на пустой лист бумаги, вставленный в печатную машинку. Мортиша отвечает сразу же, как она посылает сигнал через магический шар, будто женщина сидела перед связующим устройством, только и ожидая «звонка» дочери. Несмотря на то, что подобное средство связи сильно высветляет и горизонтально растягивает изображение, Мортиша Адамс по-прежнему ослепительно красива, хоть мерзкое выражение участия на материнском лице вызывает у Уэнсдей легкую тошноту. — Я знала, что ты позвонишь, дорогая, — мисс Адамс понимающе качает головой, с любовью глядя на непроницаемое лицо дочери через кристально чистую поверхность шара, и добавляет, отвечая на вопросительный взгляд девушки, — при всей любви твоего отца к тебе, а моей к нему, я сочла более приемлемым, если этот разговор будет между нами, девочками. — Если ты уже все знаешь, — Уэнсдей бросает беглый взгляд на сьежившуюся за печатной машинкой Вещь и требовательно произносит, — расскажи мне, что тебе известно о Хайдах, я знаю, что ты училась с одной из них, мама. — Мальчик Хайд, так еще и серийный убийца, — Мортиша расплывается в своей самой гордой улыбке и длинным рукавом неизменного чёрного одеяния промакивает трогательно увлажнившиеся глаза, однако Уэнсдей не разделяет эмоционального настроения матери, едва сдерживаясь от открытого выражения неприязни подобной чувствительности взрослой женщины, — не ожидала от тебя меньшего, доченька, нам с твоим отцом уже не терпится с ним познакомиться. Мортиша прерывается под убийственным взглядом дочери и, на мгновение поджав идеально накрашенные винной помадой губы, будто мысленно возвращаясь в собственную молодость, начинает свой монолог: — Хайды делятся на два вида, пробудившиеся и непробудившиеся. Вторых, как правило, гораздо больше, и многие из них до конца жизни даже не подозревают о том, что являются носителями этих удивительных генов. (Уэнсдей кивает её словам, как бы подтверждая, что уже встречала эту информацию в немногочисленных источниках.) Непробудившиеся Хайды за редким исключением отличаются от обычных людей только более развитыми физическими показателями, однако после пробуждения их сила растет с каждым днём. Пробуждение Хайда чаще всего происходит через сильную физическую боль или психологическое насилие, или одновременно и то, и другое. — плавные черты лица Мортиши на секунду заостряются, приобретая хищные оттенки, однако уже через мгновение она возвращает себе свойственное ей мягкое выражение, и изящным жестом касается кончиками пальцев подбородка. — Что ещё? Зачастую человек, пробудивший Хайда, и становится его или её хозяином, и вот этот момент, когда начинаются проблемы. (Уэнсдей пододвигается ближе к гладкой поверхности шара, чем вызывает у матери краткую улыбку.) Хайд не может разорвать контракт с хозяином и полностью подчиняется их воле, он не может ни навредить хозяину, ни обрести свободу. Однако если мастер умирает, у Хайда есть всего два пути: либо в течение определенного времени найти нового хозяина, либо полностью отринуть свою человеческую сторону и остаться в своем обличии Хайда навсегда. Как я уже сказала, скорпиончик, сила Хайда только растёт, и без контроля мастера эта сила поглощает его человеческую сторону, оставляя только бесконечную жажду крови. — Что случилось с матерью Тайлера? — спрашивает Уэнсдей пересохшими губами: причинно-следственные связи выстраиваются внутри сознания девушки со стремительностью, несвойственным простым людям: одни гипотезы превращаются в утверждения, а другие утверждения обрастают вопросами. Жажда докопаться до истины обостряет все чувства Уэнсдей до предела. — Во время учёбы в Неверморе Сильванна была непробудившейся, обладая лишь выдающимися физическими показателями, но не более, — по спокойному выражению лица Мортиши было сложно сказать, что она испытывала, рассказывая о бывшей однокласснице, однако Уэнсдей улавливает едва заметное напряжение в голосе матери, — во время одной из наших тайных вылазок в город — мы были молодыми, красивыми и считали, что нам ни в коем случае нельзя оставаться в общежитии с наступлением темноты -, Силь встретила тогда ещё обычного штатного сотрудника Донована, который поймал нас на, как ему показалось, затевании чего-то недоброго, у него, как и у многих в Джерико, было предвзятое отношение к изгоям. Однако, кажется, благодаря присутствию Силь в тот вечер, мы отделались лишь скучной лекцией о том, что девушкам не стоит ходить одним поздней ночью. Уж не знаю, что такая невероятная статная особа в нем нашла, однако с момента этой встречи Сильванна потеряла покой, полностью отдавшись вспыхнувшим чувствам к этому строгому, но правильному человеку. Они поженились сразу после выпуска. Уэнсдей растерянно моргает, имея четкое представление, что пробуждение Хайда внутри матери Тайлера произошло во время учебы в Неверморе, ведь именно это послужило рычагом давления Торнхилл на сына Сильванны, однако она не высказывает свои, как оказалось, ошибочные выводы, продолжая слушать медлительное, наполненное разного рода комментариями, повествование матери. — Спустя, кажется, года два Силь забеременела, я узнала об этом от тети Треволлы, помнишь её? Ужасно-прекрасная женщина. Счастье новоиспеченной четы Галпинов было недолгим, роды Силь были тяжелыми. — Мортиша мрачно замолкает, глядя дочери в глаза долгим пронзительным взглядом. Будь Уэнсдей обычным человеком, мурашки давно бы табуном пронеслись по загривку, обдав холодом весь позвоночник, однако девушка стойко выдерживает взгляд матери. — Слишком тяжелыми для обычного человека. Вместе с чудесным солнечным дитём, появившимся на свет в тот дождливый день (Губы девушки будто сами произносят знакомое имя: «Тайлер») Джерико обрел новую городскую страшилку, которая с каждым годом все меньше напоминала эфемерный образ, которым пугают непослушных детей. Мортиша прерывается, будто подготавливаясь к самой тяжелой части повествования, и Уэнсдей сильно смыкает пальцы на краю стола, испытывая внутренние противоречия от того, какая правда готова была раскрыться, дополняя недостающие кусочки головоломки. — Силь была хорошей мамой и верной женой, заботливой, любящей, однако… пробудившемуся Хайду нужен хозяин, иначе он обречен на то, чтобы рано или поздно лишиться рассудка. Силь продержалась долго, очень долго, должно быть любовь к своей семье помогала ей преодолевать жажду, однако разорванные в клочья животные и неудачливые туристы, загрызенные «медведями», не могли быть просто совпадением. Я вынуждена разочаровать тебя, дорогая, однако я не обладаю знаниями, почему Шериф Галпин не стал мастером для своей жены, обрекая женщину, которую он столь трепетно любил, на падение в беспросветную тьму, однако за пару дней до восьмого дня рождения сына Французи Сильванна Галпин пропала из Джерико, и никогда больше не была найдена. — Мортиша заканчивает свой рассказ, выжидающе глядя на полную мрачной решимости дочь. Тёмные глаза её при этом лучатся той особенной нежностью, которой удостаивались только члены семьи Адамс. — Решение за тобой, милая, однако я вижу, что ты уже его приняла, и знай, мы с отцом окажем тебе полную поддержку в его исполнении. Все же мы с тобой, Уэнсдей, оказались не такие разные. — Спасибо, мама. — Уэнсдей чувствует нетерпеливое покалывание на кончиках пальцев, когда в одном из единичных порывов касается ими холодной поверхности шара, зеркаля материнский жест. — А теперь прошу меня простить, у меня есть незаконченное дело. Уэнсдей успевает разорвать канал связи раньше, чем до неё долетает звучащая издалека фраза отца: «Скорпиончик привезет его в наше поместье на следующий уикенд?» Не теряя ни секунды, девушка достает из верхнего ящика в столе черную ручку, которой пользовалась в основном только для учебы, предпочитая печатать все свои произведения, и торопливо оставляет несколько каллиграфически ровных строк на чистом листе бумаги, который затем сворачивает конвертом, передавая в пальцы воодушевленной Вещи. — Доставь его, как можно скорее, однако не рискуй, ты меня понял? Вещь несколько раз машет обрубком кисти, что можно интерпретировать как энергичное кивание, и уже через несколько секунд скрывается за окном, оставив после себя только звенящую тишину. Такую же чистую и ясную, как разум девушки, что вмиг очистился от всех ненужных сомнений и чувств, давая ясно увидеть план действий, который она намеревается воплотить в жизнь. У Уэнсдей есть несколько часов до возвращения Вещи вместе с адресатом письма, чтобы наведаться в бывший рабочий кабинет мисс Торнхилл, который сейчас пустовал, и одолжить пару рабочих инструментов. Девушка знает, что Тайлер будет категорически против этой идеи, однако она не позволит ему провалиться во тьму так же, как это произошло с Сильванной. Уэнсдей Адамс удержит Тайлера на свету чего бы ей это ни стоило, и пусть она и пыталась убедить себя, что это лишь для того, чтобы иметь рядом с собой столь сильного и верного союзника, в самой глубине своей темной души она чувствовала, как отчаянно тянулась к свету, последние крупицы которого Тайлер тратил, чтобы, словно Герда, согреть её замерзшее сердце. Уэнсдей Адамс больше не позволит себе проиграть. _______________________________ В лесу темно и сыро, Уэнсдей находит такое состояние окружающей среды наиболее благоприятным, чтобы словно самурай очистить разум и подготовиться к своему самому важному сражению. У неё нет права на ошибку. Кровь внутри вскипает в приятном предвкушении, когда она слышит тяжелые шаркающие шаги, что приближаются. Чувство дежавю на мгновение скручивает внутренности в тугой узел, когда Тайлер показывается из-за дерева, однако стоит его лицу попасть в полосу лунного света, Уэнсдей беззвучно выдыхает: несмотря на то, что парень едва ли выглядит лучше, чем оживший труп, что-то в чертах его лица говорит, что перед ней все ещё солнечный бариста из кофейни на углу, а не кровожадный монстр, желающий разорвать её на куски. Вещь, сидящая у него на плече, спрыгивает на землю и семенит в сторону старшей Адамс, опережая едва переставляющего ноги Галпина всего на пару шагов. Он не приближается к ней, замерев у ближайшего дерева, и только тяжело дышит сквозь стиснутые зубы, будто каждое движение грудной клетки причиняет ему боль. Его майка порвана в нескольких местах, и серую ткань украшает россыпь бурых пятен, многие из которых все ещё влажно блестят. Тайлер выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание, и Уэнсдей решает не тратить время на бесполезные объяснения. — Мне нужно, чтобы ты выпустил Хайда. — Уэнсдей намеренно не называет Тайлера по имени, они достаточно долго играли в одни ворота, пора сменить стратегию. Даже если Тайлер возненавидит её после этого, Уэнсдей готова рискнуть, чтобы сохранить ему жизнь. — Ты слышишь меня? Я знаю, что ты там, не хочешь выйти и поприветствовать меня? — Уэнс… Уэнс… Дей… — Тайлер падает на одно колено, по телу проходит судорога, однако он все ещё держится, несмотря на то, что на худом лице отражаются все оттенки боли. Он справляется с тем, чтобы ненадолго вернуть себе контроль над голосом, вцепляясь пальцами в сырую землю и оставляя на ней длинные глубокие борозды. — Вещь… Передал… Нашла… Ты нашла… Способ… — Отпусти себя. — Уэнсдей остается стоять на месте, чувствуя, как напрягается каждая мышца в теле в неестественном стремлении преодолеть ту пару метров, что отделяют её и Тайлера. Пока её и Тайлера. Он пришел несмотря на то, что обещал, что это в последний раз, он думал, что она нашла способ избавить его от Хайда. Что же, Тайлер Галпин оказался не единственным способным на ложь. — Это единственный способ. Разве при нашей последней встрече, ты не стремился разорвать меня на куски? Я здесь, добровольно кладу голову в пасть льва, разве тебе не интересно, какова я на вкус. — Пр-рекрати… — Тайлер падает на колени, вцепившись грязными пальцами в собственные волосы. Судороги усиливаются, будто невидимые нити дергают разные части его тела, вынуждая конечности выворачиваться под неестественным для человеческого тела углом. Уэнсдей делает шаг вперед, незаметно подав Вещи сигнал затаиться. — Уэнс… Уэнс… Дей… У-ходи… Тайлер поднимает на девушку обезумевший от боли взгляд, в неровном свете луны одна часть его лица сереет до цвета могильного камня, распухая, словно губка, впитавшая в себя слишком много воды, пока вторая человеческая сторона жалобно кривится, исторгает водопад слез. Рот его двигается неестественным образом, будто цирковая маска, разделённая на две части: «У-ходи/мри». Уэнсдей крепче сжимает пальцы вокруг прохладного стекла, наблюдая, как тело Тайлера трансформируется, окончательно разрывая итак травмированную одежду. Звук, с которым ломаются и заново срастаются его кости, эхом отдается внутри, однако Уэнсдей не отводит взгляд, наблюдая то отчаянное безумие, что происходит с истощенным телом Галпина, которое расширяется и сужается, вытягивается и сокращается, будто грубая детская рука мнет тряпичную куклу неловкой игрой. Тайлер все ещё сопротивляется. «Ух-хор-р-рди! — яростно рычит он, подняв на неё совершенно чужое перекошенное внутренней агонией лицо, и только его огромные глаза все ещё умоляют её о спасении. Уэнсдей ненавидит его за то, что будучи использованным ею в очередной раз, Тайлер смотрит на неё прежними глазами, так, будто она единственное, что у него осталось. Она не двигается с места, даже когда Тайлер издаёт последний яростный вопль, пронесшийся над растревоженным лесом знаком поражения его человечности, и через мгновение в чертах его лица не остается ни капли человеческого, когда он оборачивается на неё, капая слюной с серого подобия губ на обтянутом кожей черепе. В следующую секунду существо бросается к ней, хватая огромной лапой поперек торса. Уэнсдей одним отточенным движением выуживает из кармана стеклянный шприц с голубоватой субстанцией и всаживает его немного выше когтистой лапы, с усилием пробивая толстую кожу. Хайд откидывает её в сторону, чудом не ударив об одно из ближайших деревьев, и, рыча от боли, надвигается следом, занося когтистую лапу для смертельного удара. — Сейчас! — Вещь, словно хищная птица, пикирует с высокой ветки, приземляясь точно на участок лапы рядом с воткнутой внутрь иголкой и опускает верхнюю часть шприца, впрыскивая препарат внутрь. Хайд воет, едва не задев отрубленную кисть, что успевает спрыгнуть вниз, бегом направляясь к уже поднявшийся на ноги девушке. Уэнсдей ждет. Тело, едва пережившее адаптацию к новой форме, вновь начинает меняться: монстр раздирает собственную кожу когтями, разбрызгивая вокруг тёмную кровь и ошметки серой кожи, пока человеческие кости вновь трансформируются, сопровождаясь непрекращающими животными воплями. Словно раненый зверь Хайд падает на спину, катаясь по смятой листе и остаткам одежды, до тех пор, пока наконец не затихает. Уэнсдей выжидает, когда нагое грязное тело перед ней наконец подаст признаки жизни. Приближаться она не собирается. — А ты настолько умная, насколько я и предполагал, у Лорэл ушли годы на разработку этой формулы. — тело по-прежнему не двигается, одна Уэнсдей слышит его голос и замечает, как медленно и глубоко вздымается грудная клетка. Настоящее сражение только начинается: сейчас с ней разговаривает не Тайлер. — Нужно было заменить всего пару компонентов, не сочту за комплимент. — она делает шаг вперед, и он наконец начинает шевелиться, приподнимаясь на локтях, и оглядывается на неё через плечо. Знакомыми глазами на неё смотрит совсем другой человек. — Не могу сказать, что рада тебя видеть. Хайд. Парень глухо усмехается, подымаясь на ноги. Его нагое тело на миллисекунду вызывает у Уэнсдей чувство похожее на смущение, однако оно тут же пропадает, когда они скрещивают взгляды, словно рапиры на дуэли. Хайд ухмыляется, точно знает, о чем она думает, и не применит поддеть своим нелепым предположением. — Если ты затеяла это все, только чтобы посмотреть на мальчишку без одежды, могла только попросить, он бы с радостью устроил тебе менее экстравагантное шоу, — Хайд делает несколько шагов вперед, останавливаясь от неё на расстоянии вытянутой руки, как тогда в больнице. Тёмные глаза его горят холодным огнем: он несомненно наслаждается ощущением власти над телом Тайлера, словно вдыхая жизнь в каждую артерию и сосуд человеческого тела, — неужели ты так соскучилась по нашим милым словесным перепалкам? — Ты несомненно прав: такие изящные комплименты мне не делал никто, — Уэнсдей знает, даже будучи в человеческом обличии Хайд представляет ничуть не меньшую угрозу, чем в обличии монстра. Ей нельзя терять бдительность ни на минуту, — однако у меня есть предложение: я хочу стать твоей хозяйкой вместо Лорэл. Парень кривится от звуков знакомого имени, будто от зубной боли, и это не ускользает от внимательного взгляда девушки, однако презрение, отразившее на лице Хайда в следующий момент, говорит гораздо раньше его последующих слов. — Ты, видимо, ударилась головой, Адамс, если решила, что я захочу поиграть с тобой в Скуби Ду, — Хайд делает ещё шаг вперед, и Уэнсдей почти физически ощущает, как от него исходит угроза всему живому. Животные инстинкты удивительным образом переплетаются в нём с холодным расчетливым умом, и это не может не привлекать её. Раны на его груди слегка раскрываются при дыхании, и Уэнсдей думает, что хочет коснуться их языком, — тебе нечего мне предложить. Мальчишка не продержится и пары дней прежде, чем я окончательно завладею его разумом. — И никогда больше не сможешь принять человеческий облик. — парирует Уэнсдей, с настороженностью охотника, наблюдая, как он презрительно фыркает, разводя руками, как бы говоря: «Ты правда думаешь, что меня интересует судьба этой слабой человеческой оболочки?» — И ты не прав, у меня есть то, что нужно тебе. — И что же мне нужно, Уэнсдей? — Хайд приближается к ней вплотную, и Уэнсдей чувствует жар, что исходит от его голой кожи, когда кончиками пальцев, он касается её лица, оставляя длинный грязный след. Он глядит на неё, как художник на неоконченную картину, наблюдая, как кровь вперемешку с комьями грязи стекает по её щеке. Уэнсдей молчит, потому что ставка в этой игре небывало высока. — Что ты можешь мне дать, чего я не могу взять силой? Его вкрадчивый шепот почти касается её губ, пока большой палец поглаживает горло, чуть поддевая кожу ногтем. Смертельная нежность. — Тебе нужна я. — произносит она, глядя прямо в насмехающиеся глаза напротив. Хайд разражается громким лающим хохотом, однако хватка на её горле усиливается, — Уэнсдей подает Вещи знак не вмешиваться. — Ты правда думаешь, что я не смогу взять тебя силой? — горячий шепот обжигает ушную раковину, когда сильная мужская рука до боли впивается в её бедро. Уэнсдей мимолетно отмечает, что монстр контролирует силу, причиняя ей достаточно сильную боль, но не калеча. Её выпад попадает в цель. — Интересно, какую мордашку ты состроишь, когда наконец почувствуешь в себе мужчину, а, Аддамс? Думаю, нам стоит это проверить. — Лорэл сделала тебя своей карманной зверушкой, я же предлагаю тебе стать моим партнером. — Уэнсдей не двигается, даже когда парень проводит носом вдоль беззащитно открытой шеи, будто выбирая место, куда будет удобнее впиться зубами. Повторное упоминание бывшего мастера действует на Хайда будто электрический разряд: рука с её шеи резко перемещается на лицо, и сильные пальцы зло стискивают щеки. Он жадно рассматривает неподвижные черты лица Уэнсдей, пытаясь отыскать хоть намёк на притворство или на обман, однако она только смотрит на него, не мигая, своими огромными тёмными глазами, гипнотизируя будто кобра. — Стань моим, и я позабочусь о том, чтобы утолить твою жажду. Я клянусь. — Ты хочешь сохранить жизнь этому мальчишке. — всего на мгновение Уэнсдей видит на лице (не)Тайлера эмоцию, которая напоминает ей ревность. — Я хочу сохранить жизнь вам обоим. Ты правда думаешь, что как только ты навсегда потеряешь человеческий вид, полиция не откроет на тебя охоту? Сколько ты сможешь скрываться? Скольких ты сможешь убить? Десять? Пятнадцать человек? Придут ещё. — Уэнсдей наконец подымает руки и кладет ладонь ему на грудь, чувствуя, как загнанно бьется под ней человеческое сердце. — Хоть мне и неприятно это признавать, твоя смерть будет способна огорчить меня. — Ты заключаешь контракт с дьяволом, Барби. — Уэнсдей знает — это не пустая угроза, и это делает момент в тысячу раз лучше, чем она могла себе представить. — Могу сказать то же самое о тебе. — она, не отрываясь, глядит на то, как Хайд до крови прокусывает собственную губу, и темно алая капля чертит темную дорожку по его подбородку к шее. В лунном свете его окровавленное лицо напоминает сцену из старого фильма про вампиров, который Тайлер включал ей во время очередного свидания в крипте. Хайд в отличие от главного антагониста из фильма не вызывает в ней отвращения. Металлический запах щекочет ей нос, раззадоривая тьму внутри: и если Тайлер согревает её светом, то Хайд дополняет её тьму. — Я принимаю тебя. — Эта фраза лишь формальность, Уэнсдей, однако… я принимаю тебя. — Уэнсдей чувствует чужие губы на своих губах, и соленая кровь заполняет рот девушки, когда Хайд впивается клыками в нижнюю губу. Вспышка боли на мгновение ослепляет. Их смешавшаяся кровь стекает по подбородку, пачкая школьную форму. Парень жадно глотает, и она думает, что у неё определенно есть типаж. Хайд отстраняется, сверкая абсолютно безумными глазами, и, соблазнительно улыбаясь, размазывает темный багрянец по её губам большим пальцам, словно любимую помаду. — Я ненавижу тебя настолько же, насколько этот мальчишка любит. — Это взаимно. Бессознательное тело падает к её ногам. _______________________________ — Вон же они! Вперед! Вперед! Вперёд! — звонкий голос Энид врезается в сознание Уэнсдей раскаленной кочергой, прижигая ровный поток слов в открытой книге и заставляя поднять голову, наблюдая, как к прямоугольному столику приближается парочка-неразлучников, как окрестил их недавно Ксавьер. Сам он предпочитает держаться подальше от их компании во время трапезы, и никто не может его за это винить. — Уэнсдей, ты не представляешь, я получила высший балл за контрольную по ядовитым растениям! Аякс, со спины которого только что соскользнула волчица, потягивается и плюхается на скамейку напротив Уэнсдей, пытаясь посмотреть название книги в её руках. Энид огибает стол по окружности и, преисполненная положительная эмоциями, от души стискивает подругу в объятиях. Аякс жестами просит свою девушку не покидать его столь скоропостижно и поскорее отпустить словно окаменевшую под воздействием его змей Уэнсдей. — Этот день итак не радует меня солнечной погодой, поэтому я настоятельно рекомендую тебе свести до минимум количество нашего физического контакта на сегодняшние сутки. — спокойно произносит девушка, однако оборотень без труда различает в её ровном голосе угрожающие нотки, и тут же расцепляет кольцо рук, поплотнее запахивая розовый пуховик и переключая внимания на сидящего рядом парня. Улыбающееся выражение лица Энид меняется, стоит ей заглянуть в тарелку Тайлера через его плечо. Аякс, заинтересованный странной реакцией своей девушки, тоже переключает внимание на вторую персону напротив, через секунду полностью копируя её выражение лица. — Чувак, это что, сырое мясо? Тайлер смущённо чешет шею, быстро проглатывая уже пережеванный кусок, и не сразу находит, что ответить на два вопросительных взглядах, прыгающих от тарелки к его лицу и назад. — Это что-то вроде диеты Хайда, однако с твоим печеньем точно не сравнится. — пытается пошутить Тайлер, и Энид расплывается понимающей улыбкой, плюхаясь на скамейку рядом с парнем и щурясь от яркого зимнего солнца. Петрополос исподтишка показывает парню жест ладонью на уровне шее, который может обозначать только «завязывай, дружище, иначе она потом нас завалит печеньем!». Тайлер не сдерживает короткого смешка, однако Энид, боковым зрением заметившая их взаимодействия, интерпретирует их по-своему. — А чего ты собственно удивляешься? — оборотень острым локтем впивается в бок Аякса так, словно сама только что не пялилась бесстыдно в чужой поздний обед, и добавляет в ответ на вопросительный взгляд парня. — Оборотни тоже часто едят сырое мясо, отец говорит, что это полезно для костей. — Я ни разу не видел, чтобы ты ела сырое мясо, — смеётся Аякс, притягивая покрасневшую Синклер к себе за талию, и та быстро поправляет немного сползшую набок шапку, из-под которой уже успела выглянуть сонная змеиная голова, — а я-то думал, что ты папина дочка! — Для меня до сих пор остаётся загадкой, как вы, будучи в количестве всего двух человек, умудряетесь производить шума больше, чем цирковая трупа. — не отрываясь от книги, произносит Уэнсдей и добавляет, ни на сантиметр не меняя положение тела. — Я в состоянии заметить, что ты показала мне язык, Энид, однако стоит ли мне напоминать, кто именно подготовил тебя к контрольной по ядовитым растениям. — И я тебя люблю! — хихикает Энид и в следующий миг заходится восторженным визгом, от которого вздрагивают все за столом, и даже по словно застывшему посмертной маской лицу Уэнсдей пробегает судорога. — Смотрите: снег пошел! — Действительно. — подает голос Тайлер, вытягивая вперед широкую ладонь, и ловит первые снежки, которые тут же тают, превращаясь в маленькие капельки воды. Уэнсдей наконец переводит взгляд от пропечатанных стандартным шрифтом букв на безмятежное выражение лица парня. Белые пушистые хлопья падают на его волосы, лицо и плечи, и пока Энид делает десятки фотографий, которые потом выложит во все социальные сети с совершенно, как кажется Уэнсдей, неуместными хештегами, она поднимает узкую треугольную ладонь и стряхивает несколько снежинок с золотистых кудряшек. Тайлер словно вмерзает в деревянную поверхность, совершенно поражённый столь открытым для Уэнсдей Адамс проявлением близости. Энид и Аякс так же таращатся на них с одинаково нелепыми, по мнению Уэнсдей, выражениями лиц. Голубые глаза Тайлера, взгляд которых прикован к её лицу, сияют счастьем отвратительно красиво, когда он переплетает под столом их пальцы. Через пару секунд на голове у Энид вырастает целый маленький сугроб, и волчья сущность проявляется через щенячьи глаза, которыми та смотрит на своего парня, благо, Аякс понимает намеки гораздо лучше после пары месяцев отношений. Уэнсдей позволяет себе приподнять уголки губ, наблюдая, как снежная туча заслоняет небо над Академией, и едва ощутимо стискивает горячие пальцы в ответ.