О котёночных снах и сером небе

      На тренировку решительно не хочется. В вуз тоже. Вообще никуда не хочется, когда Марк сопит ему в шею и руками крепко-крепко обнимает за талию, словно даже сквозь сон пытается сказать «не пущу».              За окном вообще ничего нового: серый, промозглый Питер. В декабре здесь совсем не романтично, скорее драматично. Сердце от чего-то щемит, но совсем не сладко, не как летом от июльской духоты и августовской прохлады. Щемит так, словно чему-то нужно сказать «прощай».              Марк под боком ёрзает и очаровательно причмокивает. Женя слегка поворачивает голову и утыкается носом в русую макушку. Тянет носом: пахнет маминым травяным шампунем, сном и совсем чуть-чуть московской осенью. Там-то погода явно лучше. Вообще Марк всё лучшее с собой привёз, когда Женя предложил ему погостить недельку.              «Пока восстанавливаешься», — пожал он плечами. Марк улыбнулся так… по-марковски. По-мартовски? Вряд ли, в начале-то декабря.              Марк привёз с собой осень, хотя в Женино сердце уже прокралась зима. Осень лучше зимы по всем пунктам, правда?              Дверь шуршит и приоткрывается. Заглядывает мама — время уже, пора вставать. Глазами выцепляет зелёно-сонные Женины и пушисторесничные-спящие Марковы. Вопросительно на сына смотрит, мол, вставать будете? Зарядка, пробежка, завтрак чемпионов? А?              Женя осторожно качает головой.              Мать отвечает недовольным взглядом и поджимает губы. Ну как так?              Женя скашивает глаза на Марка. Он абсолютно… котёночный. Про него так в интернете пишут, но никто никогда не заставал его таким. Обвившим Женю руками-ногами, надувшим губы, прелестно уткнувшимся носом Жене в шею. Такого нельзя будить, мама должна понимать.              Она понимает, что Женя разберётся сам, поэтому просто машет рукой и также аккуратно прикрывает дверь. Осторожно, за дверью дети. Только двое, правда, брата временно пришлось сселить на диван. И отсыпать немножко призовых, чтоб не ёрничал.              Женя прислушивается к дыханию Марка и закрывает глаза обратно. Под веками тёмно-серо. Даже не совсем темно. Он слышит, как мерно бьётся сердце Марка, тонкие волоски на шее колышутся от его дыхания, а правая рука немного затекла под весом чужой головы. Но всё в порядке. Сегодня он разрешит ему спать столько, сколько Марк захочет.              Пальцы сами по себе зарываются в непослушные прядки и начинают массировать скальп. От ласки Марк тяжело выдыхает, но, вроде, не просыпается. Он любит, когда Женя так делает, плавится всегда, тает, как мороженое на солнце. Только вот из них двоих ледышка — Женя.              Сегодня суббота. Завтра, что говорится, чемодан, вокзал и слёзы. Конечно, никто из них плакать не будет. Они же парни. Это не круто.              Просто тогда точно наступит зима. А зимой Женя чувствует себя неважно.              — Не спишь? — бормочет неожиданно Марк.              Очень жаль. Провести так вечность не получилось.              — Нет, — тихо отвечает Женя и останавливает движение руки. Гладит голову, шею и ведёт по лопаткам. Обнимает. — А ты?              — Проснулся, — выдыхает. Становится тепло, даже жарко. Но под одеялом и под Марком слишком хорошо, чтобы вылезать. — Который час?              — Какая разница? — ворчит Женя, потому что ему-то абсолютно всё-рав-но. — Давай никуда не пойдём?              Марк усмехается. Женя чувствует движение губ кожей, и от этого ползут приятные мурашки. Ему кажется, что делать такое с ним с самого утра — противозаконно.              — Профессор не одобрит.              Женя фыркает и прижимает крепче.              — Он в курсе, что ты приехал. Он поймёт.              — Подумает, что я тебя порчу, — шутит Марк. Вообще не смешно, на самом деле, потому что почему-то только в его присутствии такое чувство… словно всё на своих местах.              — Ты не портишь, — возмущается Женя. — Ты меня наоборот… Ну, собираешь, типа.              — Как конструктор? Как лего?              Воспоминания греют сердце: лего-вечера в Пекине, такое разве забудешь? Женя в жизни не сможет выбросить их из памяти, потому что тогда слишком много было для них впервые. Впервые взять за руку, по-настоящему, а не контента ради. Впервые прикоснуться сухими губами к обветренным и сбитым об лёд костяшкам пальцев, глядя прямо в глаза и ловя каждую искру в них. Впервые поцеловаться, когда уставшая Камила двинула к себе в комнату, а Андрей отошёл отлить. Впервые почувствовать чужое сердцебиение так близко к собственному.              — Чего завис? — насмешливый тон вырывает из приятных «впервые».              Женя сползает по кровати, чтобы оказаться лицом к лицу. Марк не отстраняется, только улыбается солнечнее и носом трётся об его. Как котёнок, ну правда.              — Э-эй, ты чего? — спрашивает он, подмечая, что Женя в ответ ему не улыбается. Что за новости?              — Зачем тебе уезжать, а? — хрипит Женя.              Он прекрасно знает «зачем». Отлично осведомлён «почему». Наперёд в курсе всех «потому что». Но спросить так хочется, пусть ответ и никак не изменится.              — Потому что ты — Венера, я — Юпитер, я — Москва, ты — Питер, Жень, — хихикает он. Дурак.              — С чего это я Венера? — хмурится Женя.              — Тебя только это волнует?              — А ты так и будешь отвечать по-придурошному?              Марк цокает языком и переворачивается на спину, натягивая одеяло до подбородка. Смотрит в потолок, который, наверное, за эти дни успел изучить до мельчайшей трещинки.              — А что ты хочешь услышать? Потому что я пока ещё — и слава Богу, кстати — действующий фигурист, которому нужно восстанавливаться и выходить на каток. Хотя бы дорожки катать. И может к чеэр…              — Сам-то веришь?              Марк косит глаза. Он больше не улыбается, да и было бы чему, потому что…              — Ну, мне больше особо ничего не остаётся. Это, вроде как, единственный значимый старт в сезоне.              — В смысле? — Женя смешно надувает щёки, но Марк этого не видит. И поделом. Чего ради было отворачиваться? — А как же кубок «Жигули»?              Марк фыркает и кривит губы в улыбке. Уже лучше. Нет, ну справедливости ради, Женя сам решил развести какие-то серьёзные разговоры. Можно было же просто полежать, понежничать. Пока ещё есть время и не настала зима.              — Чемпионат вселенной. Баллы мирового уровня. Запредельная, недостижимая вершина, — разгоняет Марк, но поворачивается обратно и тянется ладошками к Жениным щекам.              Его касание ощущается сладко. Как розовая сахарная вата, магазинное ягодное лукошко, как клубничный бальзам для губ, который Марк стащил у Саши Тэ. О ней они решили не говорить принципиально. Вообще. Может быть, завтра.              Он гладит Женю по шершавой щеке, и тот льнёт к ощущению. Короткие пальцы ведут по отросшим бакенбардам, скулам, ноготь задевает корочку прыщика. Большой палец гладит подбородок с едва пробивающейся щетиной. На сердце опять щемит. Да что за утро-то такое?              Женя скользит рукой, преодолевая небольшое расстояние между ними, и устраивает её на талии. Он нетерпеливо тянет ближе, теплее, слаще. Марк поддаётся, ныряет обратно в капкан рук, ног, смешивает их дыхание и упирается носом в другую щёку.              — Никуда не пойдём, м? — мычит Марк тихо-тихо. Больше выдыхает, чем говорит.              — Не-а, — также отвечает ему Женя. Он снимает руку с бока и тянет одеяло так, чтобы накрыть их обоих. — Останемся так, хочешь?              — Хочу, — кивает Марк, щекоча носом лицо.              Кто бы первым не поцеловал, он всё сделал правильно. Потому что целоваться с нечищенными зубами с утра пораньше — это то, что доктор прописал. В рецепте вряд ли было указано, что пациентам нужно отключить все будильники, поставить телефоны в режим самолёта и проигнорировать мамин стук в дверь, но кого волнует? Точно не их.              Над Питером светлеет небо. Из графитового становится каким-то… просто скучно-серым, откровенно говоря. Никаких тебе оттенков, абсолютно ни-че-го интересного. Люди в чёрных унылых пальто спешат на свои взрослые тоскливые дела. У всех постные лица, пресные мысли и невероятно обыкновенная жизнь. Так кажется из окна, по крайней мере.              В комнате Жени Семененко красочно. Яркие ленточки медалей, живые картины — подарки фанатов, пёстрые игрушки, среди которых сверкающе-белым выделяются десятки тюленят. У него зелёное постельное бельё. Из-под одеяла торчат две русые макушки.              Под одеялом — Женя целует Марка. Или Марк целует Женю. Без разницы. Женя втягивает его нижнюю губу и слегка прикусывает, за что Марк жарко выдыхает ему в рот и тихонько скулит. Громко нельзя — родители ещё, вроде бы, не ушли на работу. Марк ведёт кончиком языка по кромке Жениных зубов, и тот приглашающе приоткрывает рот.              За закрытыми веками тоже красочно. Взрываются розовым-красным-голубым салюты, искры переливаются фиолетовым-бирюзовым-жёлтым. Что там Женя думал про то, что под веками тёмно-серо? Брехня, под веками фейерверки покруче, чем на день города.              Он уже не понимает, где и чьё тело, наверное, они просто окончательно слиплись. Тем лучше — не придётся Марка отдавать никакому поезду, никакой Москве и никакой Светлане Владимировне (при всём глубоком уважении).                            Когда под одеялом закончится кислород и придётся выныривать обратно в мир, они обнаружат себя в той же позе, что и только что проснувшись — Марк у Жени на груди, а тот утыкается ему в макушку. Марк довольно заворочается, устраиваясь поудобнее, свернётся клубочком и устало засопит в шею. После утренних активностей всем котятам нужно отдыхать — это факт.              Женя знает, что котам снятся сны, поэтому он надеется, что вот этому самому, который снова задремал, приснится хороший-тёплый-радостный сон.              И зима никогда не наступит.