(Не) Последняя встреча

      Всё, о чём когда-либо молила Виола в ожидании Силиуса — о их верности друг-другу и истинной любви, где они провожают смерть, следующее рождение и, не пугаясь, встречают звёзды, воплощение иной жизни. «Пусть разлука с моим ненаглядным Силиусом покинет меня навсегда и не посмеет подкрадываться вплоть до нашего вознесения на небеса. Разреши мой страх отчаянной и влюблённой, и я клянусь заплатить своми слезами за эту прихоть» — обращалась к Судьбе девушка, преклоняясь перед ней, и Судьба знала, что боль бравой Виолы бесценна, что за боль Виолы она даже готова позволить обвести себя вокруг пальца, позволить обмануться, сделать вид, что её можно обмануть, чего не позволяла ещё с Великого Начала ни одному человеку из-за знания о его пороках. Верно считается: людские души — это одновременно плоды зла и чего-то поистине прекрасного; и людские души не темнее покрова ночи и не ярче разгорающихся огней. Серость их — внесённая деталь Всевышнего, что принимаемо. И это был первый раз, когда Судьба, видя честность и искренность людской души, дала соглашение сделке, сдвинув мировой порядок. Так услышаны ли были молитвы Виолы на самом деле, как было описано в книге?

***

      Лололошка открывает глаза, прерывая окутывающую тьму. Первая его мысль о том, что он, наверное, очнулся от очень странного и долгого сна, и ему нужно просушить горло. Оглядывается в замешательстве и совсем не понимает, почему находится вовсе не под тёплым одеялом, а рядом с.. подругой? Когда у него появились друзья, и почему он этого не помнит? Стоп. Стоп. Не помешало бы поставить нынешние обстоятельства на паузу, неразбериху нельзя откладывать на потом. Какой сейчас год? Это один из древних веков с грозными армиями или далёкое, «Нишагуназад» будущее? Возможно, настало время умиротворённой поэзии и ласкающих слух струн? Где он и что упустил? Что произошло, пока он был в отключке? Что- — Всё в порядке? Ты какой-то встревоженный, — волнуется неприступная (пока ещё) незнакомка, не зная, что прерывает чьи-то мысли, и Лололошку, словно током прошибает. Селести. Её зовут Селести: крохотная, мельче, чем пчёлка, что крутится вокруг своего улья, Селести, раскрасом напоминающая миролюбивую бабочку. Он повторяет снова, твёрже: «Селести», будто окончательно требует запомнить, и с его уст это соскакивает: — Се-лести... — Ты произносишь моё имя так, словно его раньше не слышал. Ло, ты иногда такой хохотун! — прикрывает замеченную улыбку рукой миниатюрная Селести. «Она верит, что мы знакомы. Значит, и я верю» — легко соглашается Лололошка, не замечая какой-либо фальши в совершенно невинной подруге. Но что-то заставляет вынырнуть не то, что из размышлений — заставляет забыть, как звучит его внутренний голос! Внутренний голос не пропадает, немеет с приходом едва уловимой перемены, в шум, будто так и задумано, вливается новое лицо...       — Как это у вас нет круассанов с ванильным кремом? Я ради них сюда и хожу!.. Сегодня не завозили?! — недовольно разлагольствует незнакомец, переговариваясь то с баристой, то шепча громиле рядом о наплевательском отношении заведения. Он задерживал очередь, грубил бедной девушке, что заместо выполнения своей работы выслушивала это, но основная суть была ясна: круассанов не было, и юноша раздасадован настолько, что игнорировал даже тщетные попытки друга его успокоить. Друг-громила, к слову (кажется, его зовут Воланд), не был уж так удивлён придирчивости, нередко доходящей до накатанной жалобы, однако вовсе не рассчитывал на скандал в общепите. Увести того подальше было тяжело, но за один раф с сиропом байкотирование прекратилось так же внезапно, как и недавняя ярость на пустом месте. — Люц, да не придём мы сюда больше! — Конечно, не придём. Я это гарантирую, просто негодую. Поверить не могу, что со мной так обошлись! — распивает своё сладенькое с важным видом, и Ло готов поспорить на то, что «Люц» — тот, кто в жизни не пил чёрный кофе без сахара, но понтовался «тёмныйкакмоядуша» налево и направо. — И ведь не извинились!.. Хотя, если бы и извинились, то я бы всё равно извинения не принял! — не унимается считающий себя, если не на ступень выше всех простолюдинов, то как минимум королём своего огромного королевства. Только теперь Лололошка мог получше его рассмотреть: платиновые волосы, завораживающий цвет глаз: ярко-алый, в целом миловидная внешность (и в противовес ей острый язык) и точно ангельские, смягчённые черты в состоянии покоя... Как модель. Капризная модель, высоко задирающая нос в начале карьеры, взлёта, не в курсе того, что в любой момент её настигнет такое же грандиозное, как и восхождение звезды, падение, потёкшая тушь и разочарование. Занимаясь разглядыванием, Ло почему-то этот «подросток» показался до боли знакомым, почему-то он был уверен, что догадывается о его привычках — и то было не просто предположение, он помнил. И красные глазки тут же схватили его (нет, опалы не случилось), предупреждающе сверкнув. Не наступая, только чтоб припугнуть хорошенько, но Лололошка, как известно, не из пугливых. Именно этот взор заставил его осмелиться, перевернуть всё вверх дном выкриком: «Люциус!». Все в миг опешили: шокированная такой неожиданностью Селести, непонимающий, как какой-то болван и влиятельный аристократ могут быть связаны, Воланд с мучительно долго крутящимися шестерёнками, которые сами не рады, что крутятся, и больше всего опешил названный Люциус. От него ждали действий: немедленно растоптать чудака! Проявить свою натуру! Показать, кто есть кто! Но Люциус замер, и всё его тело замерло, что, судя по красочной реакции Воланда, не было на него похоже. Собраться и взять себя в руки перед немалым количеством любителей ажиотажа и тех, кому доставляет удовольствие совать носы в чужие дела, было трудно, однако счёт шёл на минуты, оттягивать строго-настрого запрещено и Люциус, как по команде, пересиливает смятение, выглядя уже как ни в чём не бывало: статно, оттого выигрышная позиция, будто заранее заняла наманикюренные пальчики — таково его воспитание. Люциус поднимается, задрав подбородок подобно самому осмотрительному и статусному лебедю (как правило, пестрее и белее этого лебедя не найти), расхаживает, попутно прикидывая оценку «чудаку» и.. его компании. Компания в виде абсолютно безобидной мошки волновала меньше всего, поэтому Люциус направляется к Лололошке с ясной целью выяснить, что за чертовщина происходит в этой кофейне.       — Эй! — интересно, что это за обращение такое: «Эй»? Прямо как в детском саду. Кстати, манерой общения Люциус напоминал задиру именно оттуда. — Каждая букашка города знает и считает своим долгом обсудить меня. Что ж, делайте это сколько влезет! — он изображает самодовольство, гордясь, что стал основой многих лестных и нелестных слухов... И становится увереннее, когда к нему примыкает туго соображающий, но крепкий орешек Воланд, вселяющий ужас своей тушей. — Но я никому не позволю даже шепнуть обо мне в моём личном присутствии. Всё верно, я Люциус. Только кто ты? — Селести испуганно дёргается. Эту ауру опасности, исходящую от возвышающейся фигуры, сложно не учуять. Казалось, от неё не спасут ни стрелы, ни лук... Но беззлобный смешок, порхая, попадает точно в цель: — Ты таким образом пытаешься выяснить, как меня зовут? — Ло почему-то не напрягает ни показывающий кулаки (вестники угроз за углом) бугай, ни «принц», наверняка имеющий достаточно власти, чтобы ткнуть парня мордой в грязь. Возможно, дело в том, что он когда-то давно видел, разговаривал с подобными им забавляющими бугаем и принцем? И эта надменность кажется ему даже знакомее, чем необузданный гнев и сила. Только почему?       Если бы Люциус был чуть несдержаннее, то сейчас на месте ахнул от возмущения: над ним смеются?! «Подставляю свою репутацию под удар, ага! А это не самая худшая подстава, скажите мне?» — вопит Люциус своим въедающимся мыслям. Этот.. этот недотёпа со странными очками (кто вообще такие носит? Безвкусица) и одеждой смеётся! Почти хохочет, вы поглядите! Да что он о себе возомнил?! — Немедленно назови своё имя! — Люциус зол, он очень зол, что под его дудку отказались плясать, и этот наглец, что даже не предполагает о том, какие проблемы тот может устроить, всему виной! Ох, это никак не скрыть от крысиной стайки... «Крысы» есть везде (Люциус их недолюбливает — копаются во всяком мусоре и между тем улавливают словечко, о котором иной раз стоит смолчать перед отцом): они и доложат о случившемся. И Агний снова будет читать надоевшие нотации, а брат подобать примеру и глумиться ещё сильнее — в характере Ивлиса! — Представиться? Мы вернулись к тому, о чём говорили, — пожимает плечами, уже не заостряя внимание на явных скачках настроения. От «поношенности» чужой менталки в груди бороздит немного сочувствия. — Меня зовут Лололошка. — Ло-ло... — Люциус выглядит особо вдумчивым, но попытка произношения этого длинного «Л-л-л» заканчивается и для него неудачей. — Никогда ещё не слышал такого идиотского имени, — о, вердикт! Восторг! Так искренне и просто. — Ты случаем не приезжий? — Так и есть, — соглашается Лололошка, не до конца понимая, что собирает частички памяти то тут, то там: кусочек за кусочком. Да, это она, роскошная Даливарика, прибыл сюда.. — ..Всего несколько недель назад. — То-то на тебя глядят все как на чудика, — нда, быстро утихомирился. Хм, не затишье ли это перед бурей?.. Но вопреки здравому смыслу Люциус не даёт указаний Воланду, куда бить и больше не спешит разъяснять отношения сам, переключившись на другое занятие. Вся шумиха постепенно отходит на задний план, былой энтузиазм наблюдающих утух. Фух, можно выдохнуть... — Знаешь, не удивлюсь, если ты как-то пересекался со всезнайкой Абер. Прайм. Тц, чёрт их разберёт... — Неужто.. Райя! — лицо Лололошки, выглянув из туч, сияет (Люциус одновременно пытается зажмуриться от ослепляющих лучей и съязвить: «Пф! Кто бы сомневался? Что ты, что она странные донельзя...»), ведь Райя теснит ему сердце, словно она является его близкой-близкой частью. — Ты её знаешь? — Я слышал о ней, — кратко, лаконично и довольно нейтрально, учитывая отсутствие переходов на личности и оскорбляющих жестов... Браво! Люциус, похоже, впервые стоит в сторонке и своеобразно, пусть и не посредственно к Райе, но проявляет уважение и признаёт её находчивость. Не делает соответственный акцент на прозвище, не делает «всезнайку» обидной... Только дело ведь не в гениальной Абер, верно? Люциус широко распахивает глаза в осознании, и он бы дрожал, превращаясь в мелкого зверька, если бы не остатки отцовских наставлений, жужжащее давление, пожиравшее всё хорошее изнутри... Он остановился, потому что дело было в имени нового знакомого, врага, кого угодно с именем Лололошка. Дело было в нём. В Лололошке. Снова, снова это обезоруживающее состояние: не потряхивание Воланда, ни изумлённо хлопающая глазами Селести, не издавшая ни звука за всё время, не могли заставить его очнуться. «Лололошка — это то имя, которое..» — Люциус моментально прикрывает рот рукой, не давая огню, сходящему с щёк, растекаться дальше. Ой-ой, горят! Щёки пылают! Смятение одерживает победу, заставая бедного и пришуганного врасплох. Молчание длится бесконечно, и бесконечности должен быть предел-       — Я.. Аргх, я зря только трачу время на тебя. Мы уходим, — Люциус выпрямляется, по-кошачьи дёргая носом в придирчивости и, по его смешанному настрою, готов утереть кому-то лицо хвостом (разумеется, если бы он у него имелся, как у какой-нибудь демонической особы. Например, у правителя Преисподней), напылив под гламурную Лану Дел Рей, или в открытую сбежать. Убегать Люциуса не учили, считая этакую слабость как минимум — недопустимой, как максимум — несмываемым позором. — Получается, мы теперь знакомы? — окликивает Лололошка в подкреплении некой надежды. Но как же ему хочется это сделать сейчас. — Знакомы, Ло-ло.. Как тебя там? Неважно, — ещё как важно, неумелый лгун. — Но учти: я с тобой не закончил, — один щёлк пальцами, переводящийся, как: «На выход», — и Люциус, не теряя своей грации, удаляется, загребая с собой и Воланда, не томящего узнать: «Люц, что это ты растерялся там? Болванчик-то, вон, как доматывался!.. Погоди-ка, почему я вдруг его так назвал? (и бла-бла-бла, куча лишней болтовни)». — Что это было? — наконец «отвисает» Селести от развернувшейся громкой сцены, видевшая подобное разве что в зарубежных сериалах. Божечки! Переварить бы ещё случившееся с горе-пополам! — Удавшееся знакомство, я полагаю, — поднимает на смех ситуацию, ненароком вставляя вопросительную интонацию в «удавшееся знакомство», Лололошка. Ну и ну! Наткнуться на местную селебрити и спеться с её главарём!.. Поверьте, Селести обескуражена своим лучшим другом не меньше. И как Ло сошёлся с врединой, которая нисколько протянуть не может без этого пугающего оскала — остаётся загадкой... Правда, что-то в этой встрече было сумбурное и неудобное. Повисшая неловкость, разглядывания и.. Что? Смущение? Как-то необычно. Селести тут же спешит отмахнуться от дальнейших размышлений: «Ох, надо меньше фильмов смотреть!», списывая подобные умозаключения на придумывание того, чего на самом деле нет. А оно было. Слава Всевышнему, не дошло. Никто не понял, не намеревался подслушать, не захотел слушать, отвлекаясь на свои беседы, заботы, дела. И Люциус под угрозой смерти не скажет, что отпечаток этого притягательного имени остался у него на губах, размазанный... Лололошка тоже не скажет о родных, о святых ресницах, даже маленькой Селести не намекнёт. Они не расскажут, лишь тайно моля о долгожданном воссоединении. И Лололошка, расплываясь в глупой улыбке за столиком, надеется увидеться с ним снова.

***

      Виола и Силиус отныне были вместе и рассыпались в благодарностях к возведённым вратам, что удерживали рвущуюся к ним разлуку. Связь, крепко-накрепко скреплённых Судьбой душ, будучи барьером, отгоняла подступающее зло: с этим мечты обращались в реальность, звёзды становились ближе, а наши вольные птицы увереннее в том, чтобы ступить в неизвестность, обратиться к Создателю напрямую, если это понадобится (Как самоотверженно!).. Их одеяния, их голос, их цепкий облик отражались в зеркалах, не отставая друг от друга и сливаясь в один силуэт, а любовь грохотала по Земле молниями, купала почву в дожде и посылала чудеса... Да, чудеса человеческих чувств поистине удивляли. Неумолимая Виола, прижимаясь к любимому, клялась в своей преданности Силиусу, Силиус же был открыт и клялся в защите любимой от всего, что так и норовило помешать хранимому ими счастью, сплетая пальцы рук. Сплетая кометы, что кололи где-то у кончика безымянного... И господствующая Госпожа Судьба, впечатлённо кивая, принимала едва не терявших рассудок возлюбленных. Ведь боль всегда была высокой ценой, не так ли?