Mangled hearts

      Доехав до своего любимого места у окна, Наннали глубоко вздохнула, вспоминая тепло рук своего принца, его любовь, его верность, его нежность, его голос, его запах, его вкус, закусила нижнюю губу, подняла руки к лицу и со сдавленным стоном боли раздвинула пальцами свои бесконечно тяжелые веки. Свет впился в мозг, заставляя юную девушку биться в судорогах в своем инвалидном кресле. Биться, считая в подсознании секунды, которые она сможет терпеть эту пытку. Шесть… Семь… Восемь… Из света и боли проступает горизонт в окне… Десять, она чувствует, что начинает терять контроль над своими мышцами, одиннадцать, горизонт сплетается в силуэты деревьев и крышы маленьких коттеджей рядом с академией, в которых живут семьи тех, кто не готов отдать своих детей в кампус. Четырнадцать, небо приобретает краски, вместе с волнами тошноты и с захлебывающимся сердцем… Шестнадцать, у бесформенных клякс деревьев появляются ветки, левая рука дергается, не в силах больше держать глаза открытыми. Семнадцать, вспышка боли, сильнее предыдущих, Наннали чувствует, как сдает правая рука, как что-то теплое начинает течь по бедрам, вместе с жидким огнем в паху: мышцы отказали не только в руках. Восемнадцать, снова спасительная тьма… Как только последние судороги проходят, на измученном побелевшем лице проступает триумфальная улыбка, не сошедшая с лица даже тогда, когда Наннали бессильно упала из кресла вперед, в заботливо подставленные руки Саёко, устало вздохнув, чувствуя, как прилипают к взмокшей от пота шее волосы. Перебравшись с помощью горничной на кровать, принцесса принялась раскаладывать все по полочкам.       Последние пару дней были для нее какими-то «британскими горками» в эмоциональном плане: вечер пятницы начался кошмарно. Абсолютно и невыносимо кошмарно, когда ее любимый Лулу даже не появлялся на уроках, а приехал домой во втором часу ночи в едва ли вменяемом состоянии, пьяный и под влиянием каких-то наркотиков, пахнущий отвратительно-горькими мужскими духами. Братик споткнулся об ее коляску и, проигнорировав ее саму, что-то невразумительное буркнул себе под нос, потом на полчаса заперся в ванной, откуда выполз едва ли не на четвереньках, судя по звукам, и лег спать. В последние месяцы это стало нормой: Лулу пил с ней утренний чай, желал удачи и исчезал по своим делам, сваливая рутинную заботу о ней на Саёко, их горничную и телохранительницу. Исчезал иногда до вечера, иногда появляясь лишь на заседании студсовета, куда ей приходилось наведываться, чтобы перехватить хоть несколько десятков минут с человеком, которого она любила больше жизни.       О да, она прекрасно осознавала свою неправильную, не сестринскую любовь к нему. Это началось давно, еще до убийства их мамы, еще когда все было хорошо. Когда Юфи пришла к ним в гости, залезла к читающему Лулу на колени, начала кормить его печеньками и заявила, что она хочет быть его женой, когда вырастет. Сестринская любовь не бросает тебя от такого заявления на пол со спертым дыханием, как марионетку с обрезанными ниточками. Или не заставляет тебя дрожать внутри, чувствовать, как сердце бьется внизу живота, отдаваясь там болью при каждом толчке крови, когда твой брат берет тебя на руки. Или биться в слезах после кошмара, в котором он лежит среди каких-то обломков здания, окруженный осколками бетона, а в него целится целый взвод британских головорезов. Или вновь биться, бессмысленно пытаясь толкнуть своими тонкими слабыми руками тяжелую коляску так, чтобы она перескочила через высокий порог в его спальню.       Биться, раз за разом будучи обреченной на поражение. Биться, зная, что он, пьяный, уставший и отходящий от своих приключений не проснется до полудня. Что в пять сорок утра прийдет Саёко и отвезет Наннали обратно в ее комнату и, взяв руки принцессы в свои, сложит пальцами девушки очередного бумажного журавлика, перенесет в кровать и уйдет, снова оставив ее наедине с тьмой, болью и пустотой, которую может заполнить лишь ее принц. Биться, слушая, как во сне останавливается его дыхание, как умирает ее сказочный принц, свет в ее тьме, хрупкий, тонкий, как веточка Лулу, несший сломанную бесполезную девочку на руках под огнем Кнайтмаров, через поля, усеянные трупами, через кровь и через мрак. Слушая, как он захлебывается собственной слюной, слушая, как его тело бьется в кровати в агонии, хрипя и затихая. Лишь тянуть к нему руки и умолять его «Живи, Лулу, пожалуйста, пожалуйста, Лулу, они…» Биться и умолять даже когда его судороги затихли вместе с дыханием, в мертвой тишине. У Наннали было прекрасное чувство времени, и она понимала, что после получаса без дыхания и без движения люди не выживают. Но все-равно раз в пятнадцать секунд, наплевав на боль, толкала каталку вперед, чтобы удариться о порог и толкнуть снова, бессильная даже закричать, лишь шепотом повторяя «Лулу, пожалуйста, мой Лулу, любимый мой принц, проснись, Лулу, пожалуйста, Лулу, они…». Зная, что мир разорвет ее на части, стоит Лелушу умереть. Умоляя в своих мыслях христианского Бога, Тора, Одина, Хель, пророка Махмуда и всех известных ей богов, чтобы ее принц ожил.       Это простолюдины умирают, а принц встрепенулся, вдохнул полной грудью и сонно задышал, как будто ничего и не было. А потом вскочил с кровати и метнулся к ней. В тот момент Наннали решила, что о том, что произошло, не узнает никто. Это все пронеслось в ее голове за те секунды, что понадобились брату, чтобы добраться к ней. А потом Наннали Ламперуж утонула в нежности. В нежности, о которой она не могла даже мечтать. Нет, она никому никогда не расскажет, что случилось. Никогда не расскажет, что пообещала сама себе, что если любимый проснется, она отдаст ему всю себя, все, чем она есть, все, что может отдать. Свою душу, свое тело, свою любовь, что Наннали Ламперуж будет бороться за своего любимого мужчину, за своего принца, за своего ангела, за короля ее сердца…       Да, сейчас он вновь уехал с Ривальзом. Но в этот раз изгнанная принцесса была спокойна: Лулу вернется. Он и правда вернется к ней, сразу, как только освободится. Может, его задержат дела, но сразу, как только ее принц сможет, он будет рядом с ней. Для нее. И уже одна мысль об этом наполняла душу теплом, а тело сладкой томной дрожью, как под его пальцами, когда он разминал измучанные мыщцы после страшной ночи. Или в момент, когда он взял ее изуродованное, больное тельце на руки и прижал к себе как дражайшее сокровище. Или когда Наннали прошлым утром эгоистично и похабно доводила себя до грани, лежа в ЕГО постели, вцепившись в ЕГО ночнушку, доводила себя, как учила ее Алиса, зная, что не ощутит почти ничего, кроме очередных спазмов боли. Да, не такой, как обычно, а прокатывающейся волнами внизу живота, сладкой, теплой, но боли тем не менее… И когда ее принц вместо того, чтобы оттолкнуть свою сестру, эгоистично и противоестественно ищущую выхода своим страстям, погладил юную девушку по голове. А ведь в тот момент ее рука была на его коже, значит, она могла чувствовать то, что он думает, чувствовать, притворны ли его ласки или… Нет, не притворны, как это было в последние полтора года. Как частенько бывало после смерти матери. Боль, сладкая, теплая, желанная, вспыхнула огнем внизу живота, вновь бросая хрупкую фигурку в дрожь…       Наннали Ламперуж любила свою боль, смирившись с тем, что она будет сопровождать ее всю ее жизнь. И если Наннали Ламперуж не могла изменить мир, сделать его добрее и чище, нежнее и ярче, чтобы никто больше в мире не переживал того, что переживала она, то Наннали ви Британия вполне может попытаться создать свой собственный мир, в котором ее принц станет ее Королем, в котором им никогда больше не прийдется разлучится более, чем на день. Мир, в котором Лулу не променяет свое солнышко ни на кого. Да, он обещал сейчас, искренне и от всего сердца, да, он мыслями рядом с ней, но вдруг брат опять свалится в пучину пьянства и разгула в попытках убежать от нее и от себя, убежать от боли? Вдруг опять доведет себя до… До… Наннали не могла произнести это даже в мыслях. Если, если она станет императрицей, она сможет просто приказать. Приказать другим девушкам оставить ее Лулу в покое. Приказать принять то, что она желает его всеми фибрами своей черной кривой душонки. Приказать… Привычно одернув себя от падения в королевское безумие, характерную черту всех потомков короля Артура, Наннали усилием воли развернула в голове клубок из сотен событий, вероятностей, слов, чувств, идей и мгновений, которые были, есть сейчас или произойдут потом. В конце концов, чтобы быть королем, нужна Сила Короля…       Нет, — подумала принцесса, — я не буду играть в те самые игры, что Шнайзель или Кловис, или Корнелия, или Марибелл, или Чарльз. Он не заслуживает быть пешкой, не заслуживает быть обманутым, оставленным в тенях… Сегодня, когда брат приедет, я расскажу ему все, все, что думаю, все, что чувствую, все, что не смогла сказать в ванной комнате. Мне хватит сил, мне хватит решимости. Мне хватит любви! Если я хочу жить в мире, где мой единственный по-настоящему любимый человек рядом со мной, я должна быть достаточно сильной, чтобы хотя-бы рассказать о своих чувствах. — Улыбнувшись сама себе, впервые за много лет чувствуя гордость за себя, Наннали нащупала на пейджере кнопку вызова горничной и расслабилась, ожидая, пока ее верная служанка, подруга и просто хорошая молодая женщина прийдет, чтобы помочь ей выбраться на свежий воздух. Вдохнуть полной грудью, наслаждаясь последними моментами покоя перед штормом, который унесет их с братом в неизвестность. В будущее, о котором она мечтала. А если ее Лулу не разделит с ней ее мир… Нет, это невозможно, невозможно после всего, что случилось в последние дни.