Когда растает Антарктида

Все воскресенье Уэнсдей не выходила из комнаты. В понедельник, к сожалению, эту чудесную традицию нарушить все же пришлось. — Ты знала, что это Лукас? — это была пятнадцатая попытка Энид заговорить с соседкой за последние сутки. Аддамс не соизволила даже поблагодарить ее за то, что та дотащила ее до комнаты в субботу ночью. И любезно поделилась с ней аптечкой, очень пригодившейся ее израненным туфлями ногам. Сейчас они вместе шли на литературу. Идея идти вместе, как вы могли догадаться, принадлежала не Уэнсдей. — Что «это»? — Аддамс неохотно поддержала разговор. — Ну, на балу, это был он и его друзья-нормисы, — обрадовавшись хоть какой-то ответной реакции, Синклер тут же принялась тараторить, — Я увидела их, когда все разбежались. Это они привезли в школу краску и подключили ее к пожарной системе. Оказывается, это был их план изначально, ты представляешь? Он знал об этом, когда звал меня на бал! А весь вечер держался так непринужденно… Меня спас от них Аякс! — Спас? — логическая цепочка в голове Уэнсдей не сложилась, — От кого спас? — От Лукаса и его друзей! — Энид взмахнула руками и едва не улетела по лестнице кубарем вниз. Аддамс поймала ее, схватив сзади за рюкзак, — Они же ненавидят изгоев! А я изгой, и обнаружила их на месте преступления! — Но они нормисы, — Синклер не поняла, спрашивали ее или просто утверждали. — Ну да. — И от чего там спасать? Блондинка разочарованно закатила глаза. Нет, делиться с соседкой романтической историей о том, как ее возлюбленный спас ее от банды нормисов-преступников, было совершенно невозможно. Уэнсдей, как обычно, делала акценты совсем не на том, что было действительно важным в ее повествовании, а самое интересное, наоборот, словно бы специально пропускала мимо ушей. Разговор, на счастье Аддамс, так и не продолжился. Они как раз подошли к нужной им аудитории, когда Энид снова открыла было рот, а ее соседка — учебник. Дальше диалог как-то сам не пошел. А потом пришла учительница, и началась очередная тоскливая неделя серых студенческих будней. Уроки, факультативы, заунывные обеды в школьной столовой. Хуже последних были разве что факультативы — занятия по пчеловодству терзали в Уэнсдей чувство вины, но она упорно на них ходила, ухаживая за пчелами Юджина и подолгу размышляя возле доски с уликами и фотографиями по делу монстра. Потом был час, выделенный на писательство. Ужин. И сон. В таком ритме она продержалась до вечера среды. — Чего тебе? — недовольный взгляд соскользнул с потолка на Вещь, который, забравшись на кровать, показывал девушке где-то найденный — или, скорее, украденный — черный лак для ногтей какой-то новой фирмы, — Нет, не сегодня. Глобальное потепление не обходит стороной даже антарктические айсберги Аддамс резко села, рванувшись к своему столу с такой скоростью, что Вещь испуганно отпрыгнул, подумав ненароком, что у нее случилось писательское озарение. Или очередная гениальная догадка касательно расследования. Ну или что-то еще в этом духе. Меньше всего он ожидал, что она откроет учебник по экономике и начнет его судорожно читать, будто знания о макроэкономических показателях или факторных доходах в эту секунду могли решить судьбу человечества. Термины. Цифры. Графики. Зачем ты вообще его притащила — Будь оно все проклято! Она подскочила со стула черной пружиной. С грохотом убрав книгу в ящик стола, резко обернулась, вперившись взглядом в Вещь, который, абсолютно ничего не понимая, в эту же секунду захотел иметь способность становиться невидимым. Ему показалось, что ее глаза метали самые настоящие молнии. И мощности их заряда смог бы позавидовать даже дядя Фестер. — Ты. За мной. Не. Пойдешь. Понятно? Он согласился. Аддамс разъяренной фурией вылетела из комнаты, в дверях столкнувшись с Энид, которая, едва увидев лицо соседки, всеми силами попыталась стать частью коридорной стены. Уэнсдей знала, куда идти. Калибан-холл, мужское общежитие для учеников старших классов Невермора. Четвертый этаж. Вторая дверь налево. Она это слишком хорошо запомнила. И не только она. Приди Аддамс на минуту раньше, она бы услышала разговор. Возможно, не будь она погружена в свои мысли настолько сильно, она даже смогла бы услышать его еще с лестницы. — Не трогай меня! — Ладно тебе, неужели ты так быстро от всего этого отвык. — Тебе здесь делать нечего, я… — А я соскучилась. — Убери свои… Ее выдал кем-то выброшенный на пол пакет из-под чипсов. Он хрустнул. Двое обнимавшихся в коридоре студентов одновременно обернулись. Голубые глаза сверкнули торжеством. Зеленые — ужасом. Черные — невиданной ею доселе ненавистью. — Уэнсдей! — Ксавьер оттолкнул от себя Бьянку, буквально повисшую у него на шее, и сделал шаг вперед. Аддамс отступила. Когда он бросился в ее сторону, она уже бежала вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки, едва ли не через пролеты. Ее руки судорожно пытались запахнуть куртку, и без того застегнутую до упора, зубы стучали, словно ее только что окатили ледяной водой и выставили на мороз. В горле горьким огнем горела ненависть ко всему живому. Она не заплакала, не закричала, ничего вокруг себя не разрушила в яростной попытке хоть куда-то выплеснуть душащую ее злость. Она просто ушла в лес. И просидела под одиноко растущим деревом до рассвета. А потом, как ни в чем не бывало, вернулась в комнату и рухнула в кровать, желая заснуть и никогда больше не возвращаться в этот проклятый мир, в котором чувства оборачиваются осколками гребаного стекла, впивающегося в твою душу, даже если у тебя ее нет. — Ты же помнишь, что на этой неделе родительские выходные? Энид не оставила четвергу возможность стать «не таким уж плохим днем». Автор блога про школьные сплетни имела удивительную способность выбирать наихудший момент для того, чтобы приносить и без того совершенно безрадостные новости. Прямо-таки горькая ирония какая-то. Ну, по крайней мере, это была возможность хотя бы ненадолго отвлечься.

***

— … желаю всем вам отлично провести эти долгожданные родительские выходные! Уимс закончила свою речь, не преминув упомянуть также и о том, что трагически раненный Юджин Оттингер, да будет всем известно, уже идет на поправку. Эта часть монолога директрисы вызвала среди студентов явный скепсис — слух о том, что парень так и не вышел из комы, уже несколько дней гулял по Невермору, но, видимо, картинка, которую должны были видеть достопочтенные родители совершенно не обязательно должна была соответствовать действительности. Уже к полудню внутренний двор школы был битком набит «счастливыми» воссоединившимися семьями. Энид стояла рядом со своей стаей, выслушивая комментарии матери касательно того, что она до сих пор не обратилась. Ее братья дрались за непонятно где ими раздобытый кусок отбивной, отец же стоял в стороне, и только ради одного его ласкового взгляда Синклер была готова терпеть эту так сильно осточертевшую ей пытку. Родителей горгон можно было узнать по головным уборам, плотно покрывающим волосы. Семьи в черных очках, как водится, держались подальше от солнца. Были тут и те, чьи пронзительные голубые глаза снисходительно смотрели на все происходящее вокруг. Впрочем, не обошлось и без родителей, кто приехать так и не удосужился. — Моя маленькая грозовая тучка! — обращение как нож в спину. Уэнсдей обернулась, из всей семьи наименее злобным взглядом удостоив разве что Пагзли. Тот приветливо помахал ей рукой. Отец расплылся в улыбке. Мать двинулась ей навстречу первой, и взгляды большинства находящихся во дворе школы существ на несколько секунд были прикованы исключительно к ней. А потом события выходных начали стремительно превращаться в огромных размеров снежный ком. Все началось в кабинете директрисы Уимс. Обсуждения старых выпускных альбомов и успеваемости Уэнсдей быстро перетекли в разговор об успехах терапии, которую, по назначению суда, все это время проводила с ней доктор Кинботт. С трудом сдерживая ехидство, Лариса вкратце обрисовала чете Аддамс ситуацию, добавив, что, раз уж такое совпадение произошло, было бы очень кстати провести семейный сеанс у психолога для всех них и разом обсудить все, что заботит членов этой очаровательной и дружной семейки. Интересно, а Вещь они тоже собираются выслушивать? В машине по дороге к психологу Уэнсдей занималась вынашиванием плана своего нового расследования, которое собиралась начать в самое ближайшее время и которое, по ее предположению, должно было отвлечь девушку от эмоциональных переживаний и направить фокус ее внимания в другое русло. Кабинет Валери Кинботт показался ей идеальным местом, чтобы приступить к претворению своего плана в жизнь. — Что за цирк ты устроила! — мать нависла над ней гигантской летучей мышью, стоило им только выйти на улицу, быстро закончив тем самым едва успевший начаться семейный сеанс, — Как ты смеешь так говорить об отце? Он невиновен! — Может быть, — в темных глазах дочери не было ни капли сожаления, — Но вы что-то от меня скрываете, и я выясню, что именно. Мортиша развернулась, словно крыльями взмахнув длинными рукавами своего платья, и, не сказав ни слова, направилась обратно к машине. Уэнсдей, тяжело вздохнув и поборов желание снова улизнуть в лес, нехотя последовала за ней. Возможно, если бы она узнала о том, насколько более сложными были взаимоотношения с матерью у так сильно не полюбившейся ей сирены, ей стало бы проще. Возможно. Но она этого не знала. А потому, проклиная все на свете, шла за Мортишей. В то время как в Везервейне Бьянка старательно пыталась спасти свою жизнь от внезапного бедствия в виде объявившейся впервые за несколько лет Габриэль. Прежде чем вернуться в Невермор, Аддамс сделали остановку возле какого-то невзрачного магазина. Гомес поспешно загнал детей внутрь, обещая им купить любую сладость, какую они только пожелают. На Пагзли это подействовало. На Уэнсдей, само собой, нет. Стоило только отцу заговорить с продавщицей, она выбежала обратно на улицу, успев заметить, как за поворотом впереди нее скрылся длинный подол от чьего-то черного платья. Чьего-то, как будто на дворе девятнадцатый век и в таких вещах люди ходят поголовно. За Мортишей она проследила до самого кладбища. Оторванный цветок алой розы она в последствие нашла на могиле Гэррета Гейтса. И после этого мама будет уверять ее, что ничего не скрывает? Уэнсдей не хотела, чтобы это расследование выходило за рамки их семьи. Она хотела решить все, вынудив родителей рассказать ей правду, и не собиралась привлекать к этому старому делу никаких посторонних людей. Ее планы нарушил шериф Галпин: — ГОМЕС АДДАМС, — в его голосе чувствовалось торжество. Самоубийство судмедэксперта было трагедией, но он собирался с лихвой отомстить и за это, и за смерть одной некогда очень влиятельной в этом городе семьи, — ВЫ АРЕСТОВАНЫ ЗА УБИЙСТВО ГЭРРЕТА ГЕЙТСА. По щеке Мортиши скатилась одна-единственная слеза. Обед так и остался на столе не съеденным. Уэнсдей была в полицейском участке уже спустя полтора часа. Она настояла на том, чтобы ей дали увидеться с отцом, и, уже запомнив эту бойкую девчонку с косичками, полицейские даже не стали с ней спорить. Рассказ Гомеса ее не впечатлил. Правдоподобную, как могло показаться на первый взгляд, речь портила мимика и жесты, которые выдавали в отце если не откровенного лгуна, то, как минимум, явно чего-то не договаривающего человека. — Вы же знаете, что он невиновен! — она хлопнула дверью, нагло заявившись в кабинет шерифа. — Я знаю, что справедливость восторжествовала, пусть и спустя много лет, — Галпин был настолько доволен собой, что на выходку Аддамс не повел и бровью, — Твой отец написал чистосердечное признание. Это упрощает мне работу, дело будет сразу передано в окружной суд. Уэнсдей смерила его тяжелым взглядом. И покинула Джерико, отправившись на поиски оставшихся на свободе членов семьи. Долго искать не пришлось — Пагзли она знала, как облупленного. Она нашла брата на пирсе, недалеко от Невермора. Тот, как обычно, ничего стоящего не сказал, еще и подсластил их разговор комплиментами касательно предрасположенности старшей сестры к дедукции. Вот казалось бы, в них текла одна кровь, а ощущение было, что они ну как минимум из параллельных вселенных. По крайней мере, он дал ей подсказку, где стоило поискать Мортишу. Уже что-то. — Здравствуй, мама. — Привет, Уэнсдей, — темно-бордовые губы тронула улыбка, — Ты знаешь об этом месте. Быстро ты, однако… — Я отказалась вступать в «Белладонну». На бледном лице матери отразилось не удивление. Скорее что-то вроде понимания. Если она вообще была на него способна. — Что произошло на самом деле? — младшая Аддамс встала ровно по центру комнаты, скрестив руки на груди в ожидании рассказа, сюжет которого она уже заранее предугадывала, — Отец ведь не убивал его, да? Так что тогда произошло на Вороньем Балу 30 лет назад? Длинные ресницы Мортиши дрогнули, отбросив на ее скулы тень, смутно похожую на паутину. Она в последний раз бросила взгляд на висящую на стене фотографию. Тяжело вздохнула. И, наконец, заговорила, полностью подтвердив все догадки Уэнсдей. А еще неприятно удивив ее тем, что все эти годы жила с мыслью, что пена изо рта и налившиеся кровью глаза — это показатель крайней злости, прямо-таки взбешенности человека. И это она-то, женщина, так страстно любящая хищные растения и яды, во многом основанные на вытяжках из них же. — Он… — Мортиша, не веря, поднесла руку ко рту и посмотрела на дочь расширившимися от ужаса глазами, — Он был отравлен белладонной. — И начал умирать еще до того, как ты пронзила его саблей. Их взгляды встретились. Они знали, куда нужно было идти теперь. Но сначала Мортише нужно было невероятно грациозно, и вместе с тем невероятно медленно прошествовать вверх по узкой винтовой лестнице. Уэнсдей успела подумать о том, что сейчас отрежет матери подол этого треклятого платья примерно тридцать восемь раз. — Прошу прощения! Не успели они выйти из темного коридора, ведущего к тайной библиотеке, как на кого-то наткнулись. На кого-то. Конечно. Как бы не так. На миг Мортише показалось, что где-то рядом возник Фестер. Взорвавшийся в воздухе заряд электричества она буквально почувствовала кожей. Мило улыбнуться ей это, впрочем, совершенно не помешало: — Все в порядке, не нужно извинений, — темные глаза опытной ведьмы скользнули по парню, стоявшему перед ней. Он встретился с ней взглядом на долю секунды, но этого было достаточно, — Мы спешим, просим нас извинить. Ксавьер отступил, пропуская Аддамс вперед. Мортиша едва успела коснуться рукава пиджака Уэнсдей, как та, вздрогнув, практически бегом побежала в сторону крыльца, где их уже ждал Ларч. Ночное кладбище выглядело великолепно. — Ты не присоединишься? — недовольно посмотрела на мать девушка, уже больше получаса раскапывающая старую могилу в одиночку. — Не хочу портить тебе удовольствие, — это даже могло бы быть похоже на заботу, не посмотри Мортиша на свои аккуратно накрашенные ногти, которые она, по всей видимости, берегла больше, чем спину собственной дочери. — А вот и Гэррет. Уэнсдей открыла крышку гроба и победоносно ухмыльнулась. Синие прожилки на подозрительно хорошо сохранившихся тканях явно указывали на смерть от отравления белладонной. Иначе и быть не могло. — Стоять! Руки вверх! Что вы тут делаете? Ну, вот и воссоединилась семейка. Будьте осторожнее со своими желаниями, как говорится. Когда Гомес узнал, что Уэнсдей стащила с кладбища палец Гейтса, дабы предъявить его в качестве доказательства его невиновности, он рассыпался в благодарностях настолько долго, что выслушивать это устала даже Мортиша. — Уэнсдей, ты тут? — семейные разборки прервал голос из коридора. Она не откликнулась, но Галпин все равно вошел: — Я не смог договориться с отцом, — он виновато посмотрел на нее, а затем, еще больше смутившись, перевел взгляд на ее родителей, — Извините меня за бестактность! Я даже не поздоровался… — Все в порядке, — Мортиша улыбнулась, сощурившись, как довольная кошка, — Нас ведь выпустят завтра утром? — Да, конечно, — парень пожал руку Гомеса, протянутую ему сквозь решетку, — Я — Тайлер, Тайлер Галпин. — Очень приятно, — на губах женщины играла хитрая улыбка, — Уэнсдей, пожалуйста, отдай мне… нашу улику. Девушка протянула матери платок с частью тела Гэррета Гейтса. Совершенно случайно кончики ее пальцев соскользнули с шелковой ткани, и она дотронулась до кусочка серо-голубой кожи. И снова ток по венам и широко распахнутые глаза. Голова запрокидывается против ее воли. — Уэнсдей, дорогая, — из видения ее выдернули как всегда холодные руки матери, — Что ты видела? Аддамс рассказала. И повторила все мэру на следующее утро. Слово в слово, все что видела. Мортише оставалось только чуть-чуть надавить. И вот он — хэппи энд, признание Гомеса невиновным, и, как вишенка на торте, официальное извинение шерифа перед отцом. — Я и не думала, что Невермор сможет изменить тебя за такой короткий срок. — Видения начались гораздо раньше. — Я говорю не о них. Уэнсдей нахмурилась и непонимающе посмотрела на мать. Та ей лишь многозначительно улыбнулась. Мозг девушки судорожно прокручивал все моменты, о которых они так или иначе говорили с Мортишей. Их ссоры, недомолвки и… разговор в первый день ее приезда в Невермор. — Я никогда не стану такой как ты, мама. Я никогда не влюблюсь. — Прошу прощения! — Все в порядке, не нужно извинений. Уэнсдей сумела не отвести взгляд. Никак не подала виду, что поняла, на что намекала ей мать, и снова замкнулась в себе, больше ничего ей не сказав и ни о чем не спросив. Мортиша, наблюдавшая за реакцией дочери, лишь склонила голову на бок, одарив Уэнсдей самым понимающим взглядом, на который только была способна. Сынок шерифа может хоть из кожи вон вылезти, ему это все равно не поможет. А вот тот парень из библиотеки… Если Уэнсдей растает, случится девятибалльный шторм. Сумеет обуздать его — и он получит ее сердце навечно. Впрочем, учитывая с какой злостью она сейчас испепеляет собственные ботинки… Скорее не если, а когда.

***

Родительские выходные, наконец, подошли к концу. В вечер воскресенья по всей школе слышались возгласы прощания, пожелания удачи и — после всего этого — наконец-то расслабленные выдохи вновь предоставленных самим себе подростков. — Мама попросила меня вернуть вам альбом, — с порога заговорила Уэнсдей, без стука зайдя в кабинет директрисы. — Спасибо, — Лариса выдавила из себя улыбку, — Положи на стол. Она положила. Предварительно раскрыв его на странице с фотографиями с Дня Талантов, в котором Уимс и Мортиша когда-то давно участвовали. — Я долго думала, как у вас получилось настолько хорошо перевоплотиться в певицу, которую вы тогда изображали, — Лариса резко изменилась в лице, но Аддамс и не думала замолкать, — А потом я поняла. Вы не перевоплощались. Вы просто стали ею. — Что ты несешь, — женщина перегнулась через стол и рывком выхватила альбом. Ее глаза встретились с черными глазами ведьмы. — Вы — метаморф, и на следующий день после убийства Роуэна именно вы в него превратились и разыграли весь этот спектакль с его отчислением. Вы… — Молчать! Уэнсдей непроизвольно дернулась, когда директриса ударила кулаком по столу. Она собиралась было продолжить, но Уимс заговорила сама, и рассказала ей всю правду, в том числе и о том, что отец Роэуна был в курсе разыгранного в школе «спектакля», и, даже более того, он был очень рад, что все разрешилось именно таким образом. Аддамс слушала ее, уже собираясь вставить свои извечные саркастичные пять копеек, как вдруг за окном послышались неразборчивые крики. — Ну что еще? — директриса поднялась из-за стола, устало потерев виски длинными пальцами, обтянутыми в белоснежные перчатки. Уэнсдей подошла к окну следом за ней. В черных глазах отразились языки пламени, пляшущие на сухой траве. Выжженную прямо под окном Уимс надпись они прочитали вслух одновременно. С НЕБА ПОЛЬЕТСЯ ОГОНЬ