Тигр и прочие неприятности

"Абэ Дайсукэ, 1950-2014..."

      Завявшие цветы пришлось с корнем выкапывать, чтобы на их место посадить свежие. Самые любимые.       

— Никогда не сажайте гортензии рядом с кактусами. Вообще ничего нельзя сажать рядом с кактусами, но гортензии я привел в пример, потому что люблю...       — Абэ-сенсей... Но в моей диссертации не эта тема раскрывается...       — Диссертации это пережиток кабинетной науки, а мы творим настоящую, живую науку!

      "И вот я стал живой наукой, Абэ-сенсей..."       Старое, полузаброшенное кладбище на окраине Йокогамы продувалось всеми ветрами с моря. Чуя тяжело вздохнул и перевёл взгляд на опустившего глаза в землю "старшего брата". В чужих руках был зажат букет из белых роз, таких же лилий, белоснежных анютиных глазок и хризантем.       — Если тебе тяжело, мы можем прийти в другой день, хватит насиловать себя, — Накахара потёр виски. Он был в простой мотоциклетной куртке и джинсах, Верлен же был облачён в бежевый свитер и простые, коричневые брюки. Бледные запястья затворника сковывала цепочка наручников, блокирующих способности.       Руки над могильной землей замерли от звука знакомых голосов. К счастью, последние цветы были уже высажены, и Брюс встал, снимая перчатки.       — Спасибо, что верили.       Чуя, заслышав его голос, завертел головой.       — Беннер-сан, вы здесь какими судьбами? — он с удивлением захлопал голубыми глазами.       — Навещал своего научного руководителя. Я писал у него диссертацию по биологии и биофизике. Он работал в Америке, но Йокогама всегда была ему роднее.       — Соболезную, — выдохнул Накахара.       Верлен за время их разговора тихой тенью отошёл в сторону, к обрыву, приседая на колени перед крайним надгробием и укладывая на землю цветы.       Брюс кивнул и снова бросил взгляд на надпись на могильном камне.       — Он позвонил мне через неделю после битвы в Нью-Йорке. Сказал, что безумно гордится тем, кем я стал. И что он рад, что я не бросил науку.       Чуя попытался выдавить ободряющую улыбку, но...       — А мы к Рандо-сану. Ну, точнее, к Рембо, это было его настоящей фамилией... — он чуть трёт виски, метнув глазами в сторону чужого надгробия, к которому приник Верлен, что-то горячечно шепчущий. — Восемнадцатая годовщина его смерти, семнадцатая годовщина прихода Поля в Йокогаму...       — Понятно.       Брюс выдавил улыбку, как будто вспомнил что-то. То немногое из счастливых воспоминаний.       — Абэ-сенсей всегда шутил, что я самая уродливая гортензия в его клумбе, но зато с самыми крепкими корнями. И называл Адзисай-тян...       Накахара тихо засмеялся, прикрывая рот ладонью.       — Цветы не могут быть уродливыми, они все прекрасны, несмотря ни на что.       — Я был... не совсем общительным студентом. Никогда не вступал в братства и не выпивал на вечеринках. В глазах общества такие люди имеют градацию от просто чудаков до уродцев и чудовищ.       Чуя вновь отвлекается — проверяет, на том ли месте находится Верлен, а после вздыхает.       — Это скорее пример более хорошего поведения, чем у окружения. Меня социализировали ребята, к которым я попал под крыло в Мафии. Айс, Липпман, Док, Пианист и Альбатрос... Они только чудом пережили встречу с моим "братцем".       — Ваш... ваш "брат"...       Горло и грудь сдавило от осознания. Поль Верлен никогда не появлялся один, либо с Гин, либо с Накахарой-саном. Никогда не оставляли без присмотра.       Прямо как его самого. Обычно.       — Босс запретил оставлять его в одиночестве, он... Может навредить себе. — мафиози поежился, будто от холода. — Людям он всё равно не навредит, его способности были утрачены в результате инцидента тогда... Но он может навредить себе.       Ощущения его не обманули. Навредить себе... Навредить кому-то ещё...       Зрение поплыло и изменило угол.       Пальцы Чуи, обтянутые кожей перчаток, совершенно детские, стиснулись на его плечах.       — Беннер-сан, вы в порядке? Все хорошо, постарайтесь не думать о моих словах. — голубые глаза оказались слишком близко, сверкая, как два диодных фонарика.       Брюс несколько раз моргнул и уткнулся в его макушку. Выровнял дыхание.       — Я в порядке. Просто вспомнил кое-что...       — Всё в порядке, — Чуя чуть вздрогнул от объятий, — с непривычки, — а после аккуратно попытался вывернуться из чужих рук.       — Знаете, а ведь меня обычно тоже без присмотра не оставляют... По тем же причинам...       Брюс мягко рассмеялся. Сегодня за ним присматривать было некому.       — Вы намного лучше Поля контролируете себя. Наш... Психиатр поставил ему диагноз "дисфория".       Дисфория... Объяснимо. И даже знакомо. Об остальных своих известных и потенциальных диагнозах было страшно заикаться.       Чуя вновь тяжело вздохнул и оглянулся на Верлена, сжавшегося клубочком и прижавшегося к старому надгробью боком.       — Его на части разрывает от противоречий. Вроде, и жить не хочет, а вроде... Ради него жизнь отдали.       — Я понимаю. Из-за меня убили мою маму, и... И иногда ощущаю себя неблагодарным сыном. Она ведь хотела, чтобы насилие закончилось, а... а...       — Всё хорошо, — Накахара прикрывает глаза, — вы делаете всё, чтобы в мире насилия не было.       — Даже если источник и причина насилия — я сам?       Чуя слабо улыбнулся и кивнул.       Злиться и кричать на могиле наставника... Было бы кощунством. Так что Брюс вздохнул и просто опустил взгляд в землю.       Накахара присел рядом, на свободный от могил клочок земли, устремив взгляд в сторону обрыва. Он слишком круто уходил вниз, к воде, будто кто-то проломил землю своим телом, оставив след, едва поросший травой.       Верлен сидел у надгробия, согнувшись и уткнувшись в холодный камень лбом.       — Я... Наверное, я пойду, уверен, не при таких обстоятельствах мы бы хотели встретиться.       Чуя чуть кивнул закрывая глаза.       — Спасибо за компанию, Беннер-сан. Это место... Всегда действовало на меня угнетающе.       На могильный камень с начертанием имени кривыми, детскими иероглифами, упало несколько капель.