MATRIMONIUM. DOMINUS

«И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»

(Книга Бытия, гл. 2, ст. 23—24)

Баки сидел у окна, сгорбившись неловко зажав единственную руку между коленей. Снаружи невообразимым пиршеством красок разливался осенний закат, но Баки, не поднимая глаз, смотрел в пол. — Я не собирался обманывать тебя, Стив, — глухо произнёс он. — Я правда думал, что уже… ну… всё. После того как… не важно. У меня не было течки больше полугода. Я думал, что, значит, это всё. Всё закончилось. Хотя бы с этим. Баки вздрагивает, когда Стив опускает руку на его плечо. — Не оправдывайся. Я ни в чём тебя не виню, — просто говорит Стив, сжимает крепче и смотрит на пылающий закат за окном, чтобы Баки, не приведи Господь, не решил, что гнев во взоре лорда Роджерса адресован ему. — Всё в порядке, Баки. Я понимаю. Не объясняй ничего. В ответ Баки только шумно выдыхает, накрывает ладонь Стива своей и молча утыкается лбом стоящему рядом с ним Стиву куда-то в бок. Стив смотрит в окно и очень старается вдыхать запахи снаружи: недавно прошёл дождь, его люди вернулись из леса после успешной охоты, лошади рассёдланы, собаки вертятся под ногами кухонной прислуги, разделывающей добычу. Из расположенного за стенами внутренней крепости городка тянет ароматами пищи, свежевыстиранной одежды и белья наравне с вонью помоек и сточных канав. Отдельной нотой звучит стойкий дух ладана от монастыря. А дальше от лесов ветер приносит запах мокрой листвы и травы — всё печальное многообразие подступающей осени. Стив сосредоточенно втягивает ноздрями этот букет ароматов, стараясь по возможности не дышать запахом Баки, изменившимся так неуловимо и мягко, но однозначно. Запахом близкой течки. Старый лекарь Абрахам сам изумлённо развёл руками, осмотрев Баки. Он тоже был уверен, что последствия с трудом пережитой Баки последней течки, когда этот мерзавец — их общий с Баки отец — Пирс велел бросить его сторожевым псам, оказались слишком серьёзны, чтобы детородная система Баки смогла восстановиться после такого. Стив сжимает губы, потому что уверен: Баки молил Бога о том, чтобы у него больше не было течек. Волосы Баки под его пальцами похожи на шёлк. Стиву не нужно говорить ему о том, что старик Абрахам, не дожидаясь вопроса, покачал головой и прямо сказал, что сейчас нельзя даже думать про зелья и отвары, способные подавить пик омежьего естества. Они просто убьют его брата. «Всевышний лучше знает, что ему нужно, — в отличие от Баки стараясь прямо смотреть в глаза Стиву, как мог храбро сказал старик. — В бесконечной милости своей Господь сотворил чудо, сохранив нутро вашего брата после всего пережитого. Прислушайтесь ко мне, наш добрый лорд, не заставляйте меня идти против воли Господа». Стив молчал, они оба — альфа и бета — пусть и не до конца могли прочувствовать собой, но хорошо представляли, через что придётся пройти омеге, переживающему течку без партнёра. Они оба очень любили Баки и всеми силами желали уберечь его от любой новой боли, уготованной ему в этой жизни. Стив готов был драться за него с кем угодно, но сражаться против самой природы было бессмысленно. — Просто запри меня здесь. Или где сочтёшь нужным, — тихо произнёс Баки. — Пусть беты и дети из прислуги приносят мне воду. От еды будет только хуже. Я справлюсь, Стив. Не волнуйся, — Баки вдруг тихо, невесело хохотнул. — Не волнуйся, родной, всё не так уж и плохо. Поверь мне, это я точно переживу. Мне есть с чем сравнивать. — Запереть тебя? Не выдумывай, — раздражённо фыркает Стив и крепко прижимает голову Баки к себе. — Тебе нужен мужчина, который будет ласков и осторожен с тобой — ты его получишь. — Стив, я не думаю, что я смогу… что хочу, — совсем тихо пробормотал Баки. — Даже если это буду я, Бак? — Стив старается говорить очень мягко. Но выходит совсем хрипло и жёстко. Может быть, просто потому, что столько лет он запрещал себе даже мечтать о том, что скажет эти слова. Потому что все свои гоны до этого дня он переживал в суровом умерщвлении плоти, посте и иступлённых молитвах. Потому что никогда и никого не хотел кроме Баки — другого сына своего отца, своего брата. Баки отстраняется и смотрит на него глазами тревожного цвета волн Ирландского моря. Молча открывает и закрывает рот. Стив уверен, когда он хлопнул дверью отцовского кабинета и ушёл в Крестовый поход, Баки любил его — маленького упрямого гордеца — всем собой. Стив знает, что только он виноват в том, что за своим гневом на отца и весь мир, не смог не то, что разглядеть этих чувств, но поверить в их искренность и силу. Что его сердце тогда оказалось слишком чёрствым, чтобы ответить на молчаливый призыв Баки, чтобы дать им шанс. Любит ли его Баки сейчас, после всего, что ему пришлось пережить? Омега, оставшийся в одиночестве по вине Стива? Стив твёрдо знает, что да. — Ты смеёшься надо мной, брат? — едва слышно отвечает Баки и отстраняется. — Или предлагаешь из жалости? От недоверия и обиды в словах Баки у Стива горчит на языке. — Я не стал бы шутить такими вещами, Бак, — жёстко произнёс Стив и, усилием воли заставив себя смягчить тон, добавил: — И мне стыдно, что я дал тебе повод усомниться в искренности моих намерений. Баки печально улыбается ему в ответ. — Как и всегда, ты рыцарь в сияющих доспехах под божьим знаменем на белом коне, — произносит он очень тихо. — Я не прошу тебя о такой жертве. — Это не жертва. — Великом подвиге… — Это не подвиг. «Грехе…» остаётся несказанным, и Стиву нет нужды отвечать: «В искренней любви нет греха». — Нам потребуется, чтобы ты хотя бы желал меня, Стив, — будто сломавшись, глухо признаёт Баки. Сердце Стива сжимается от боли, но мысли его ясны и воля непоколебима. — Всю мою жизнь я желал только тебя, Баки, — просто признаёт Стив и опускается перед сидящим братом на одно колено, чтобы не нависать над ним. — Великим счастьем для меня будет войти к тебе в твоё особое время. Великим даром мне станет твоё разрешение коснуться тебя. Баки смотрит на него растерянно и потрясённо, и нижняя губа у него крупно дрожит. — Но, чтобы всё было правильно, — Стив берёт руку Баки и мягко сжимает всё, что осталось от его кисти, — и для людей, и, прежде всего, для нас с тобой — для тебя — сначала я женюсь на тебе. — Стив! — неверяще хрипит Баки. — Стив, что ты творишь? — У нас осталось не так много времени, — хмыкает Стив, — но я слишком почитаю тебя, чтобы прийти к тебе, как альфа к омеге, не будучи твоим законным супругом перед лицом Господа Бога и всех людей на земле. А я хотел бы первый раз как альфа разделить с тобой ложе, не по велению гона или течки, а в ясном сознании, по доброй воле и обоюдному взаимному желанию, Баки. Баки нервно неуверенно смеётся, едва заметно качает головой. Но выглядит таким потрясённым, будто ему кажется, что всё происходит во сне. — Сердце моё, Джеймс Бьюкенен сын доброй Винифред Барнс, согласен ли ты выйти за меня и стать моим омегой до конца дней наших? — очень серьёзно спрашивает Стив, поднимает к губам его руку и целует. Баки беззвучно открывает и закрывает рот, но Стив знает, что он хотел сказать. Он хотел сказать «да».

-------

По высоким стенам собора пляшут отсветы от многих сотен свечей, зажжённых перед резными фигурами святых к вечерней молитве. — В своей бесконечной заботе о детях своих, Господь наш доверил все земли лорда Пирса и всех его людей твоей опеке, сын мой, — аббат не так уж и стар, сухощав, сдержанно приветлив и при этом так же прям и твёрд, как его богато украшенный серебром посох из священного ясеня. — Каждый день и каждую ночь я сам и вся моя паства благодарим Господа за его мудрость и молимся о даровании тебе доброго здравия и долгих лет угодного Всевышнему Господу нашему правлению. — Аббат с достоинством осеняет Стива крестным знамением и доверительно добавляет: — Также ежедневно я молю Господа и о благополучном исцелении от всех телесных и душевных недугов твоего несчастного брата. — Ваши молитвы были услышаны, Святой отец, — уверенно отвечает Стив. — Господь исцелил его. Плавно, будто во время проведения мессы, аббат разводит руки и поднимает взгляд к темнеющим над ними высоким сводам собора. — Все мы в руках Божьих, сын мой. Возрадуемся же и возблагодарим Господа за его бесконечное милосердие ко всем нам, даже к самым ничтожным рабам его. — Возрадуемся и возблагодарим, — заканчивая эту тему, обрубает славословия Стив и переходит к цели своего визита. — Я хочу, чтобы Вы обвенчали нас завтра в первой половине дня. Чем раньше, тем лучше. Аббат смотрит на Стива, чуть запрокинув назад голову, из-под припущенных тяжёлых век и будто бы чуть свысока. — Я не смогу венчать вас в этом соборе, сын мой. — А что здесь не так? — хмурится Стив, цепким взглядом недавно вернувшегося с войны командира окидывая освещённые свечами нефы и углубление алтаря. — О, нет, сын мой, дело не в этом святом соборе, — качает головой аббат. — И даже не во мне, смиренном служителе Господа. Ни один священник ни в одном святом храме Христа Господа Бога нашего не станет венчать вас с братом, сыновей одного отца, друг с другом. — И с какой стати? — Стив чувствует, как кровь приливает к его лицу. — Это страшный грех, лорд Роджерс, — невозмутимо и жёстко отвечает аббат. — Немыслимый грех. Святая церковь никогда не одобрит подобное. Стив начинает говорить и сам слышит, что звук поднимается из его груди будто рык. — Значит, когда отец насиловал его и давал насиловать другим, клеймил и калечил, это церковь одобряла? А законный брак одобрить не может? — Ладони Стива сжимаются и разжимаются, когда он наступает на аббата. — А что, если это я не одобряю такую церковь? Лицо священника будто бы костенеет, он сжимает свой пасторский посох словно оружие. — Мы в святых стенах Божьих, лорд Роджерс. Помните об этом. Вы говорите со слугой Божьим. В ответ на это Стив только фыркает пренебрежительно и, разом успокоившись в своей отчётливой и чистой ярости, произносит: — А Вы не забывайте, что я воевал в Святой Земле за гроб Господень с неверными. Я — рыцарь Божий. И не советую вам, святой отец, мериться со мной святостью. Тыльной стороной ладони Стив смахивает прочь посох, проходя мимо священника, и свысока бросает ему: — Завтра на рассвете Вы нас обвенчаете. Уже у самых дверей собора ему кажется, что до него долетает неодобрительно испуганный шёпот: «Сын своего отца».

----------------

На следующий день рано утром под сенью святого собора аббат венчает раба Божьего альфу Стивена Гранта из благородного рода Роджерсов и милостью Божьей раба Божьего омегу Джеймса Бьюкенена из семьи Барнсов, нарекая их мужем и женой, супругами перед Богом и людьми, отныне и присно и во веки веков, Аминь. Стиву наплевать на то, как подёргивается у аббата щека. Ему даже не интересно, подёргивалась ли она у него, когда тот регулярно отпускал грехи Пирсу и его людям и принимал от него пожертвования для церкви, зная, что творится за стенами его дома. Стиву плевать, потому что у него праздник. Потому что Баки стоит перед ним в праздничных богатых одеждах, разом очень тихий, какой-то растерянно-потрясённый, но в то же самое время сияющий так, что на него трудно смотреть. Но не смотреть — невозможно. Голубые и зелёные ткани его подвенечного наряда подобны глотку свежего воздуха в удушливом полумраке собора. Коса уложена кольцом поверх головы, и последние мелкие полевые цветочки смотрятся в ней куда прекрасней брильянтов. Стив смотрит в потрясённые глаза Баки, когда во всеуслышание клянётся перед людьми в Божьем храме до последнего своего вздоха чтить и защищать, любить и оберегать своего омегу, как и положено альфе. И Баки тихо вкладывает свою искалеченную правую руку в его ладонь и произносит в ответ слова собственной клятвы. Крёстное знамение Святого отца благословляет их союз, и они выходят на порог храма, где командиры отрядов Стива Дуган и Фальсворт накрывают их головы чёрной тканью и сыплют на них сверху муку из празднично украшенного большого сита. На протяжении всего недолгого пути от храма до замка их сопровождает ужасный шум, потому что воины Стива играют на волынках и рожках, а у кого нет ни того, ни другого непрерывно кричат и колотят рукоятями или ударяют лезвиями мечей плашмя о свои щиты. Такой брачной процессии никто из горожан не смеет ни заступить дорогу, ни плюнуть под ноги. А многие искренне готовы присоединиться к лорду Роджерсу и его людям в их шумном веселье. Ну и что, что свадьба не весной, а на пороге зимы? Так свадьба ж, не похороны. Ну и что, что у молодой жены клеймо на щеке? Отец клеймил, а сын взял в жёны поруганным, так в чём беда, если гулянье и праздник! Им, господам, виднее, что делать. Главное, что не в субботу справили свадьбу. Вот в субботу совсем не по-людски было бы. Кусок на пиру бы поперёк горла вставал. А во главе процессии Стив ведёт Баки сквозь шум и гвалт расступающейся перед ними толпы. Лорд Роджерс ведёт свою Леди. К огромному костру, разожжённому слугами во внутреннем дворе замка. Супруги трижды обходят вокруг высоких языков пламени, и среди всего шума и хаоса празднества Стив видит только светлые и всё ещё такие же потрясённые глаза Баки. Даже когда снимает он тёмное покрывало с волос Баки, и тот делает то же самое для него, Баки всё ещё смотрит на него так, будто не верит в то, что всё вокруг них реально. Не говоря ни единого слова, Стив обнимает его за талию и привлекает к себе. В царящей вокруг какофонии в голове у него будто звучат небесные трубы, так далеко, торжественно и возвышенно, когда впервые в своей жизни он касается губами губ Баки. Лишь слегка касается, едва ощутимо, всего на несколько секунд позволив себе ощутить искусанную обветренную кожу на губах брата. Потому что даже этого достаточно, чтобы возбуждение буквально пронзило Стива насквозь. Отстранившись, он видит в глазах Баки ласковую улыбку и обещание. Обещание, которому нет цены. Жарятся олени и кабаны, рекой течёт медовая сладкая настойка. Арфист, скрипач и волынщик играют без устали, заражая гостей таким безумным весельем, что плясать тянет всех. Впервые за много-много лет и уж точно впервые с того момента, как он вернулся в дом своего отца, Стив видит, как Баки пляшет вместе с гостями. Безудержно отплясывает и громко смеётся, мотая в такт музыке головой. Стив никогда не умел и не любил танцевать, но к Баки тянет словно какой-то магией. Быть рядом с ним при всех, на глазах у всех касаться его руками по неоспоримому праву законного его супруга. Баки сам как огонь, как мёд, как музыка и как танец. Как живое бьющееся сердце в его руках. У Стива шумит в ушах и пересыхает горло, а сознание, несмотря на весь выпитый мёд, остаётся очень чётким и ясным. Среди всего веселья и шума, будто охотящийся орёл, он смотрит только на Баки и видит его одного.

-----------------

И стоит опуститься ранним осенним сумеркам, они оба покидают весёлый пир и под воодушевляющие возгласы гостей направляются в свою спальню в покоях в башне. У жарко натопленного камина стоит большой таз с согретой водой для омовений. Согласно обычаю, муж моется первым. Но Стив первым раздевается перед Баки донага, оставив один лишь только нательный крест на груди, по другой причине. Он готов дать своему возлюбленному, своему супругу и брату любые преимущества перед собой, лишь бы заверить его, что тот в безопасности. Баки медлит всего пару минут, прежде чем подходит к нему и протягивает руку за губкой. Стив помогает ему засучить рукав и сам вкладывает в трехпалую ладонь холщовый мешочек с сушёной овсяной шелухой. Баки опускает его в воду, а потом бережно касается приятно тёплой и чуть колючей губкой виска Стива, проводит ею по щеке. И Стив ощущает себя лошадью, готовой к бешеной скачке, но в то же время покорно неподвижной под нежными прикосновениями. Он закрывает глаза и дышит ртом, пока Баки неторопливо и так осторожно моет всё его тело. Без колебания касаясь его шрамов и промедлив лишь краткий миг, прежде чем дотронуться до его непроизвольно возбуждённого члена. — Баки, — с нежностью выдыхает Стив, глядя на то, как Баки чуть неуклюже начинает избавляться от своих собственных одежд. — Позволь мне помочь? Баки молчит, и Стив знает, что, наверное, сейчас стоит отступить, дать Баки пространство, дать ему вздохнуть и успокоиться, у них есть время, но, пока он об этом думает, его руки уже ложатся на плечи Баки. И, едва ощутимо вздрогнув, тот вдруг расслабляется, доверчиво смотрит в глаза, чуть торопливо дыша ртом. Стив ничего не понимает в омежьих платьях (да Баки и не носил ничего подобного, предпочитая такую же одежду, в какую облачались сам Стив и его воины), но пальцы сами собой находят хитро спрятанные под слоями складок завязки и распускают их одну за другой, позволяя частям наряда соскальзывать вниз и ворохом ткани ложиться у ног Баки… пока Баки не остаётся в одной лишь нижней рубахе. Стив распускает завязки ворота у него на шее и заворожённо смотрит на то, как пульсирует жилка на горле Баки, как поднимается и опадает его кадык, когда тот сглатывает. А потом они глядят друг другу в глаза и начинают говорить одновременно: — Какой ты красивый, Бак, — произносит Стив. — Можно в первый раз мне быть сверху? — практически молит Баки. Стив растерянно моргает, потом встречает отчаянный взгляд больших светлых глаз своего супруга. И, конечно, не так он планировал провести их первую брачную ночь, но главное ведь то, что он сейчас с Баки. Всё остальное уже не так важно. — Всё, что ты хочешь, — твёрдо и очень спокойно говорит он. — И так, как ты захочешь. — А потом улыбается и озадаченно хмурит брови. — Только тебе придётся подсказать мне, что и как делать, чтоб подготовить себя. Мне нужно, наверно, растянуть себя, нанести какую-то смазку… Баки смеётся так легко и самую малость безумно и прижимает палец к губам Стива. — Не в таком смысле «сверху», Стив. Просто верхом на тебе, чтоб ты не нависал надо мной, я ещё не готов к этому. — Как пожелает мой любимый супруг, — Стив шутливо кланяется ему и, взяв руку Баки, осторожно моет её. А потом Баки поднимает свою рубашку до горла, и Стив видит летопись шрамов на его бёдрах и животе. В любви, как на войне, Стив прежде всего непредсказуем. В следующий миг он уже стоит на коленях перед своим братом и омывает его кожу бескрайней нежностью своих поцелуев. Благодаря Баки за его мужество и терпение, преклоняясь перед следами на его теле, как не поклонялся даже стигматам на телах святых праведников. Баки роняет подол рубашки, укрывающий Стива сверху, и с отчаянной силой прижимает его голову к себе через эту ткань. Он молчит, но Стив и так знает, что он плачет. После, пока Баки сам заканчивает самую интимную часть своего мытья, Стив подходит к кровати. Задумчиво смотрит на основательные опоры для балдахина, потом берёт один из своих ремней и, пропустив сквозь пряжку, затягивает вокруг запястья левой руки. Когда Баки осторожно забирается на кровать, Стив занят тем, что прикрепляет свободный конец ремня простой, но надежной петлёй к одному из деревянных столбов в изголовье. — Найди второй мой ремень и закрепи так же другую руку, — с улыбкой говорит Стив Баки. Тот тихо подчиняется и, лишь когда его муж оказывается полулежащим на подушках с разведёнными в стороны, как у Христа, руками, наклоняется и трепетно целует ладонь Стива. Стив улыбается Баки, и тот влюблённо и благодарно улыбается ему в ответ. Глаза у Баки блестят, но Стив кожей чувствует, как он счастлив, как тронут заботой Стива, как ценит его абсолютное доверие и искреннюю заботу о чувствах Баки. Так и не сняв своей нательной рубашки, Баки садится верхом на живот Стива, смотрит ему в лицо, гладит ладонью щёку, большим пальцем касается рта, а потом буквально падает ему на грудь, целует беспорядочно, хаотично, суетно, жадно. Брови, нос, глаза, колючие щёки и подбородок. А потом находит губами рот Стива, и их второй поцелуй совсем не похож на первый. Он дикий, мокрый, пьянее мёда, желанней воздуха. Возбуждение плотнее стягивается в его чреслах, вынуждая бесцельно толкаться бёдрами в воздух. Становится почти так же больно, как когда в гон он усмирял свою плоть. Забывшись, Стив тянется обнять Баки, но крепкие столбы лишь скрепят, напоминая ему о его решении, и Стив усилием воли расслабляется, всем собой отдаваясь во власть Баки, который уже целует его шею и плечи, широкую грудь и снова лицо. А после сдвигается ниже, прикосновение его руки обжигает мучительно напряжённый член, будто жидкое олово. Но Баки смотрит ему в глаза, и Стив согласен терпеть эту агонию столько, сколько потребуется. Лишь бы рядом с Баки, близость которого наполняет каждый миг этой пытки предельным немыслимым наслаждением. А потом Баки прижимается к нему сверху, несколько мгновений его тело сопротивляется, а потом вдруг поддаётся под их взаимным напором, и Стив… Стив чувствует его изнутри. Внутри Баки так тесно и жарко, живые мышцы обхватывают его мужское естество, сжимают и движутся при каждом вдохе и выдохе Баки. Он будто бы внутри раны в теле, с тем только исключением, что Баки не истекает кровью ему на бёдра. В своей бесконечной мудрости Господь заведомо нанёс всем смертным детям своим подобные раны, чтоб даровать им отверстия в телах, предназначенные для слияния в любви и продолжения рода. — Храни тебя… Бог, Баки, — молитвенно шепчет Стив, восторженно глядя снизу вверх на золотое в отсветах огня из камина, окружённое нимбом растрепавшейся косы лицо Баки. На его сладко закушенную губу, на закрытые глаза и трепещущие ресницы. Стив смотрит на него, всё его тело пульсирует от наслаждения. Стив видит любовь Господа и Божью волю и запредельную красоту возлюбленного сына Божьего, воплощённые в его, Стива, собственном брате. Стив хрипит, бессильный достойно восславить столь запредельное совершенство, и всё его существо, вся суть его, его душа, его сердце, всё рвётся к Баки, стремится слиться с ним, войти в его тело. Но его Баки священен, его тело свято. И Стив рычит, упираясь пятками в ложе, железной волей останавливая бешеный ритм своих бёдер. Потому что он лучше окаменеет, лучше умрёт, чем грубым движением причинит боль своему супругу. И Баки, не открывая глаз, приподнимается над ним, тихо стонет и опускается вниз. Ещё и ещё. Упирается рукой в плечо Стиву и ускоряет короткие рывки своих бёдер. А потом падает ему на грудь, лбом уткнувшись в плечо, и, не переставая двигать бёдрами, шепчет: — Давай сегодня без узла, ладно, Стив? Давай без узла пока, ладно? Милый, любимый мой? А после запускает руку между их животами, хныча гладит себя несколько раз, но почти сразу же скользит дальше и сжимает член Стива у основания. Именно в том месте, где он разбух, словно луковица, и это так сладко и больно, потому что именно этого давления, оказывается, так дико хотелось. Стив рычит словно зверь, хотя ему кажется, что он кричит хвалу своему Баки, кричит о своей нестерпимой любви к нему. Пах напрягается до предела, и Стиву кажется, что он умирает и возносится на небеса, пока его семя извергается в утробу его любимого Баки. — Вот сейчас мне очень не хватает второй руки, — шипит Баки, неуклюже пытаясь тереться членом о живот Стива и собственное предплечье и хаотично сжимаясь внутри. Стив вновь невольно дёргает руками, но замирает. — Отпусти узел, погладь себя, — говорит он. — Всё в порядке, отпусти узел. Баки только ворчит без слов, выпрямляется и придавливает узел Стива своим весом, окружив его теплом своих ягодиц. Это не так здорово, но тоже неплохо. — Ласкай себя, — велит Стив. И Баки, тихо скуля, обхватывает свой возбуждённый член. Ему не так уж и много надо. Мутные лужицы растекаются по животу Стива, и Баки бережно стирает их углом покрывала. А после освобождает запястья Стива, благоговейно целуя натёртую кожу. Стив тянет его к себе в объятия и сонно нежно целует в губы. На рассвете Баки почти испуганно будит его, хотя обычно спит и хуже, и дольше Стива. — Ты не поставил мне метку, — в тихом ужасе выдыхает он, спуская рубаху с плеч. — Стив, нужна метка. Скорее. Стив не очень понимает, почему это так важно сейчас. В глубине собственного рта он уже будто бы на будущее ощущает, что ещё изгрызёт эти плечи к их взаимному удовольствию, когда придёт время, но сейчас метка нужна для закрепления брака. Официально. Ворча со сна, Стив трётся носом и губами о плечи Баки и кожей чувствует следы чужих зубов слой за слоем — следы глумления, свидетельства преступлений отца и множества других альф против его Баки. Стив не кусает, он лижет. Так, будто может залечить своей лаской эти давно заросшие раны. Зализать и стереть их. Баки часто дышит и не отвечает. Стив обнимает его и дышит Баки в шею: — Ты правда хочешь этого? — спрашивает он. — Ты мне позволишь? — Да, Стив, хочу, — тихо, но решительно выдыхает Баки. Стив кусает его в шею чуть ниже челюсти. Кусает, будто в любовной ласке оставляя засос. Над всеми прочими, раз и навсегда. Клятвой, которую нельзя предавать. Чтобы все видели, чтобы все знали. Что омега лорда Роджерса, его брат и супруг, теперь на веки вечные в его сердце и его душе. И даже Господу Богу Стив Роджерс не позволит встать между ними.

Конец