Чёрный кот и бутылка виски

На улице моросило. Небо менялось постепенно: с утра сияя лучистым солнцем, а к обеду начав тускнеть вместе с истомлённой землёй. С каждой каплей она будто вздыхала с облегчением, когда ливневые крупинки соскальзывали по высокой траве и впитывались в её твердь. Через широкое окно всегда хорошо просматривался фасад дома напротив: бежевая облицовка наружной стены, а перед ней — низкий бирюзовый забор из изогнутого металла. В тот день «слёзы неба» — так называл их дедушка — столь быстро катились по его глянцевой поверхности, что за ними не поспевало зрение, а также ритмично стучали по крыше, подражая барабанному маршу. Вдруг за стеклом показалось яркое пёрышко, почти белоснежное по сравнению с туманным окружением. Оно торчало из-за нижней рамы окна, вытягиваясь вверх, как проросший колосок пшеницы. Через секунду ветер колыхнул его, и «пёрышко» разделилось на две неравные части, которые, намокнув, скрутились в непокорные завитки. Из комнаты донёсся громкий смех: — Ха-ха, Кадзу, я вижу тебя! Поняв, что его заметили, «колосок» испуганно подскочил и вытянулся, оказавшись лишь прядкой волос на кудрявой макушке маленького мальчика. Зрачки в центре радужки цвета осеннего клёна сузились и стали в панике вместе с ней бегать из стороны в сторону, осматривая помещение снаружи. Задорный голос добавил: — Не бойся, дома сейчас нет никого. Можешь заходить. Вычленив из приглашения самую важную информацию, мальчик успокоился и кивнул. Вопреки всем законам логики, он не стал обходить дом по периметру, чтобы позвонить в дверной звонок. Вместо этого он поднял с земли плоскую палку и просунул её в щель между оконной створкой для того, чтобы толкнуть пластиковую фурнитуру вбок. После парочки попыток рама щёлкнула и распахнулась сама. Как только это случилось, он отбросил палку, вскарабкался на подоконник и уже довольно скоро оказался по другую сторону окна. Его действия слаженностью походили на работу профессионального грабителя, поскольку ему не раз приходилось проделывать данный трюк. Со стороны это наверняка смотрелось впечатляюще. Как в мультфильмах про супергероев и неуловимых преступников. — Вау, Кадзу! Ну ты реально ниндзя! Подбадривающие возгласы принадлежали его другу — одиннадцатилетнему парнишке, который сейчас валялся в постели, закутанный в одеяло до шеи. Он и без того ежеминутно кашлял и дрожал от озноба, а сквозняк, потянувший с улицы, усугубил его состояние, побудив зарыться в тёплое укрытие глубже, оставив на виду только глаза и нос. Кадзуха быстро закрыл за собой створку вместе с форточкой, а после стянул с тела намокший дождевик и внимательно осмотрелся. По правой стене за занавеской находился широкий шкаф для одежды со скрипучими дверцами. Он был настолько большим, что мог вместить в себя как минимум двоих ребят, обожающих игру в прятки — озорного девятилетку и его старшего друга. Далее следовала тумба из тёмного дерева, на которой сверху стоял прямоугольный аквариум с маленькими рыбками, чьи красочные плавники на свету отливали перламутром. Раньше на нижней полке также хранились канцелярские принадлежности и фанатская футбольная атрибутика, но сейчас тумба закономерно пустовала, потому что карандаши с ручками перекочевали в школьный рюкзак, а сувенирные вещи были убраны подальше, чтобы не испортиться от сырости. Кровать стояла паралельно окну. Обычно матрас почти всегда был заправлен колючим пледом, а одеяло аккуратной кучкой лежало где-то в углу. Теперь на ней и следа опрятности не было, ведь здешний жилец из-за своего состояния уже вторые сутки почти не вылазил из-под простыни дольше, чем на несколько минут. Кадзуха медленно поднял взгляд на друга, и тот расплылся в радостной улыбке. Словно видел его впервые после долгой разлуки, когда взаправду они буквально позавчера вместе играли в догонялки на поле. Им это удавалось, поскольку земля тогда ещё не успела настолько отсыреть, чтобы ноги проваливались в грязь по колено. — Ты что, застыл-то? — спросил Томо, чуть высунувшись из-под одеяла. Его светлые волосы, обычно завязанные в небрежный высокий хвост, распущенными свисали, еле касаясь плеч, а взгляд, несмотря на приподнятые уголки губ, казался уставшим и выцветшим. Кадзуха не ответил. Он смял в кулачках нижнюю часть ветровки, уставившись в пол. Носок резинового сапога водил по нему туда-сюда, непреднамеренно оставляя под собой мокрый след. — Что-то случилось? Короткие пальчики крепче вцепились в кофту, подминая измученную ткань под себя. После Кадзуха поджал сохнущие губы; его терпения хватило ненадолго: уже через десяток секунд он позволил терзающим чувствам излиться наружу в виде жгучих слёз. Томо, кажется, совсем не ожидал подобного. — А? Почему ты плачешь? — когда он привстал с кровати, со лба на пол упало влажное полотенце. — Тебя кто-то обидел? Излишняя доверчивость неоднократно приносила Кадзухе проблем. Только через много лет он научился оценивать вещи критически и приходить к объективным выводам. — Не умирай, пожалуйста! — не сдержавшись, прокричал он в перерыве между всхлипами. Тогда его голос был высокий, почти писклявый. — Что? — Д-дедушка сказал, что... что, если на холоде долго гулять без шарфа, можно заболеть... и-и умереть, — Кадзуха шмыгнул носом. — Т-ты забыл его в субботу у меня дома, когда мы собирали пазл. А теперь ты... — фраза не была окончена, поскольку перебилась новой волной плача. Детская горечь и преждевременная скорбь разносились по комнате сильнее, чем удары набирающего силу ливня по металлочерепице. Они могли длиться ещё долго, если бы с кровати опять не послышался перекатистый хохот. Кадзуха настолько был поражён, что моментально перестал хныкать. Через секунду Томо беззаботно пояснил свою реакцию, разрушив весь сложившийся по нему траур: — Кадзу, я же тебе уже говорил, это называется «про-сту-да»! Ей болеют всего неделю, а потом выздоравливают. Это не смертельно, — сделав паузу, он подозвал Кадзуху ближе и усадил на край постели рядом с собой. — Дедушка так сказал тебе, чтобы ты теплее одевался. Сам подумай, как я могу умереть по такой тупой причине? – Но... — Никаких «но»! — Томо аккуратно смахнул с опухшей щеки слезу, а потом положил ладонь прямо на макушку, примяв пепельные кудряшки, намоченные дождём. — Не нужно больше из-за какой-то ерунды плакать, лучше улыбнись. Вообще, ты знал, что тебе идёт улыбка? Кадзуха утёр нос и молча помотал головой. — Я тебя уверяю, так и есть, — пальцы прошлись по волосам, успокаивая. — Просто попробуй. Выровняв дыхание, он решил последовать данному совету, однако... друг только опять разразился смехом. Наверное, красное заплаканное лицо и растерянный взгляд превратили попытку улыбнуться в недоразумение, достойное антипремии за плохое актёрство. — Ха-ха-ха, ну ладно, для начала неплохо, — произнёс Томо и ткнул Кадзуху в кончик носа. — Тебе нужно немного практики, и у тебя обязательно всё получится. Просто почаще так делай, хорошо? — Угу. — Всё в порядке, не расстраивайся, — напоследок заверил Томо, точно внимательный старший брат. Его мягкие руки согревали заботливыми касаниями, а слова своим смыслом: — Что бы ни случилось, я клянусь тебе, что не умру.

✦ ● ✦

Над головой неприятно треснуло, и разум покинул воображаемую туманность. Зрение еле-еле вызволилось из плена свинцовых век, но глаза почти тут же обратно сощурились от интенсивного мигания светодиодного светильника. Кадзуха накрыл лицо покрывалом. Будучи ужасно тонким, оно помогало временно изолироваться от света и шума, но совсем не спасало от палатной прохлады. Увы, тело, ослабшее от бессонных ночей и голодных дней, теперь уже не могло справляться с ней самостоятельно: малейший поток студёного воздуха заставлял ёжиться на простыни, сильнее пропитываясь запахом антимикробного стирального порошка. Других запахов здесь почти не ощущалось. Никакой зыбкой почвы, сена или ливневой свежести, которые ассоциировались с родным домом. Приглушённый колорит медицинских ароматов обладал слишком узким спектром цветов, поэтому не мог подойти для написания красивого пейзажа. Реальность была заляпана пятнами серого, грязно-голубого и вырвиглазного белого, вспыхивающего раз в пару секунд яркими сполохами на потолке. От них всех натурально мутился рассудок, особенно от последнего. В больницу Кадзуха попал менее двух часов назад. За это время он успел посетить кабинетов больше, чем в период обязательной диспансеризации перед спортивным лагерем в средней школе. Врачи проводили свои осмотры в спешке, а медсёстры поголовно вздыхали от вида едва плетущегося по коридору студента, сетуя на тяжёлую жизнь нынешней молодёжи. После сдачи всех требуемых анализов его определили в стационар и поставили окончательный диагноз — язвенную болезнь желудка. С ним Кадзуха и лежал на твёрдом матрасе в ожидании конца очередной лечебной процедуры. Минуты скользили вяло, растягиваясь до длины пережёванной жвачки, размятой подушечками пальцев. Радовало, что хоть боль в животе перестала сильно досаждать. Под действием принятых лекарств её острота значительно уменьшилась. Процесс глотания эндоскопа по ощущениям был гораздо хуже. Из центра левой руки торчал пластиковый колпачок катетера, откуда выше велась прозрачная трубочка с такой же бесцветной жидкостью внутри. Устройство было приклеено к локтю пластырем и зафиксировано марлей, не позволяющей нормально согнуть затёкшую конечность. Даже если Кадзуха попытается её просто приподнять, кровь тут же побежит вверх по трубке, после чего придётся звать в палату и без того дёрганую медсестру, чтобы установить всё заново. Он не любил создавать вокруг себя переполох, поэтому исправно выполнял указание лежать ровно на спине, как бы не хотелось сесть или перевернуться набок. До последнего момента злосчастное «отравление» не казалось ему чем-то серьёзным, поэтому Кадзуха даже не успел толком подготовиться к возможной госпитализации. Из личных вещей у него оставался мобильный телефон, почти разряженный, и полупустой рюкзак. Кроме них, ничего больше не подчинялось его воле: ни тело, ни даже собственные чувства. Теперь он мог только отсчитывать секунды, следя за тем, как физраствор невероятно медленно капает из висящего на металлической стойке пакета и льётся тонкой струйкой к предплечью. Вроде бы с момента замены последней капельницы прошло минут пятнадцать... или двадцать? Точно не получилось запомнить, потому что на какое-то время его одолела дрёма, которой, правда, всё равно не хватило, чтобы восстановить утраченные силы. Если бы кто только перевёл его в другую палату, где на потолке каждые несколько секунд не трещала умирающая от износа лампочка и не блуждал сквозняк. Может, это позволило бы ему убежать от реальности на подольше? Например, на несколько часов, дней или месяцев... или... Навсегда? Деструктивное желание вернулось прямиком из хмурого детства: в нём хотелось отринуть всё прожитое и увязнуть навеки в беззаботных снах — там, где прохлада оборачивается греющей мягкостью, а мёртвое оживает. Невозвратимо потеряться в альтернативной реальности прошлого, в котором всё хорошо. И больше никогда не сталкиваться с плохим настоящим. Но он не мог, потому что ему было запрещено. Кадзуха вылез из-под простынки и глянул в противоположный угол палаты. В госпитале находилось мало больных, поэтому он заранее понимал, что будет лежать один. По приезде скорой помощи фельдшер также озвучил предположение, что он будет один. Заведующий врач, его встретивший, утверждал, что он будет один. Даже нервозная медсестра с торопливой походкой поддакивала им, говоря то же самое. И Кадзуха действительно был один после того, как в его руку установили катетер. Но лишь первые несколько минут. С его стороны странно было ожидать спокойного одиночества. Он прекрасно знал, что карма умела не только сверлить неосязаемым буром ямки по бокам головы, но и взывать к провинности из раза в раз, надавливая на те места, которые невозможно было найти на ощупь. Поэтому он остался не один, а вместе со своим верным бременем, что стояло у подоконника и внимательно изучало обстановку на улице. На полупрозрачном силуэте были надеты потёртые кроссовки синего цвета, светлая спортивная куртка из полиэстера с белыми вертикальными полосами на рукавах, клетчатый шарф из пашмины и шорты, длиной чуть выше колен. Несмотря на августовский зной, в тот день было прохладно, а к вечеру вообще пошёл ливень. Впрочем, это неважно: Томо всё равно так и не побывал на улице. Неизвестно почему, но Кадзуха больше не тревожился по поводу его присутствия. Наверное, над ним окончательно взяла верх усталость. Кап-кап-кап. Физраствор капал размеренно, напоминая собой моросящий дождик. Но ничего благостного в этом звуке не было. Только угнетающее, напряжённое и усиливающее мигрень. Треск. Светильник исполнительно подыгрывал нервической какофонии. Ударными в хаотичном оркестре выступали шаги медсестры, звучавшие за приоткрытой дверью. Томо не шевелился, игнорируя окружающий шум. Всё его внимание переняла на себя загрязнённая дорога за окном и машины, припаркованные у двора, с внушительным слоем снега на крыше. Провинциальный город не мог похвастаться чудными природными красотами, но призрак смотрел на него непрерывно, будто эта неказистость его по-настоящему пленила. К сожалению, Кадзуха знал почему. «Это ведь была твоя мечта — переехать в город после окончания школы?» С детства он успел позабыть многое, но не эти слова. Томо каждый год на именины желал одно и то же: отучиться и уехать в какой-нибудь густонаселённый городской район, подальше от родной деревни. Этой фразой заканчивались все его дни рождения, которые Кадзуха помнил. Все, кроме последнего. То был единственный раз, когда он изменил привычное желание и загадал другое. По злой иронии, исполнилось только оно одно. В памяти слишком хорошо сохранилось отражение агонии на его лице, затмившее собой нежный лучик улыбки. Позже мышцы расслабились, и оно исчезло, но улыбки больше не появлялось. С тех пор не было ни её, ни беспечного хохота, ни подбадривающих слов, ни мягкой ладони, перебирающей пучки кучерявых волос, которые с возрастом стали волнистыми. Больше некому было утереть с щёк скорбные слёзы или позвать унять грусть за собиранием пазла с динозаврами на тысячу фрагментов. Старый Томо исчез. От него остался только крохотный осколок, впитавший всё самое пугающее и щемящее, что пряталось в глубине его души. И теперь он обещал быть таким всегда. Преследовать разорванную в клочья совесть до конца дней, пока не сдохнет внутренний аккумулятор. Неужто он этого и добивался? Кадзуха сжал кулаки, из последних сил отгоняя жестокие суждения, однако это оказалось сложно. Недосказанность была тем, что вселяло в разум липкий страх, который уничтожал его ничуть не хуже таблеток с седативным эффектом. А за последние дни душа впитала в себя настолько много ужаса, что теперь вполне справлялась с саморазрушением без помощи извне. Жажда докопаться до утаенной истины перестала казаться такой безумной. «Зачем ты солгал мне о том, что не собираешься умирать?» — сейчас тяжёлые слова ронял не его внутренний голос — обиженным тоном вопрошал писклявый мальчишка, прячущий ладошки в складках ветровки, стискивая пальцы до красноты. Несмотря на адресную речь, Томо не поворачивался. В его позе читалось безразличие ко всему вокруг. Он стоял ровно, как громадный айсберг посреди необозримого океана. Ни одна волна не могла заставить его обрушиться или потонуть. Кадзуха считал, что ложь наказуема, какой бы спасительной она ни была. И Томо поплатился за многие обманчивые фразы, что произносил. Но вот за невыполненную клятву пришлось отдуваться Кадзухе, и он до сих пор не понимал, чем заслужил это. «Я старался быть тебе хорошим другом... Но ты, видимо, всё равно не доверял мне». Он так долго искренне верил в сладкую неправду, что абсолютно не замечал часовщика, намеренно ломающего механизм его любимых часов. Никто больше не знал об их скором крахе, ведь часовщик молчал, а сам механизм до последней минуты работал исправно, лишь урывками выдавая предупредительные сигналы, негромко дребезжа. А потом всё сломалось. В жизни, в мире, внутри. Кукушка ещё долго кричала в агонии, пока её заживо перемалывали несмазанные шестерёнки. Снова. Снова это чувство. Ребёнок внутри измотался. Он больше не мог притворяться стойким. Сжав в пальцах простыни, Кадзуха отвернул голову к стене и сжал рот, чтобы не задрожали губы. Вновь и вновь, вновь и вновь. Время шло у всех, кроме него. Первых часов он лишился в далёком прошлом. Вторые же никак не получалось уберечь от поломки, поскольку в шею изо всех сил вцепился разозлённый часовщик. И не отпускал, пока тугая вода не проникала в лёгкие. По спине пробежал холодок. Значило ли это, что будущего не изменить? Неужели он так и будет вечно оставаться единственной цельной шестерёнкой посреди кладбища испорченных часовых механизмов? «Тогда ответь: почему ты мешаешь мне стать счастливым теперь? Я ведь изменился, как ты хотел, и... перестал совершать глупости», — в горле стало сухо, как под палящим солнцем, а в глазах, напротив, — влажно, как в оазисе. — «Ты всё ещё злишься на меня за то, что я тебе не помог?» Силуэт Томо не двигался, словно был статуей, вылепленной из воска. С локтями, опёртыми на край подоконника, он равнодушно глядел на идущий за окном снегопад. «Но я... я правда не хотел твоей смерти». Вдох-выдох. Тишина. Даже светильник замолчал, нарушив нервозный такт. «Просто знай: будь такая возможность, я бы умер вместо тебя!» — Кадзуха никогда не проговоривал подобного даже в мыслях. Признаваться в слабости теперь было невероятно стыдно. — «На самом деле тогда я тоже хотел уйти... сначала вместо тебя, а потом вместе с тобой...» Кап. Кап. На несколько секунд звук растаял под длительной нотой. Кап. Вдруг Томо сменил положение. Он отодрал руки от окна, развернулся всем корпусом и посмотрел на Кадзуху. Тусклость и пустота его взгляда приобрела зримую форму, напомнив собой остекленелые глаза рыбы, выброшенной на песчаный берег. Страшно было признавать, но он сильно стал похож на своего отца. Даже воздух на время исчез из дыхательных путей. Кадзуха наивно ждал ответной реакции, сдерживая оскольчатый камешек в глубине горла. Ради неё он продолжил жуткие откровения. Тяжкая ноша, возложенная на плечи, уже начала продавливать их, опасно приближаясь к позвоночнику. «Но я не сделал этого, потому что пообещал тебе, помнишь?» Изначальный смысл обещания Кадзуха не понял из-за малого возраста, но всё равно сдержал данное Томо слово и продолжал сдерживать последние девять лет. Раньше только эта мелочь позволяла сохранять устойчивость в проблемное время, а потом к ней присоединились и новые нежные чувства к другому человеку, которые, к сожалению, теперь извратились до невнятной субстанции, лишь издали напоминающей что-то светлое. В Томо тоже не осталось светлого. Вместо теплоты — холодное безразличие, вырывающее ложкой яму в естестве, как в баночке прокисшего йогурта. Невыносимо. Ему хотелось закричать во весь голос, срывая связки, схватить призрака за плечи и грубо потрясти. Достучаться словами или силой через грудную клетку к небьющемуся сердцу. Всё что угодно сделать, чтобы он показал хоть одну эмоцию, похожую на человеческую. Лишь бы снова увидеть, как безликая болванка оборачивается тем жизнерадостным мальчиком, который когда-то был заточён в деревянной клетке глубоко под землёй. Увы, Томо не двигался. Его слух, казалось, действительно игнорировал сказанное, пока Кадзуха сидел с душой, вывернутой наизнанку, наблюдая за тем, как она всё больше расслаивалась с каждым мигом. Костяшки на руках побелели. В мыслях следующий вопрос отдался неестественным криком, от которого стенки разума шатались и трескались, распадаясь на крупицы: «И почему же я смог сдержать своё обещание, а ты нет?!» Ему даже почудилось, что вместо собственного голоса изнутри вырвался дикий рёв, похожий на тот, что издавало клыкастое чудовище, видимое в узкой щёлочке между скрипучими дверцами. Кадзуха испугался, подумав об этом. Томо же продолжал жутко пялиться вперёд, никак не откликаясь. Складывалось впечатление, что если помещение вдруг затопит водой до потолка, его невесомое туловище, как рыбий труп, всплывёт к поверхности, повстречавшись с той лампой, которая уже порядка часа раздражала мозг. Отвернувшись от замершего призрака, Кадзуха снова спрятал голову под покрывалом. Нервотрёпочное трещание ушло на задний план, начав походить на костёр, разведённый вручную где-то в лесной чаще. К счастью, контролируемое пламя костра не опасно. Если его огородить камнями, оно идеально подойдёт для жарки маринованного мяса или согревания рук в прохладный мартовский вечер. Чуть придя в себя благодаря приятной ассоциации, Кадзуха ностальгично начал размышлять о давней поездке, в которой побывал во времена учёбы на втором курсе. Тогда Альбедо собирал по параллели группу из желающих испытать себя на выносливость и стойкость к укусам насекомых посредством походного отдыха на природе. Кадзуха с радостью присоединился, потому что успел соскучиться по чистому загородному воздуху. И, на удивление, для него даже нашёлся попутчик. Скарамучча до последнего дня не затрагивал тему похода, но потом внезапно решил пойти с остальными. Кадзуха не смог в тот момент объяснить себе причину его согласия. Особенно, когда видел, как он всю дорогу туда и обратно демонстративно ворчал о том, какие камни острые, песок сыпучий, а грязь грязная. Идя с ним шаг в шаг, Кадзуха весело улыбался, пока кто-то из членов их ситуативного отряда громко насвистывал простые мелодии. Но теперь от дорогих воспоминаний сводило челюсть. Зубы скрежетали то ли от напряжения, то ли от холода. Одно Кадзуха мог сказать наверняка: прежней радости в нём не осталось. Потому что Скарамуччи больше не было рядом. Или вовсе уже... не было. Так отвратительно осознавать, что в какой-то паре кварталов отсюда в пропахшей табаком квартире самое дорогое сердцу творение могло разрушаться от острого жжения тлеющих окурков, топиться в крепком спирте, резаться о сточенные лезвия или стеклянные осколки. Закидывать внутрь механизма горсти таблеток, чтобы остановить вращение шестерёнок. Делать всё это, чтобы доломать себя, пока у Кадзухи были связаны руки. «Видимо, я и правда настоящий монстр, раз довёл до такого». В его силах только надеяться, что опасения не сбудутся, но долго ли он продержится, зная, что заряд батареек внутри практически иссяк?

✦ ● ✦

Позже в палату зашла медсестра. — У вас капельница не капает! Я же говорила, что нужно меня позвать, когда она закончится. Вы почему молчали? Признаться честно, он бы спокойно принял факт того, что воздух из пустой трубки попал в вену и подавил работу сердца. Оно болело слишком сильно; не хотелось больше слышать его измученный стук. Но, к сожалению, простая капельница физически не могла этого обеспечить. — Простите, пожалуйста, я не заметил. — Что ж вы все такие невнимательные? — нервно пробормотала девушка и увезла стойку с опустошённым пакетом от физраствора в коридор. Кадзуха планировал остаться лежать под одеялом, ожидая прихода врача, как вдруг примерно через минуту русая голова медсестры вновь заглянула в палату. — Каэдэхара Кадзуха, верно? К вам тут посетитель. «А? Кто-то захотел проведать меня?» Вот уж новость. Пожалуй, это последнее, что можно было ожидать. Кадзуха задумался крайне серьёзно, пытаясь понять, кто мог к нему прийти. Во-первых, вряд ли это был человек из его университета. Знакомых он имел много, но никто из них, по его мнению, не стал бы бросать моментально свои дела, чтобы принести ему в качестве доброго жеста в больницу открытку и коробку конфет. Родственники? Тоже нет: одна дорога до города занимала порядка двух часов. А ведь им ещё должны были успеть сообщить, что Кадзуха госпитализирован. Маловероятный сценарий: времени прошло слишком немного. Но если это не они, то кто? — Извините, а... Но прежде, чем он успел поинтересоваться, медсестра уже умчалась направо по коридору, громко топая плоской подошвой по напольному покрытию. Затем дверь палаты чуть приоткрылась, позволив оконному свету выделить контур силуэта вошедшего. Посмотрев на него, Кадзуха обомлел. Сначала в помещение протиснулся большой букет в голубой полупрозрачной бумаге, а за ним проследовал и сам заявленный посетитель. Цветы почти полностью закрывали его голову, оставив торчать сверху только край нечёсанной шевелюры. Белые лепестки блестели ярче чистого снежного покрова, а круглые бутоны походили на пушистые кроличьи хвостики. Кадзуха знал их: это были хризантемы — необычайно красивые и ароматные цветы. Когда букет опустился, реальность окончательно перестала казаться таковой. Бледное вытянутое лицо оставалось болезненно худым, но абсолютно не выглядело, как физиономия полтергейста. Ультрамариновые краски лучились живостью, будто кисть только-только оставила точки на холсте. В следующий миг их взгляды встретились, и оба застыли в неловком оцепенении. Кадзуха до сих пор не мог поверить в то, что перед ним находился не мираж, а сам «мираж» молчал, не торопясь разуверять расшатанную психику. Спустя какое-то время Скарамучча первый робко произнёс: — Привет. — ...Привет, — повторил за ним Кадзуха, словно загипнотизированный. Его «мираж», как оказалось, всё-таки обладал речевыми навыками. Внешне он и правда был далёк от призрака: белая кожа щёк розовела на глазах, а свободная рука не свисала безвольно вдоль тела — она пряталась в карманах зауженных штанов. Грудь под фиолетовой рубашкой тоже вздымалась весьма отчётливо. Куда ни глянь, все факторы говорили о том, что перед Кадзухой стоял настоящий человек. Но с его мыслями это никак не вязалось. Скарамучча с букетом хризантем — такую сцену только наглухо отбитая голова может сочинить. Он ведь сам всегда говорил, что недолюбливает растения из цветочных магазинов. Даже на бонсай Кадзухи косился с недовольным прищуром, когда был у него в общежитии в последний раз. Да, это точно галлюцинация от недосыпа. Скарамучча и без цветов не пришёл бы к нему. Он был слишком зол и обижен, именно поэтому предпочитал держаться на расстоянии последние дни. «Надо снова попробовать поспать, чтобы успокоиться». Оставив иллюзию без внимания, Кадзуха устроился на боку, спиной к стене, и накрылся целиком негреющим покрывалом, ожидая момента, когда сон сменится действительностью. После этого у двери раздалось шарканье уличной обуви, которое встретилось с топотом подошедшей обратно медсестры. — Э-эм... — недоумевающе протянула галлюцинация. — Вы вроде говорили, что у него с животом проблемы, а не с головой. — Не переживайте. Наверное, молодой человек просто утомился. Вы можете оставить вещи на тумбочке и прийти попозже или подождать здесь, пока он не отдохнёт. — Понял. Женские шаги растворились где-то вдали, и в палате воцарилось безмолвие. Некоторое время оно не прерывалось, а потом Кадзуха услышал бумажное шуршание неподалёку и различил два весьма чётких аромата: свежих цветов и пряного кофе вперемешку с табаком. Что-то привычно-непривычное, но однозначно родное. Странное сочетание дарило утраченное ощущение мягкого комфорта. Сделав два глубоких вдоха, Кадзуха осторожно выглянул из-под одеяла и увидел на прикроватной тумбе рядом с блистером от таблеток и стаканом воды букет, который Скарамучча ранее держал в руках. — Надеюсь, у тебя нет аллергии, — зажато произнеслась короткая фраза, и едкое смешение начало пропадать, растворяясь в навязшей стерильности. «Нет, это уже перебор». Что-что, а запахи во сне никогда не были такими стойкими. Сейчас же от них в носу столь явно чесалось, что хотелось чихнуть. Кадзуха резко скинул с себя одеяло и сел, свесив ноги с койки. От внезапности Скарамучча отпрыгнул в сторону подобно коту, заметившему на полу огурец. Они опять нелепо переглянулись, ничего не говоря. Скарамучча теперь смотрел вперёд с некоторой настороженностью, а Кадзуха не мог заставить себя полностью сомкнуть упавшую от удивления челюсть. Сверху было хорошо видно, что лепестки цветочных помпонов на тумбе примялись под собственным весом. В букете их находилось около пятнадцати штук, если оценивать навскидку. «Ох...» Значит, это действительно происходило взаправду? Самый настоящий живой Скарамучча явился к нему в больницу с пышной связкой хризантем, которые сам на дух не переносил. Он что, больше не злился? Не ненавидел Кадзуху за разбитое сердце? Или просто с помощью подарка захотел обрезать тончайшую ниточку их отношений, поставив в них точку? — ...Почему ты здесь? — главный вопрос озвучился непроизвольно. Скарамучча нахмурился. Выдержав некоторую паузу, он ответил: — Раз ты болеешь, тебя должен кто-то навестить. По-моему, это логично. Не думаю, что тебе самому кайфово в одиночку здесь матрас пролёживать, — он говорил с такой интонацией, словно объяснял младшему школьнику базовые правила пожарной безопасности. Кадзуха же, судя по всему, уже ментально деградировал до воспитанника ясельной группы. Сердце торопливо застучало. «Но... я думал, ты больше не захочешь меня видеть...» — Спасибо, — через время сказал Кадзуха, глядя в ноги и неосознанно комкая пальцами простынь, — мне очень нравятся хризантемы, у них приятный запах, — для чего-то добавил он после благодарности. Скарамучча промолчал, чутка переминаясь на месте, подвигал манжеты на рукавах и засунул вторую руку в свободный карман рубашки. Его взгляд принялся неторопливо изучать окружение. Начав с потёртых жалюзи и закончив тумбой с ободранными углами у изголовья металлической койки. Затем он глянул на забинтованной локоть Кадзухи и заметно помрачнел. — Что тебе поставили? — в вопросе проявился низкий тембр, нетипичный для него. По коже пошли мурашки. — Язву желудка, — ответил Кадзуха без подробностей. Диалог клеился очень плохо, да и сам клей отличным качеством не отличался. У обоих не было в запасе подходящих слов, которые бы компенсировали четыре дня молчаливых переживаний до прежнего уровня. А могло ли вообще всё вернуться к исходной точке? Был ли у них шанс снова чувствовать себя спокойно и открыто рядом друг с другом? — Ясно. Скарамучча вздохнул и потёр переносицу указательным и большим пальцем. Кадзуха посчитал, что он сильно раздражён из-за необходимости быть здесь, поэтому не осмелился придумывать оправдания и рассказывать утопическую сказку о хорошем самочувствии. Ему не хотелось больше лгать Скарамучче. Он точно не заслуживал всего этого. — И надолго ты тут? — Нет. Максимум на неделю или две. Врач сегодня точно скажет. — Гм. Скарамучча был немногословен, поэтому его истинные эмоции читались слабо. Кадзуха особенно тяжело переживал моменты, когда он замолкал, и старался по-максимуму разбавить их хоть чем-то: — Аякс сказал, что ты совсем перестал ходить на пары... Пожалуйста, не забрасывай учёбу. Я очень не хочу, чтобы у тебя снова были проблемы. «И зачем я вообще это говорю? Так ли это важно сейчас?» — Хорошо, — интонация отдавала дискомфортом. Неудивительно: оба прекрасно понимали, в чём была истинная причина его прогулов. Кадзуха знал, что слабее влияния кармы, поэтому не мог признаться, когда призрак прошлого сверлил в душе сквозное отверстие. Это было мучительно до невыносимости. Тёмная тревога воплощалась в суетливом ёрзанье и частом покусывании нижней губы. — Живот сильно болит? — уточнил Скарамучча, заметив изменения в его поведении. — ...Нет. Кадзуха сглотнул и опустил голову, продолжая мять в ладонях простынку. Ему нечего было ответить. Он планировал сказать абсолютно другое, но планы стремительно рушились прямо на глазах. Изо рта вылетали сплошные рядовые фразы, от которых не было толку. — Это хорошо. По правде, я сначала думал, что ты вообще откинулся, хах, — от внезапной честности стало не по себе. Усмешке не удалось затенить боль, нашедшую в душе особый отклик. — Твои придурки-одногруппники такие эмоциональные, что не смогли даже ситуацию нормально описать, — Скарамучча опустил голову, выдохнув. — Радует, что хоть по телефону мне сказали всё, как есть. «Ужас...» К сожалению, Кадзуха мог представить то, как сильно он беспокоился, поверив в его смерть. Это морально добивало, выдавливая изнутри остатки поломанного стержня. Хотелось встать, подойти и утешить, но у него не было такого права. Всё же это Кадзуха заставил его испытывать страшные страдания. Слова поддержки или внезапные объятия будут выглядеть слишком лицемерно сейчас. — Я должен был сразу связаться с тобой, как только меня забрала скорая, но забыл... — стеснённо выдавил Кадзуха, борясь с бешеным шквалом чувств. — Извини меня. Несмотря на то, что телефонная связь у них не ладилась, он мог спокойно попросить Аякса поговорить со Скарамуччей, но не сделал этого. Он бросил его наедине со страхом после того, как пообещал никогда не бросать. Проигнорировал проблемы, отринул чувства. Лишь по счастливой случайности Скарамучча ещё не поприветствовал Томо на небесах. Он лично являлся воплотителем этого кошмара. Он был во всём виноват... — Идиот, — вдруг выпалил Скарамучча, — ты не виноват ни в чём, — сердце осело где-то на дне грудины. Наигранная непосредственность больше не улавливалась. Её сменил ровный серьёзный тон. — Это нормально забывать о чём-то, когда чувствуешь себя уставшим и задолбанным. А вот брать на себя ответственность за вещи, на которые даже повлиять никак не можешь, космически тупо. И ты почему-то этим постоянно занимаешься. Кадзуха медленно раскрыл и снова закрыл рот, обдумывая услышанное. Он даже не размышлял об этом раньше. Неужели те события, которые регулярно мучили его, с самого начала были ему неподконтрольны? Действительно ли он не мог ни на что повлиять? — Ты правда так считаешь? — Да, — Скарамучча кивнул. — Ты очень часто просишь прощения за мелочи и то, что от тебя не зависит. Да и в извинениях есть смысл только, когда ситуацию ещё возможно исправить, поэтому сейчас твои слова звучат как просто бестолковое сотрясание воздуха. Ты уже в больнице, уже с язвой. Лучше прикрой варежку и думай о том, как бы поскорее выздороветь. Сухая прямолинейность принесла желаемое облегчение. Кадзуха кивнул и в тысячный раз пробежался глазами по облезлой больничной стене. Когда же он захотел заглянуть в окно, неожиданно для себя понял, что Томо больше не было в палате. Куда же он пропал? — Ладно, — бахилы, в которые были упакованы ботинки Скарамуччи, зашуршали, когда он вновь зашаркал ногами, — я убедился в том, что ты жив, поэтому ухожу. Силуэт начал отдаляться в сторону двери, и паника ободрала ошмётки смятых душевных лоскутов. Кадзуха недооценил ситуацию: связь, образованная вновь, больше не была такой крепкой, как до их поцелуя. Скарамучча может просто уйти и не вернуться. Выключить телефон и больше не читать СМС-ки, не навещать в период болезни и после неё. Он имел полное право на это. Но Кадзуха по натуре был эгоистом, поэтому не хотел ему его давать. — Стой! Фигура замерла на полпути. «И что же мне сказать? Ох, почему же тело так трясёт?» — Тебе плохо стало? Я позову врача, — сказал Скарамучча с долей обеспокоенности и опять зашагал к выходу. «Нет! Нет! Нет!» В горле запершило, а воздуха словно стало в два раза меньше, чем секунду назад. Кадзуха нервно копался в скомканных предложениях, крутящихся на уме, но ни одно не подходило. Погодите... Чересчур долго мозг игнорировал важное изменение: Томо ведь исчез! Раньше такого никогда не случалось. Возможно, он всё же сжалился над ним? Стоило хотя бы попытаться выяснить... — Не надо! — услышав ещё один громкий протест, Скарамучча чуть не укоренился в больничной плитке, после чего выпрямил спину и поправил низ рубашки. Кадзуха смочил горло слюной и сказал уже спокойнее. — Не зови никого, я нормально себя чувствую. Я хотел сказать... Можно я отдам тебе одну вещь, прежде чем ты уйдёшь? Прошу тебя. Только это. Напряжение уже насквозь пропитало воздух, начав ощущаться сильнее антисептиков, но аромат цветов придавал чутка уверенности. И Кадзуха не ошибся: Скарамучча согласился, несмотря на то, что пока не понимал суть столь внезапной просьбы. — Хорошо. — Там мой рюкзак лежит, — рука указала ровно в угол позади двери. — Передай его, пожалуйста. Прости, что утруждаю. — Ничего, — буркнул Скарамучча и послушно поднял рюкзак с пола. «Ой...» Выходит, Кадзуха взаправду извинялся так часто, что уже сам перестал это замечать. Всё же ему стоило побольше времени уделить тому, чтобы всё переосмыслить. Взяв из протянутой руки вещи, он похлопал по краю постели, приглашая Скарамуччу присесть. Тот несколько секунд мешкался, но после безропотно опустился рядом. С самой первой секунды от него веяло отстранённостью, поэтому Кадзуха ошибочно предположил, что он раздражён. Однако сейчас уже думал иначе, прислушиваясь к нарушенному сердечному ритму: их сердца волновались в унисон, не перебивая друг друга. И эта физиологическая аномалия роднила их даже больше, чем постоянные разговоры про учёбу и совместные прогулки до увеселительных мест. — А сейчас закрой глаза. — Зачем..? — уверенность окончательно исчезла из голоса Скарамуччи, но Кадзуха, напротив, преисполнился ей. — Просто послушай меня. Это нужно ненадолго. Наверное, он впервые за день говорил так настойчиво, поэтому просьба беспрекословно выполнилась. Скарамучча опустил веки и перестал двигаться, словно любое шевеление грозило ему мгновенным уничтожением. Немного погодя бегунок двинулся по молнии вниз с металлическим жужжанием, открыв самый объёмный отсек сумки. К своей радости, Кадзуха быстро нашёл то, что искал, поэтому также торопливо вернул застёжку на первоначальную позицию. Затем его пальцы аккуратно коснулись холодной ладони, покрытой мелкими царапинами. Эти следы не были глубокими как те, что изранили кожу с внутренней стороны. Вероятно, их оставил своему хозяину непоседливый кот за активной игрой. Скарамучча резко дёрнулся, как только Кадзуха дотронулся до него. – Что... ты делаешь? – Не открывай глаз, пожалуйста. Я сейчас тебе покажу. Его реакция понятна. Пускай он и не помнил, но наверняка сильно опасался того, что правда о его шрамах вскроется. Однако Кадзуха не собирался доводить до этого. Опрометчивость только повлечёт за собой худшие последствия. Ничего страшного, если не вся ложь будет раскрыта сразу. Лишь когда напряжение в его позе и на лице явно спало, Кадзуха медленно приподнял ладонь левой рукой. Сгинать локоть было всё ещё неприятно из-за плотно примотанного катетера, но это не виделось препятствием. Тропа уже была полностью расчищена от реальных преград. Румяное лицо Скарамуччи смотрелось ровным и гладким, будто отлитым из фарфора. У Кадзухи даже возникло спонтанное желание проверить на ощупь, была ли его кожа настоящей или лишь качественной имитацией. Сердечный тайфун набирал обороты. Если сейчас он внезапно столкнётся с чужим, неизвестно куда приведёт курс эти непредсказуемые циклоны, слитые воедино. Чтобы избежать катастрофы, Кадзуха постарался выровнять дыхание. Он сжал расцарапанные фаланги чуть сильнее, и через пару секунд тишина в палате прервалась щелчком металлической застёжки. — Можешь смотреть. Скарамучча открыл глаза, вытянул перед собой нехотя отпущенную ладонь и ошалело вытаращился на неё. — Это... Кадзуха даже немного смутился. Всё это время он был в курсе того, что Скарамучча знал о подарке, но удивление в его глазах не выглядело поддельным. Ярко-ультрамариновый ремешок свободно свисал с тонкого запястья, но всё равно смотрелся крайне удачно на нём. Как Кадзуха и рассчитывал. — Что это..? — растерянно повторил Скарамучча, вращая на кисти предмет. «Ты же знаешь». Если бы тем днём Кадзуха не надел на себя свой браслет, то никогда бы не понял, куда затерялся чужой. К счастью, паника от безрезультатных поисков быстро сошла на нет: для этого хватило одного маленького сигнала. Главным же доказательством стало нахождение пропажи в выдвижном ящике стола. В тот же день, что Скарамучча побывал у него в гостях. Возможно, он просто не смог разобраться сам, ведь смысл сигналов терялся, когда они были односторонними. Вместо ответа на вопрос Кадзуха приподнял рукав кофты на правой руке и открыл вид на красный ремешок своего браслета, который всё ещё находился при нём. Под пристальным немигающим взором он несильно стукнул по кнопке включения, чтобы на экране высветилась ровная линия. Два нажатия по сенсору, и линия уже не ровная, а дёргающаяся, как разогнанный пульс. Но самое важное — это... Скарамучча подавился воздухом, когда его устройство тоже включилось, а после внезапно завибрировало на запястье: у синего браслета возникла такая же линия, которая начала синхронно прыгать вместе с первой, подражая показателям пульсометра. Через пару секунд движение стихло одновременно на обоих экранах. Покрытое румянцем лицо исказилось от изумления. — Это браслет прикосновений, — пояснил Кадзуха. — Он передаёт касания на расстоянии в виде вибраций. — Ты говорил, что эта штука просто измеряет пульс... — Извини, я не хотел тебе лгать. Просто я планировал отдать тебе его чуть позже. — Отдать мне..? — Да, это подарок для тебя. Впервые Скарамучча представал перед ним настолько потерянным, будто грань действительности ускользнула от него. То, как он пару мгновений перебрасывал взгляд с браслета на Кадзуху, а после застыл, завороженно проводя пальцем по тусклому экранчику, согревало лучше любых слов. Кадзуха мысленно отнёс этот момент к списку драгоценных. — И как я должен это понимать? — спустя время уточнил Скарамучча, будто чувствовал в происходящем скрытый подвох. — Я долго обдумывал то, что случилось на крыше, — на этих словах он заметно напрягся, но, к счастью, повторно убегать не стал. Кадзуха старался касаться острой темы осторожно, чтобы не ранить сильнее. — Тогда я растерялся, поэтому не успел ответить тебе, а потом не знал, как мне следует извиниться перед тобой. Скарамучча свёл брови на переносице. В его выражении читалось разочарование и глухая боль, обволакивающая душу. — Если ты решил меня послать, то мог придумать менее жестокий способ. — Ты не понимаешь. Я хочу сказать о другом. — В смысле? Заключив, что подбор правильных слов — явно не его конёк, Кадзуха перешёл сразу к действиям. Он зажал пальцами одновременно кнопку сбоку и на экране, а когда отпустил, на браслете отобразилась уже другая картинка: линия замигала и свернулась, став округлой. Вскоре сияющим белым цветом уже горела не она, а крошечное сердце, стучавшее тихо и монотонно, в отличие от их неспокойного вихря. Пока Скарамучча не мог отвести от браслета глаз, Кадзуха поддался своему спонтанному желанию и мягко провёл ладонью по фарфоровой щеке — настоящей коже живого человека. — Знаешь... ты тоже очень красивый, — произнёс он почти шёпотом. Теперь карма не подставляла под ноги капканы и не приносила смертельное удушье. Она ушла, временно или навсегда — неизвестно. Но даже, если она вернётся, он не заберёт назад благодарность за этот кратковременный шанс. Шанс вновь обрести позабытое счастье. — Я люблю тебя, — наконец нежно прозвучали правильные слова. Тремор чужих рук был настолько сильным, что стал заметен без приглядок. Казалось, ещё чуть-чуть, и их обладатель просто потеряет сознание. Но Кадзуха больше не переживал. Чтобы развеять остаточные сомнения, он широко улыбнулся и крепче сжал в ладони подрагивающие кончики пальцев. Вскоре за этим браслет с ультрамариновым ремешком издал ещё одну вибрацию, и на его экране с новой силой забилось маленькое пиксельное сердечко. «С прошедшим днём рождения, Скарамучча».