Не дай мне упасть

Хенджин не проснулся. Его темные волосы спадали с плеч и доходили до груди, пока он лежал в кровати. За последний год они очень быстро отросли и приходилось отстригать длину. Под глазами расцветали сиреневые синяки с тоненькими ниточками капилляров, спускающихся к впалым щекам и так сильно выделяющимся на бледной, почти серой коже, что хотелось их протереть салфеткой или же заклеить бактериальным пластырем, чтобы не видеть вовсе. Руки юноши исхудали и потеряли ту сильную форму, что была больше года назад. Некогда изящные пальцы давно уже не украшались и казались иссохшими. Так, в принципе, произошло со всем телом от ежедневного лежания на матрасе. Хенджин не проснулся и вряд ли проснётся спустя год и 4 месяца нахождения в глубоком сне. Его глаза закрыты всё это время, но в последнее время видят такой эмоциональный сон, который парень не видел никогда за свою жизнь. Пару раз веки вздрагивали от более сильных переживаний, но этого никто не видел. Только холодные стены и бездушные аппараты рядом, что иногда пикали несколько раз в минуту, но не пробуждали своим назойливым звуком, а только раздражали посетителей. В палату зашли, и стены окрасились в желтоватый оттенок от ненадолго заглянувшего света из коридора. Темная макушка показалась в проеме, а потом и весь человек оказался в комнате, тихонько закрыв за собой дверь. Постояв немного у прохода и осмотрев окружение, до ужаса осточертевшее за всё это время, молодой человек прошел ближе к кровати, оставив дипломат и подойдя к большому окну, не впускавшего настойчивое зимнее солнце сквозь шторы. – Привет, друг. Опять тебя оставили без света. Сволочи, – возмущенно произнес брюнет, быстрым движением раскрывая занавески. Яркость в комнате сразу повысилась, и всё приобрело более живой оттенок, кроме парня на кровати. За окном жизнь била ключом, что нельзя было сказать про эту душную, скорбную палату, где вся надежда давно выскользнула за дверь, как непрошенный гость, хотя на самом деле её не хватало в этих гнетущих стенах. – Представляешь, сегодня ничего критичного на работе не случилось. Всю неделю была какая-то суматоха, задерживали допоздна, я толком не видел Йеджи, а сегодня на удивление спокойно, – промолвил Со, наливая себе прохладную воду из крана и садясь на кресло рядом. – А как твой день прошел? Тишина. Та же, что и в предыдущие посещения Чанбина. Он привык, что Хенджин молчит и только слушает его болтовню обо всём подряд. Работа, семья, новые друзья и девушка. Каждый раз старший делится новостями, но получает всё ту же реакцию на свои рассказы. Тишину, нарушаемую лишь писком ИВЛ. И больше ничего. Никаких подколов и подтрунивания. Никаких смешков или капризов. Только безмолвие в ответ, что разбивало старшего на куски с каждым разом всё сильнее и удушало колючей проволокой. По началу Чанбину было тяжело оставаться без ответа, ведь его друг всю жизнь вставлял свои пять копеек, что бы они ни обсуждали. Истерики, которые застал Хван в первые пару месяцев, были первой реакцией лучшего друга на молчание. Дотошное, противное молчание, которое он ощущал каждой частичкой своего тела, высасывающее последние жизненные силы из тела. Говорить будто со статуей первое время было тяжело. Старший постоянно проверял дышит ли Хенджин, слышит и чувствует ли вообще хоть что-то? Единственным желанием было, чтобы младший услышал надрывные крики Чанбина и вылез из пелены небытия. Со временем Чанбин стал привыкать и мириться с мыслью, что некогда болтливый друг превратился в тихого слушателя. Первые полгода он питал надежду на возвращение младшего и ждал этого всем сердцем, навещая его каждый день и разговаривая с врачом, уставшим повторять одно и то же при каждом визите Со. Предпоследняя стадия коматозного состояния не могла обещать выздоровления брюнета. Поэтому врачу приходилось выслушивать тонну мата и оскорблений первое время, пока Чанбин не сдался. Внутри он по-прежнему рассчитывал на хороший исход и ждал. Капитан Америка же в итоге проснулся, а чем Хван Хенджин хуже? Иначе говоря, парень успокаивал себя всеми возможными способами, отказываясь верить в еще одну потерю. Самым трагичным событием было собрание с родителями Хвана, его сестрой и Чанбином, когда врач предложил отключить поддержание жизни друга. Со был в дикой ярости, готовый наброситься на этого идиота в белом халате и раскрасить его спокойную физиономию. Злость затуманила рассудок, он практически не видел и не понимал, что происходит. Йеджи пришлось увести молодого человека на улицу, чтобы дать проветриться и прийти в порядок. Чанбин тогда впервые в жизни закурил. Он купил любимые сигареты младшего – ментоловые “Mevius” – и скурил штук 5, пока не почувствовал, как голова начинает кружиться с непривычки. Разрыдавшись на плече любимой, Со готов был поклясться, что никому не позволит даже дотронуться своими грязными руками до его друга и медицинских аппаратов рядом с ним. – Надеюсь, у тебя там во сне всё хорошо, – произнес Чанбин, поджимая губы и рассматривая худощавое лицо Хенджина. Ни капли красок, только эти дотошные синяки у глаз и едва розоватые губы. Коснувшись его руки, он крепко сжал безжизненную ладонь и припал губами к тыльной стороне руки парня, закрывая глаза. А у Хенджина и правда всё было прекрасно в его волшебном сне. На протяжении нескольких месяцев он выходил из ужасного состояния благодаря одному неравнодушному парнишке с ореховыми веснушками, похожими на крошки печенья миссис Со. Он любил и был любимым. И, наверное, пора было проснуться. Но Хвану так сильно нравилось быть в том мире, что он позабыл о своём. Если Феликс – лишь прекрасный сон, то Хенджин ни за что не хотел просыпаться. – Кстати, Хендж, я хотел тебе кое-что сказать, – нарушил гнетущую тишину Чанбин, открывая глаза и перебирая пальцы друга, украшенные сейчас только подключенными электродами. – Я собираюсь сделать предложение твоей сестре. Надеюсь, ты будешь не против нашего союза. Со горько усмехнулся и взглянул на младшего, всё так же бездвижно лежащего. Казалось, что такая грандиозная новость могла наконец разбудить спящего, вытащить из проклятой комы, но Хенджин не шелохнулся. Чанбину не хватало живости младшего, без него всё было не так. Жизнь продолжалась, но всё было иначе. Не было рядом дружеского плеча, на которое всегда можно было положиться и опереться. Не было обиженных глаз, когда Со предпочитал провести время с сестрой Хенджина. Не было счастливой улыбки, говорящей, что они со всем справятся вместе и навсегда повязаны братской любовью. Не было друга. – Молчание – знак согласия? – шутливо спросил старший и уткнулся лбом в бедро, скрывающееся тканью. Слёзы предательски полились из глаз Со и намочили одеяло, пропитавшееся моментально солью. Всей обидой и горечью за друга, своей болью и теплившейся надеждой где-то там внутри, несправедливой судьбой в целом. Сил держаться сильным не оставалось и хотелось затрясти младшего за плечи, дать по щекам и разбудить этого чертового идиота, что оставил Чанбина здесь продолжать жизнь без него. Существовать. Но ему оставалось лишь орошать постель Хенджина слезами, что обжигали лицо словно яд.

***

Спустя полгода родители Хвана, нашедшие друг друга в утешении и общем горе, собравшие заново всё, что рушилось на протяжении многих лет, оставили подписи на договоре об отключении аппарата. Так что, когда довольный Чанбин вернулся с медового месяца и узнал об этом, его дни очернились мгновенно. Ком в горле постоянно сопровождал речь старшего, работа не приносила больше радости и отвлечения, а сковывала лязгающими цепями, не давая больше выкарабкаться. Была лишь крестом, который Со нёс всю оставшуюся жизнь. Йеджи старалась поддержать мужа, но сама утопала в скорби и боли за младшего брата. Она приезжала к родителям, но это всегда заканчивалось слезами и криками, звоном посуды и незаурядными оскорблениями вперемешку с обвинениями. Хван Хенджин стал довольно знаменитым из-за своей для кого-то душераздирающей истории. Люди наблюдали за его потерей, а позже попыткой суицида, приведшей к коме. Эта трагедия не оставила равнодушными многих жителей Сеула, следящими за происходящим и ждущих хоть каких-то новостей о чудесном исцелении или страшном конце. Журналисты, заинтересованные в этом деле, встречались с родителями пострадавшего и пытались вызнать хоть малейшие детали из прошлой жизни Хвана и его нынешнем состоянии. Но разговоры заканчивались тихими слезами и просьбами покинуть квартиру. Чанбин принципиально отказывался от комментариев, не желая делиться таким сокровенным и самым дорогим, что у него когда-то было. Но, узнав об отключении Хенджина, согласился дать интервью одному миловидному репортеру, заставшего Со в пабе за непонятно какой по счёту бутылкой скотча. Интервьювер помог добраться молодому человеку до дома и назначил день, оставив свой номер телефона на бумаге. Ему было горько смотреть на чужую беду лишь для очередного материала, поэтому он попросил дать знать, если Чанбин действительно будет готов. Старшему хотелось рассказать о Хенджине. О том, каким прекрасным человеком был его лучший друг, и как он гордился их дружбой длиною в жизнь. Ему хотелось поведать о шкодливых деньках с мальчишкой во дворах Сеула. О том, как они убегали с площадки еще детьми и бежали к берегу реки любоваться закатом, обсуждать какие-то глупости и громко смеяться, наблюдая за чайками. Пусть люди знают, каким разносторонним был Хван Хенджин. Как он отдавался полностью учёбе, дружбе, семье и любви. Занимаясь футболом в старшей школе, Хенджин мог вернуться домой и придумать связку хореографии, пришедшей ему в голову во время очередной тренировки. Или как тот начал рисовать совершенно неожиданно для своего окружения, цепляя каждой картиной, каждой проекцией своих мыслей на холсте. Хотелось поделиться каким громким и радостным смехом мог залиться младший от глупой шутки, и какими крокодиловыми слезами он обливался от одного вида бездомных животных, встречающихся ему на пути. Хенджин мог позвонить Со в любое время и начать плакать от того, что увидел раненую собаку или заболевшего котёнка. Он всегда говорил, что никто не заслуживает подобного, и это чертовски несправедливо. А еще Чанбин желал, чтобы люди знали, как сильно он мог любить. Его любовь выражалась не словами или подарками. Он одним взглядом давал понять близким, как сильно ими дорожит. Одним прикосновением донести свои искренние чувства. Со не знал какой младший в отношениях, но одно он знал точно. Хенджин умел любить по-настоящему, и за это был также любим. Жаль, что он не может в красках описать, что чувства Хвана не зависели от пола, национальности и религиозных взглядов человека. Он не знал до конца, как парень мог бороться за отношения, соглашаться на любые прихоти и бежать по первому зову. Не знал, как его руки могли быть до того нежны, что сводили с ума одним касанием кончиков пальцев. Не знал, как шоколад, растопленный и плескавшийся в глазах и маленькая родинка под густыми ресницами могли растопить сердце и зажечь огонь внутри. Не знал, как тяжело и в то же время легко быть любимым Хенджином.

***

Летом кладбище пестрило малахитовым, салатовым и другими всевозможными оттенками зеленого. Солнце стояло в зените, разбрасывая свои лучи в стороны, но совершенно не грело собравшуюся толпу. В ней сквозила печаль и липкая скорбь, ощущающаяся физически. Самые близкие стояли со знакомой уже могилой девушки, потерявшей жизнь при столкновении с машиной. Рядом и оставили её Ромео. Чанбин не желал подставлять лицо солнцу и понуро смотрел вниз, видя как вся его беспечность и радость жизни замуровывается вместе с телом горячо любимого друга. Подойти ближе старший не решался. Он явно пожалеет об этом, но сейчас боится сорваться и прыгнуть в эту же яму, лишь бы остаться с Хенджином. Как они и хотели. Вместе навсегда. Взгляд парня был тусклый и безжизненный, в нем не осталось сил на слёзы и истерики, их было сполна. Лишь ступор и нежелание верить в это всё. Может быть, он тоже сейчас спит, и это его мерзкий кошмар, скользкими руками обвивающий разум и тело. Недалеко от родственников и друзей собралась небольшая толпа незнакомых людей, следивших за недавними событиями и желающих попрощаться с бедным парнем. Никто не верил, что передоз снотворными так сильно мог повлиять на нервную систему молодого парня и разрушить его жизнь. Но вот они, подтверждения всего, лежащие уже под горсткой земли. Бездушные репортеры, пытающиеся пробиться и уловить хоть что-то вездесущей камерой, были оттеснены охраной кладбища. Омерзительно и гадко. Оставив оператора и выкинув куда подальше свой пропуск, блондинистый парень подходит ближе и прижимает руки к груди. Белые розы в его дрожащих пальцах источают аромат, который забивается в ноздри, сердце громко стучит, а внутри дыра. Непонятная, ужасающая и растущая с каждым взглядом в сторону могилы. Ли Феликс – начинающий репортер, взявшийся за дело Хенджина, но не доведший до конца. От чего-то слишком больно, чтобы снимать материал и делать заметки. Феликс лишь знает одно. Он позволил ему упасть.