ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ДРЕЗДЕН

1941 год

Старшему сыну: 56 лет

Младшему сыну: 48 лет

Война началась два года назад. Толпа молодых парней добровольно пошла на фронт. Меня не пригласили. Хорошо. Я бы не согласился. Удо не работал в штабе, перебрался в Берлине. В начале войны его повысили до штандартенфюрера СС. С появлением Вермахта в 1935-м году многое поменялось. Германия изменилась. Теперь мы — СС. Фюрер — новый идеал, новая элита. Герр Гитлер в точности, как Отто Мориц. Он поднимал национальную составляющую государства. Каждый в Германии верил словам фюрера. Каждый. Я в том числе. Всему виной радио и газеты. После Первой Мировой войны от Германской империи ничего не осталось. Иностранные скотины сожрали по куску от моей страны. Они пожалеют. Они уже пожалели, когда в 1939-м году мы заявили о себе. Германия восстала из пепла. Мир страдал. Я жил в Дрездене почти десять лет. Какая ирония. Я защищал его окрестности в 1917-м. Я пострадал, но противник не добрался. Я приехал сюда в 1933-м после побега из Циттау. Массимо Ломбарди купил мне однокомнатную квартиру на третьем этаже пятиэтажного дома на инвалидные пособия. Я начал новую жизнь в Дрездене. Здесь никто не слышал мою фамилию. Я видел Массимо последний раз восемь лет назад. Без понятия, что с ним стало, да и не интересно. У него еврейская внешность, думаю, он платил за неё сполна. Я видел Удо последний раз четырнадцать лет назад. Его часто печатали в газетах. Полысевший, огромный нос, монокль на левом глазу, культя на левой руке, всегда ровная спина. Стать. Уважение. Почтение. Идеальный немец. В свои пятьдесят шесть Удо так и не женился. Мой брат — самый завидный жених Германии. Я оставил родителей в 1933-м в Циттау. Отто Мориц ни разу не показал младшего сына Бруно. Писали, что они держат сына взаперти. Как смешно. Почему вы не писали об этом раньше, когда я действительно был взаперти? Я залпом выпил стопку шнапса и подкурил папиросу. Родителей нет, поэтому можно делать что угодно. Я сидел за барной стойкой на первом этаже. Очень удобно. Пьяным не так далеко добираться на деревянной ноге до квартиры. — Не рановато ли ты начал, Бруно? — спросил бармен Ганс. — Который час? — Двенадцатый. — В самый раз. — Сейчас утро, а не вечер. Я залпом выпил новую стопку шнапса. Массимо создал для меня жалостливую легенду. Якобы спас меня из ужасного дома для инвалидов. При заселении проверили паспорт, медицинскую карту и прочие документы, на фамилию не обратили внимания. Хозяин многоквартирного дома поверил, слезу пустил и вселил меня в одну из квартир. Я не устроился на работу. Зачем, когда выплачивали солидную инвалидность? Первое, что я купил в Дрездене, — это плитку шоколада. Шестнадцать лет не ел сладкого. Даже на линии фронта нам давали конфеты. На свои деньги купил дорогую вещь — проигрыватель. Так уж повелось, я любил музыку. Спустя годы заработал определённую репутацию — местного алкоголика. Не который валялся и кричал на улице, а который в любое время выпивал за барной стойкой. Я не скрывал инвалидность и лицо. Я — лакомый кусок для воров, однако ко мне не осмеливались подойти. Лучше быть бесфамильным алкоголиком Бруно, чем младшим Морицем. — Сегодня не ты один начал рано, Бруно, — протирая стакан, Ганс кивнул на окно. Приехал гауптштурмфюрер СС в ослепительно красивой чёрной форме. Сегодня кого-то заберут на фронт. — Как думаешь, кого? — Гельмута. Ему вчера исполнилось семнадцать. — Ну хотя бы мальчишка успел выпить первую стопку шнапса, — с иронией произнёс Ганс. В бар зашёл гауптштурмфюрер, все разговоры прекратились. Уважение перед человеком в форме. Новая идеология. Офицер поднялся наверх, скорее всего, на третий этаж, именно там, рядом с моей квартирой, жила семья Шюллеров: Гельмут с отцом Альбрехтом и матерью Анной, маленький братик Гельмута — Матиас. — Да, на войне сейчас все нужны. Ты бы пошёл на войну, Бруно? — Кому я там нужен? Одноногий, однорукий, одноглазый. Я своё отвоевал. — Но руки-то помнят. Ты бы взял сейчас оружие в руки? — Я — правша с рождения, но после войны пришлось переучиваться, так как от больной руки толку ноль. Ганс, я могу убить человека прямо сейчас, — залпом выпил тертью рюмку. Ганс перестал вытирать стаканы и стопки. Напрягся от моих слов. Все знали, что я и мухи не обидел, за восемь лет пальцем никого не тронул. От посторонних не скрыть высокий рост и сто килограммов. Я мог забить до смерти любого одним костылём. Наступила тишина в баре, стоило спуститься гауптштурмфюреру. Он оглядел присутствующих и вышел на улицу. — Что-то быстро, — отметил Ганс. — Видать, одного заберёт. — Гельмут уже, наверное, готовится. — Их же теперь сразу забирают? — Наверное. Я не знаю. В бар вернулся гауптштурмфюрер с чемоданом и подошёл к Юргену, местному алкоголику. — Доброе утро. Подскажите, где найти герра Бруно Морица? Юрген не поздоровался: — Морица? Первый… раз… слышу, — сказал с заминками. — У нас есть один… Бруно, но это точно не он, — засмеялся, его смех подхватили мужчины с кружками. — Да, верно, — незнакомый голос. — От нашего Бруно мало толку на войне. — Поговорите с барменом, герр, — Юрген рассматривал погоны, но не понял, кто перед ним, — офицер. Ганс всегда здесь. Гауптштурмфюрер прошёл в сторону бара. — Надеюсь, не за мной, — занервничал Ганс и натянул улыбку при виде гауптштурмфюрера. — Доброе утро! Чем помочь офицеру СС? Я услышал стук каблуков сапог — так офицер поприветствовал меня. — Гауптштурмфюрер СС Бруно Мориц? На этих словах присутствующие посмотрели на бар, а Ганс выронил стакан. — Чем обязан Германии? — я затянулся папиросой. — Вам письмо, — он протянул конверт. — Зачитай. — Не могу. У меня приказ лично отдать в руки. — Не «выкай». Мы с тобой одного звания. — Никак нет. Я повернулся сильно вправо, чтобы увидеть его левым глазом: — Ладно, почитаю как-нибудь, — убрал конверт во внутренний карман потёртого пиджака. — Гауптштурмфюрер Мориц, чемодан, как и конверт, я передаю Вам. — Что в нём? — Ваша новая форма. Ганс уронил второй стакан. — Гауптштурмфюрер, вероятно, произошла ошибка. Видите ли, я не солдат, — в доказательство показал недвигающейся кистью на дыру. — Германия помнит. — Что от меня нужно? — На улице ожидает личный водитель. У Вас три часа на сборы. Водитель отвезёт на место. — Куда? — Мне неизвестна данная информация. — А если не поеду? Не хочу. — У меня нет полномочий удерживать или заставить ехать. Всю необходимую информацию найдёте в письме. Гауптштурмфюрер донёс чемодан на третий этаж. Из квартиры Шюллеров доносились шум и топот. — Три часа? — Так точно, — он стукнул каблуками сапог и удалился. В 1918-м в комнате на втором этаже дома в Циттау я пообещал, что больше не надену военную форму. Прошло двадцать три года, и наступила война. Я сел на кровать и подвинул чемодан. Большой, из дорогой кожи. Внутри сапоги, серо-зелёная офицерская форма, фуражка, конверт, пистолет Люгер — оружие офицера СС. На ощупь в конверте не письмо. Помимо одежды, в чемодане трость с рукояткой-змеёй. Изысканно и агрессивно. Я приставил трость к прикроватной тумбочке и достал из пиджака конверт. Германии нужны такие люди, вроде Вас, герр Бруно. Вы, как никто другой, знаете, что война отнимает всё. Пришло время вернуть то, что принадлежало когда-то Вам, и даже больше, взять то, о чём Вы всегда мечтали. Инвалидность — не приговор, герр Бруно. Я уверен, Вы уже это поняли. Настало время повернуть в противоположную сторону свои недостатки. Идеалов без плюсов и минусов не бывает. Каждый человек уникален. Так давайте же выведем нашу уникальность на новый уровень. Давайте поставим нашу уникальность во главе мира. Мы очистим землю от грязи, вероломства, обмана и лжи. Мы уничтожим крыс, которые ходят по улицам Великой Германии. Крыс, что так и лезут из каждых дыр Европы и Америки. В мире должна существовать одна нация, герр Бруно. Наша нация. Вы доблестно сражались на линии фронта Германской Империи. Вам сказали «спасибо» за это? Вам пожали руку в госпитале после того, как Вы очнулись от полугодовой комы? Вам смотрели в глаза с гордостью и уважением? От моего лица, от лица Третьего Рейха и лично от лица фюрера я благодарю Вас за то, что Вы взяли в руки пулемёт МГ 08 и встали на защиту Родины. Поверьте, Германия — это не все люди. Это Ваш слуга, рейхсминистр пропаганды, и лично сам фюрер. Герр Бруно, Германия помнит и гордится Вами. За такими смелыми, сильными и отважными людьми будущее Великой Германии. Ни одна награда на Вашей форме не передаст тот ужас, что Вы видели в начале 20-о века. Однако по приказу фюрера Вас повышают до звания штандартенфюрера СС и, в качестве моей личной памяти, награждают Почётным крестом Гинденбурга. Я помню ветеранов Первой Мировой Войны. Для Вас выбрано специальное место на войне. Расценивайте это как работу, на которой лично Вы ничего не будете делать, а Вас послушаются беспрекословно. Нам нужны люди с холодным сердцем и душой, герр Бруно. Я считаю Вас идеальным и единственным достойным этой должности. В Вас наша с фюрером надежда. Мы очистим этот мир, герр Бруно. Германия победит, помните. Она уже победила.

Третий Рейх.

Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии

д-р Й. Геббельс.

Доктор Геббельс сам инвалид. Он понимал меня, как никто другой. Кто похвастается письмом от самого Йозефа? Точно не Удо! Во втором конверте крест на ленточке и жетон. Форма с новыми погонами и петлицами отличалась от солдатской, оставленной в Циттау, плотной и дорогой тканью. Откуда они узнали мои размеры? А вдруг она мне не подойдёт? Фуражка по центру украшена черепом. Мы не злодеи. Мы истребляли грязь. Что мне делать? В окно я увидел военный кюбельваген с откидным верхом и личного водителя. Меньше трёх часов на сборы. Первым делом я пошёл в душ без протеза — иначе заржавеет. Следом привезённый из Циттау ритуал: побрил голову и щетину. Готово. Надел протез. В новый чемодан сложил паспорт, майки, трусы, рубашки, носки, пару брюк — на всякий случай, потому что наверняка всю службу прохожу в военном мундире. К форме прицепил старые награды и крест Гинденбурга. Интересно, как отреагируют посетители бара, когда мимо пройду я с Железным крестом 2-го класса? Они не догадывались, кто такой алкоголик Бруно. Я встал перед зеркалом в полный рост. Пора одеваться. На шею цепочку с новым жетоном, старый потерял смысл. Плюс одноногого — один носок. Я научился надевать брюки левой рукой. Приятная к телу ткань. Выгодно быть офицером. Рубашку застегнул двумя руками. Пальцы на правой со временем разработались. Подтяжки, галстук. Последний раз я носил галстук больше двадцати лет назад, но руки помнили, как завязывать. Здоровую ногу в один сапог, деревянную — в другой. С размером обуви и формы модельеры не прогадали. Военный мундир не обтягивал ни живот, ни грудь, но и не висел мешком. Они что, сняли мерки, когда я спал? В левый нагрудный карман я положил две половинки двух разных жетонов и свой старый. Пауль и Герман, мы снова идём на войну. Три молодых фельдфебеля умерли 2-о мая 1917-о. Над воротничком рубашки шрамы на шее, из правого рукава торчала кисть с осколком. Одежда не скроет раны. Я пристегнул к поясу кобуру с пистолетом. Давно уже перестал бояться оружия. Последнее — фуражка. Синий глаз виден под козырьком, над ухом справа глубокий шрам. В окно я помахал водителю, чтобы он зашёл за мной. Незачем ждать целый час. Белую глиняную маску, подаренную Массимо вместе с протезом, я ни разу не надевал. С годами она приобрела оттенок человеческой кожи. От скуки, давно в Циттау, я нарисовал бровь и чёрный глаз. Я приложил маску к правой стороне лица от надбровной дуги до уголка рта. В дверь постучали. — Гауптштурмфюрер СС, — затараторил сержант, — ой, штандартенфюрер СС, — обратил внимание на погоны, нашивки и петлицы. Он округлил глаза, лицо покраснело. Меня повысили одним щелчком с капитана до полковника СС без помощи Отто Морица. — Как тебя зовут? — Сержант Ланге! — он стукнул каблуками сапог. — А имя? — Мартин, штандартенфюрер! — Мартин, возьми, пожалуйста, мой чемодан. — Есть. Я напоследок осмотрел квартиру и заметил трость у тумбочки. Давно перестал пользоваться костылём. Может, опираться на трость солиднее? Главное, чтобы змея не треснула от сжатия. Запирая замок, слышал разговор у соседской квартиры. Семья Шюллеров в полном составе разглядывала мою форму, разинув рты. Я жестом попросил Мартина спуститься. — Доброе утро, — поздоровался с соседями. — Штандартенфюрер СС! — Гельмут выпрямился. — Удачи, Гельмут, — я коснулся пальцами больной руки козырька фуражки. В баре пройти незамеченным не удалось, но я этого и не хотел. Я не выскочка и никогда им не был. Каждый мог оказаться не тем, за кого себя выдавал. В баре меня узнали по телосложению и грузной походке. Алкоголик Бруно с погонами штандартенфюрера СС. В самом деле: что делать одноногому, одноглазому, однорукому на войне? Я кивнул в знак прощания и вышел на улицу. Мартин положил чемодан на заднее сиденье и открыл передо мной дверцу. — Куда поедем? — спросил я, когда мы отъехали. — На место Вашей службы, штандартенфюрер. — Это какое-то секретное место, о котором ты знаешь и о котором намерено не говоришь? — Нет, штандартенфюрер, это не секретное место, но говорить мне о нём пока нельзя. Вы увидите его сами. — А где территориально? — мы ехали пятнадцать минут. Яркое солнце светило в глаз. — В двухстах километрах отсюда. Бранденбург. — Ты уже был там? — Никак нет, штандартенфюрер. — Мартин, сколько тебе лет? — Девятнадцать. — Два года на войне? — Так точно, штандартенфюрер. — Мне было двадцать один, когда я пошёл на войну. — Мой отец воевал в 1914-м. Миномётчик. Дослужился до фельдфебеля. — Я тоже. Мартин, скажи, что входит в твои обязанности? — Я — Ваш личный водитель. Куда прикажете, туда и отвезу, штандартенфюрер. — Значит, ты будешь со мной и в Бранденбурге? — Так точно. — Возишь только меня? Я — твой непосредственный начальник, и ты выполнишь любую мою просьбу? — Так точно, штандартенфюрер. — Для начала, когда мы вдвоём, перестань называть меня «штандартенфюрером». Раздражает. Обращайся «герр Бруно». — Так… — он замялся, — точно, герр Бруно. Через четыре часа мы приехали в Бранденбург, а ещё через полчаса добрались до окрестностей. Мартин пересёк колючую высокую проволоку и въехал на мёртвую территорию с бараками и небольшими постройками. Несмотря на кирпичные глыбы с трубами в небо, это место было холодным. Мартин высадил у административного здания. Мне предстоял разговор с местным начальством. Я ступил на деревянный мостик и понял, что попал в Ад. Я знал, что это за место, таких мест полно на земле. Я прочитал название на вывеске. Шлангенхёле. Концентрационный лагерь.