ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ПОД АУШВИЦЕМ

1000015 узников к середине 1943-о года было уничтожено, пока комендантом Шлангенхёле являлся штандартенфюрер СС Бруно Мориц. Я казнил миллион человек за два года. Рейхсфюрер СС Гиммлер прислал письмо, в котором сообщил мне, что я награждён Железным крестом 1-го класса. Счёт 2:1. Я победил Удо. — А тебе обязательно ехать в Бранденбург? — спросила Лаура, когда я одевался. — Эта не та награда, которую можно передать в конверте. — И что, Гиммлер лично вручит тебе его? — Нет, через офицера. — А офицер не может приехать в Шлангенхёле? — Я не хочу. Ты же знаешь, что я не люблю, когда чужие офицеры приезжают в моё Логово. Тем более, погода хорошая, почему бы не прокатиться? — я застегнул мундир и повернулся к Лауре. — Обещаю, только туда и обратно. — А Мартин сам не может за ним съездить? — Обычному сержанту такую награду не передадут, — я заметил печаль на её лице. — В чём дело? Что с тобой? — Просто не хочу, чтобы ты уезжал, — она пригладила галстук ладонью. — Это из-за поезда? — Ты оставляешь Шёрке за старшего, а через полчаса приезжает поезд с новыми заключёнными. — Капитан всего лишь встретит поезд и проведёт казнь. Я так делаю каждый день. — Но каждый день ты не уезжаешь в это время. — Чего ты боишься? — Я остаюсь одна, без тебя, даже без Мартина. — С тобой ничего не случится. Обещаю, я мигом. Задерживаться не буду. Помоги Ингрид на кухне, пока меня не будет. — И куда ты повесишь новый крест? — На галстук. — Им ты гордишься? — По крайней мере, для того, чтобы его получить, я не изуродовал себя, как в прошлый раз. — А мне старый крест больше нравится, — Лаура ударила пальцами по ордену. — Он особенный. — И чем же? Тем, что ты его сломала? — В тот день мы первый раз поцеловались. — Я разрешу тебе погнуть новый крест, и он тоже станет особенным, — я склонил голову и поцеловал Лауру. — Может, всё-таки не поедешь? — Не будь маленькой! Я же тебе всё объяснил! Меня не будет, максимум, полтора часа! — не ведая того, я произнёс эти слова грубее, чем предполагал. Лаура опустила голову так, словно её напугали. — Извини, я погорячился. Мы попусту тратим время. Вместо того, чтобы болтать ни о чём, лучше заняться делом. — Не хочу тебя задерживать. Для тебя это важно. Прости, я, правда, веду себя неправильно. — Я рад, что ты это понимаешь. Дурачиться — это неплохо, но к важным вещам нужно подходить по-взрослому. Особенно, когда дело касается такой награды. Хорошо, что хоть кто-то ценит мою работу, — я надел фуражку и взял трость. — Пока. Я скоро приеду. Дверь закрылась, и я услышал, как Лаура в комнате сказала себе под нос: — Порой нам лучше оставаться детьми, потому что дети не делают таких вещей. На улице Мартин уже завёл кюбельваген: — К Вашим услугам, герр Бруно. — Ты сегодня на удивление хорошо выглядишь. — Есть повод. — Расскажешь по дороге. Я залез в машину, и из административного блока выбежал капитан Шёрке. — Герр комендант! Герр комендант! — Ульрих, не сейчас, я уезжаю. Заместитель подбежал к автомобилю: — Герр комендант, пришло новое постановление относительно поезда… — Что? Не приедет? — Приедет… — Вот и отлично! — Но нам нужно будет отправить… — Отправляй. Что они просят, то и отправляй. У нас полно одежды и драгоценностей. — Не в Берлин, герр комендант. Хёсс из Аушвица просит… — Шли всё, что он просит. Я знаю, какая у них сейчас ситуация. Полный лагерь заключённых, их крематории работают не прекращая, — я обратился к водителю. — Мартин, поехали. У меня нет времени. — Так точно. — Но, герр комендант, — закричал Шёрке вслед отъезжающему кюбельвагену, — Вы отдаёте мне приказ следовать постановлению? — Да. Уж лучше это сделаешь ты. Я не люблю следовать чужим правилам. Машина отъехала, а мой заместитель остался стоять на месте с бумагой в руке. — Герр Бруно, — Мартин посмотрел в зеркало заднего вида, — скажите честно, Вы не устали? — От казней? — От Шлангенхёле. — Дай подумать. Наверное, нет. Я уже так привык ко всему, что не вижу никакого ужаса в том, что делаю. А ты? — Неделю назад я ездил к родителям. Кстати, спасибо, что отпустили. И знаете, что? Я отвык от городской повседневной жизни. Признаться, я скучал по Змеиному Логову, хотя в начале службы возненавидел его. — Время меняет людей, Мартин. Оно и меня изменило. Проезжая вдоль леса, я заметил, как на нас двигался поезд. Он вёз новых заключённых в Шлангенхёле. — Выбрали Железный крест вместо проведения казни? — Я шёл к нему два года, а казнь проведу завтра. — Тоже верно. — Так что у тебя за повод? Ты не рассказал мне. — Я сделал предложение Ингрид. Свадьба через месяц. Поедете с нами в Мюнхен на церемонию? — Она согласилась?! Я думал, Ингрид умная женщина! Мы оба засмеялись. — Думаете, о чём я говорил с родителями? Они рады и сами предложили место свадьбы мой город. — Я поздравляю тебя. Напомни мне по приезде поздравить Ингрид. — Так Вы будете свидетелем? — Ха! Я подумаю, Мартин. — Такой ответ не принимается. Либо «да», либо «нет». — Да, я буду у тебя на свадьбе свидетелем. Через сорок минут мы прибыли в Бранденбург. Офицер ждал меня на месте встречи. Без лишних слов он передал конверт и поздравления. — Ну как я тебе? — спросил я у Мартина, показывая Железный крест на галстуке. — Отлично! Вот теперь Вы больше похожи на полковника. Всё-таки с двумя крестами солиднее. —Думаешь? — я дотронулся до ордена. — Он даже блестит. К тому же Вы участвовали в двух войнах. На каждую войну по награде. — Уж третью я точно не переживу. Хватит и на мой век войн. — У Вас ещё какие-то дела в городе? — Нет, мы можем ехать в Шлангенхёле. — Я бы заправился, если честно. Хочу, чтобы в машине был полный бак. — Как скажешь. Залив полный бак бензина, мы поехали в лагерь. В начале двенадцатого утра кюбельваген заехал на территорию Змеиного Логова. Из труб крематориев валил чёрный дым. Шёрке справился. Я в нём и не сомневался. Бóльшая часть солдат завтракала в столовой. Я подошёл к прилавку, за которым стояла Ингрид. — Утро доброе, герр комендант. Завтракать будете? — Нет. Буду тебя поздравлять! Кухарка закричала и засмеялась от счастья: — Мартин всё разболтал? — Поделился по-дружески, — я облокотился на стеклянную полку. — Ты и на секунду не сомневалась над ответом? — Нет, герр комендант. Я не задумывалась и тут же согласилась. — Он встал на одно колено и надел кольцо? — Кто? Мартин? Храни Вас фюрер! Взял у своей бабушки старое кольцо с камнем, когда ездил к родителям, оно старее, чем сама его бабушка, и по приезде в Шлангенхёле пришёл ко мне ночью. В темноте я даже не поняла, что он от меня хочет. — Признаться, я до последнего не верил. Чёрт, Мартин всё-таки меня переиграл. Твой жених — отличный парень, береги его. — Герр комендант, он набрал восемь килограммов за два года. И это ещё не верх всей моей заботы и любви к нему. Я взял с полки стакан чая и глотнул: — Где она? — шёпотом спросил. — Я её не видела. Напиток встал у меня поперёк горла. — Как не видела? — Утром видела, когда Вы с Мартином уехали. — Два часа назад. — Ага. — Я отправил её к тебе. — Она не приходила помочь мне с завтраком. Я выронил стакан из руки. Почему тело меня не слушалось? — Ингрид, прости. — Ничего страшного. Я всё уберу. Я вышел на улицу и направился к административному блоку. Она в комнате. Наверняка она в комнате. Дверь заперта на ключ. Я подёргал ручку и постучал. Никто не открыл. Тишина по ту сторону двери. Лауры нет в комнате. Половина двенадцатого. Где Лаура? Я пошёл к баракам заключённых. Я знал, где живут Бассо. Пятый блок восьмой барак — там живёт Лаура. Я отталкиваю в сторону охранника и захожу внутрь. Пусто. Ни одного заключённого. Десятый блок второй барак — там живут Бассо старшие. Внутри четыре человека. Слишком мало. В каждом бараке по десять человек. Я увидел Орнеллу и Калисто, но Лауры с ними нет. — Герр комендант? — насторожился итальянец. Я молча смотрел на родителей Коротышки. Нет смысла спрашивать у них, где их дочь. Нельзя сеять панику. Шёрке. Мне нужно найти капитана. Из бани №2 спускался мой заместитель. — Где заключённые?! — заорал на него я. — Сожжены, — спокойно ответил капитан. У него на лице множество красных царапин от ногтей. — Что?! — Те, кто прибыл, герр комендант, — Шёрке надел очки-авиаторы. — А остальные?! — Уехали на поезде. — Куда?! — Постановление, герр комендант. Я следовал Вашему приказу. — Что за постановление?! — Оно у Вас в кабинете на столе. — Своими словами скажи, идиот! Солдаты и охранники оборачивались на нас. — Комендант Хёсс устроил игру. Им, видите ли, скучно стало в лагере. Он просил отправить на поезде в Аушвиц ненужных заключённых. Я так понял, каждая фабрика смерти отправляет к ним в Аушвиц поезд с заключёнными. Там узники со всех лагерей пересаживаются в один и едут. — Куда…? — На смерть. Хёсс это назвал «Поездом смерти». Я схватил капитана за грудки: — Каких заключённых ты туда отправил?! — Ну я не стал отправлять новеньких. Хотел сам с ними позабавиться. Посадил на поезд тех, кто попал под руку. Пятьдесят человек набрал. Поехали лесорубы и помощники кухни, а также Зондеркоманда. Уж больно дохлыми они стали в последнее время. Наверное, им надоело обслуживать конвейер смерти. — Зондеркоманда? — Да, я посадил на поезд шлюх, что убирают наши комнаты. С прибытием утреннего поезда в наше распоряжение поступили новые жертвы женского пола, и некоторые очень даже ничего. Думаю, нам стоит менять прислугу, а то видеть одно и то же лицо надоедает и, уж тем более, тело. — Что ты наделал… — я отпустил Шёрке, не понимая произошедшего. — Та жидовка, что служила Вам, оказалась той ещё стервой. Расцарапала всё лицо, когда я тащил её на перрон. С помощью солдат мне всё-таки удалось запихнуть суку в поезд. Эта скотина успела схватить с Вашего стола бумагу и карандаш. Интересно, кому она напишет прощальное письмо? Секунды шли, а я не понимал, что происходит. Где моя Лаура? О ком говорил Шёрке? — Поздравляю, герр комендант, — услышал голос капитана, — с получением второго Железного креста. С Вашего позволения пойду на завтрак. Заместитель ушёл, а я так и остался стоять на месте. — Я напоминаю Вам про Ингрид, герр Бруно, — рука Мартина легла на моё плечо. Поезд. Лаура. — Заводи машину немедленно! — я пошёл туда, куда обычно сержант ставил кюбельваген. — Что? Куда? — Мартин догонял меня. — Мы же только что приехали. — Мартин, заткнись и беги заводить машину! Мы едем в Аушвиц… — Аушвиц? На машине? До туда… до туда шесть часов ехать! — Значит, ты будешь гнать эту чёртову машину! Мы должны догнать поезд, ты понимаешь? — мой голос задрожал от страха. Впервые в жизни мне стало страшно. — Лаура… Лаура в поезде? Я кивнул. — Бруно, это невозможно. Поезд уже далеко. Мартин обратился ко мне по имени. Из-за безвыходной ситуации сержант обратился к полковнику по имени. — Я привезу её обратно. Она не умрёт… Она не может умереть… Я не отдавал приказ… Ты должен ехать быстро, Мартин. Не зря же ты залил полный бак. Сержант побежал к кюбельвагену. Пока я дошёл до машины, Мартин готов был жать педаль газа до упора. Шесть часов до Аушвица. Это невозможно. Поезд ушёл из Шлангенхёле час назад. Как бы я ни хотел, но его не догнать. Нужно было не убивать евреев, а провести телефонный узел. Один звонок — и Лауру не тронут. Один телефон вместо трёх бань и трёх крематориев. Миллион трупов в обмен на Лауру. Четыре часа вместо шести. Мартин сократил время на два часа. Кюбельваген еле ехал. Понятия не имею, как мы будем добираться обратно. Я молил Бога, успеть на поезд. Я молил Бога, чтобы Лаура была жива. Мы ехали вдоль железной дороги, но поезда не видно. Мартин молчал, и я вместе с ним. Каждый думал о своём. Сейчас я бы не отказался от головной боли, ибо она не причиняла столько страданий, чем мысли о поезде. Вдалеке показались каменные ворота Аушвица. Я никогда его не видел и лучше бы не видел. — Бруно, я вижу поезд. Мы приближались, а он стоял на месте. Почему он стоит, а не едет? Рядом с ним по правую сторону какие-то неровные пригорки. Что рядом с поездом? Мы почти догнали его, а он продолжал стоять. — Останавливайся! — Я проеду рядом с ним. — Останавливайся, я сказал! Мартин остановил машину, и я вылез из неё без трости. — Бруно! Я не слышал Мартина. Я замер у конца поезда. Это не пригорки. Это горы трупов. Где Лаура… Она там? Я сделал первый шаг, и в груди затрещало. Что это за чувство? Его раньше не было. Я должен найти Лауру. Шаг быстрее. Когда-то Массимо говорил, что я смогу бежать на протезе. Я ему не верил. У меня не получалось бегать на деревянной ноге, но только не сейчас… Я побежал, как мог, хромая на правую ногу. Трупный запах ударил в нос и ещё кое-что. Этот запах — яд. Так пахнет циклон Б, которым я душу заключённых в бане. Сердце. Что-то не так с сердцем. Оно вот-вот разорвётся. Я схватился за рубашку и галстук. Мне нечем дышать. Кровь ударила в голову. Сердце слишком быстро билось, я не мог его унять. Это нервы? Это волнение? Что со мной? Быстрота ударов сменилась глубиной. Один стук. Второй стук. Я шёл быстрее, чем билось моё сердце. У меня не болели ноги от бега. У меня не болела голова от мыслей. У меня болело сердце. Во рту всё пересохло, мне не хватало воздуха. В каком она вагоне? Она пряталась. Я знал это. Лаура такая маленькая и быстрая. Она спряталась. Я знал это. Она не умерла. Она пряталась в каком-то вагоне. Нет, она не умерла. Она не лежала среди трупов. Она не лежала среди тех, кто умер в полосатой робе. Она пряталась. Я знал это. Она же Коротышка! Самая быстрая и неуловимая девочка, которую я знаю, которую люблю. Она спрячется от любого. У неё всегда это получалось. Она спряталась от отца, и мы прогуляли школу. Она — умница. Я прошёл уже три вагона. Её нет среди трупов. — Лаура! — закричал я. — Лаура! Она должна меня услышать. Она слышит мой крик. Вот сейчас она выскочит из вагона и прыгнет мне на шею. Она жива. Я знаю это. — Лаура! Её нет в горе трупов возле четвёртого вагона. — Лаура! Грива чёрных волос. Карие глаза. Война закончится, и прекрасные волосы отрастут. И я снова запущу свои пальцы в её кудри. — Лаура! Её нет в горе трупов возле пятого вагона. Меня шатало из стороны в сторону. Мартин что-то кричал за спиной, но я его не слышал. Может, он её нашёл? Нет, она не пойдёт к нему, если услышит мой голос. Стук сердца подступил к горлу. Оно не остановится, пока я не найду Лауру. Не позволю. Нет. Кулаком я бил себя в грудь, но от моих ударов сердце не забилось чаще. Воздуха совсем нет в лёгких. — Лаура! Вот сейчас. Она выпрыгнет из вагона. Сейчас. — Лаура! — я опустил глаза на гору трупов возле шестого вагона. — Лаура! — продолжал звать её, хотя она у меня перед глазами. — Лаура… Даже под слоем пыли. Даже с белой сухой кожей. Даже с незакрытыми глазами. Я узнаю её. Мне казалось, моё сердце не бьётся. Я перестал обращать на него внимание. Я видел Лауру — она лежала передо мной. Пыль на её теле не двигалась. Она не дышала. Она не закрыла глаза. Её обритая голова вся в пыли. Она не смотрела на меня, хотя должна была видеть. — Лаура… — из глаз потекли слёзы. Из носа — сопли. Изо рта — слюни. — Лаура… — она меня не слышала. — Я пришёл… Лаура… Она не ответила. Она не ответит. Лаура лежала сверху, под ней ещё шесть человек. Она самая маленькая. Её можно спутать с ребёнком. Коротышка. Она не раздета. Никого не раздели. Я упал на колени. Протез сложился пополам, и дерево с металлом заскрипели. Я не обращал на него внимание. — Лаура… У меня не хватало сил дотронуться до неё. Между нами возникла невидимая стена, которую я не могу пробить. Стена между живым человеком и мёртвым. Кажется, у себя под коленками я ощущал чьи-то руки и ноги. Я стоял коленями на трупах. Не знаю, когда они умерли. Яд может ещё остаться у Лауры на коже. Я закрыл лицо руками. У меня началась истерика. Я не мог это остановить. Её рука холодная. Её кожа совсем другая. — Посмотри на меня. Пожалуйста. Я продвинулся дальше по горе трупов, чтобы передо мной была только Лаура. Отряхнул пыль с номера на груди, где I значит итальянка. Обхватив её тело руками, я не чувствовал веса. Она мягкая и расслабленная. Жизнь больше не текла в теле Лауры. — Я приехал. Я всё-таки приехал и нашёл тебя. Я вытащил её из могильника и перетащил на траву. Пятый час вечера. Солнце совсем не собиралось скрыться. Коротышка сидела у меня на коленях. Я держал её, как маленького ребёнка. — Посмотри на меня, Лаура. Я знал, она не повернёт голову. Она меня не увидит. Я слышал шаги сбоку. Это подошёл Мартин: — Бруно? Её тонкие губы. Рот слегка приоткрыт. Кожа белая, мраморная. Я положил руку на колючий ёжик на голове и отряхнул пыль. Обещал ей, что она не задохнётся в газовой камере, а она задохнулась в поезде, из которого сделали движущуюся газовую камеру. — Прости меня… — я закрыл Лауре глаза и прижал её всем телом к себе. — Я не должен был уезжать. Почему мы выросли? Почему мы не остались детьми? Почему мы так любили друг друга? Почему ты умерла, а я нет? Мы же вместе до конца… Что мне теперь делать без тебя?… Как мне жить? Жизнь без тебя — не жизнь. Ты же знаешь. Я не могу без тебя… Ещё утром я целовал её тёплые губы. Сейчас теплота ушла, и я чувствовал холод на своих губах от мёртвого поцелуя. Лаура умерла, и я ничего не мог с этим сделать. Жизнь Коротышки остановилась вместе с поездом. В 1941-м году её привезли в Шлангенхёле на поезде, а в 1943-м году «Поезд смерти» увёз Лауру из Змеиного Логова. Возможно, стрекоза улетела, не дав себя поймать. Возможно, Коротышка обрела наконец-то свободу, которую я не смог ей дать. Лауры больше нет. Девочка, что жила со мной по соседству, исчезла навсегда. — Я больше не услышу твой голос. Я больше не почувствую твои прикосновения у себя на губах. Я больше не почувствую твои пальцы у себя в волосах. Я больше не съем с тобой что-то сладкое. Ты больше не заснёшь у меня на груди. Я пронесу это с собой. Эту скорбь. Сколько смогу. Ты всегда будешь в моей памяти, Коротышка. И я закричал изо всех сил. И этот разрывающий мои лёгкие крик вновь завёл сердце. Мартин снял фуражку и заплакал. Я поднялся с травы с Лаурой на руках и понёс её в сторону леса. Она не будет лежать в общей могиле. Пусть у меня нет лопаты, руками выкопаю ей убежище. Даже будучи расслабленной, я не ощущал её. В глубине леса невысокая берёза — такая же небольшая, как сама Лаура. Я положил тело на землю и стал рыть. — Тебе помочь? — тихо спросил Мартин. — Я сам должен это сделать. Чем глубже я копал, тем больше земли у меня оставалось под ногтями. Одной рукой тяжело копать, но я не ощущал усталости. Я вообще ничего не чувствовал. Внутри меня пусто. Как будто душа вылетела из моего тела. — Мне кажется, у неё что-то торчит из кармана. Я посмотрел на Лауру: из левого кармана штанов торчала бумажка. Она успела взять с моего стола лист бумаги и карандаш со слов Шёрке. Грязной рукой достал листок. Это письмо. Я уверен. Её прощальное письмо. Я положил бумагу во внутренний карман мундира, потом прочитаю, сначала нужно, чтобы тело Лауры обрело покой. — 5 часов вечера. Обратно я не смогу доехать за четыре часа. Мы можем переночевать в Аушвице, он в пару километрах отсюда. Думаю, Хёсс не будет против. — Я не поеду туда. Лучше буду спать на траве в лесу, чем на фабрике смерти. Шлангенхёле — тоже фабрика смерти, но Аушвиц — сущий ад на земле. — Думаю, нам обоим будет лучше всё-таки вернуться домой. Я пойду к машине, — Мартин поднялся с земли, — попробую оживить её. Сержант оставил меня одного. Он понимал. Я рад, что у меня есть Мартин. Не знаю, что бы я без него делал. Могила вырыта. Осталось её заполнить. Я взял Лауру за шею и талию и медленно опустил в землю. Говорил себе, что она спит, но ни один человек не будет спать в земле. Могила глубиной метр, думаю, этого вполне достаточно для маленькой женщины. — Мне кажется, я не переживу тебя, — сидел на коленях, руки неестественно висели по бокам. — Уже хочу достать пистолет и пустить пулю себе в голову. Я не вынесу этого, — Лаура спокойно лежала в земле на глубине одного метра от меня. — Если можно было отмотать время назад… я бы ни за что не поехал в город, — взял горсть земли и посыпал тело Лауры. — Мы познакомились в лесу, а теперь в лесу я тебя хороню, — новый приступ истерики налетел на меня. — Ты была так красива в тот день, когда мы познакомились! Такой ты и останешься в моей памяти! I930164. Твой номер. Я вырежу его у себя на коже, чтобы ты всегда была со мной! — лицо Лауры скрылось под землёй. — Я буду видеть тебя во снах вечно! Я всегда буду думать о тебе. В половине шестого вечера я встал с примятой травы. Не мог здесь больше находиться, не мог стоять на земле, где на глубине метра лежала Лаура. Мартин стоял возле кюбельвагена и курил. — Я очень хочу домой, — выдавить из себя. Сержант понял это буквально. Машина резко стартанула и помчалась обратно в Шлангенхёле. Я знал, что сегодня не буду спать. Наверное, уже никогда не засну. Засунув руку во внутренний карман мундира, я достал листок бумаги. Прощальное письмо Лауры. Первое, что бросилось в глаза, это язык. Письмо написано на итальянском. Лаура знала, что я пойму её. Я думаю, что у каждого человека есть свой личный кошмар. Это место, где твоё тело сжимают в тиски. Момент, когда твоё сердце останавливается. Кошмар — это не сон, он может стать реальностью. Он не длится вечно, только пару секунд. Возможно, сейчас ты идёшь ко мне, кричишь моё имя. Знай, я тебя жду и слышу. Я слышу, как твоё сердце стучит. Я в поезде. В шестом вагоне. Я вижу через отверстие деревья. Тут неподалёку лес. Думаю, это отличное место, чтобы побыть там вдвоём. А может, и остаться навсегда. Мой кошмар — это поезд. И мой кошмар ожил. Я знаю, что сейчас произойдёт, это уже происходит. Я так и не выбралась из своего кошмара. Помоги мне. Я не так часто тебе говорила это, но знай, я всё равно тебя любила. Я прошу тебя, живи дальше и, пожалуйста, помни меня. Письмо я держал в левой руке, но правую, изуродованную кисть, выставил в сторону из машины. Лёгкий вечерний ветер обдувал мёртвую кожу с вросшим металлическим осколком. Я не чувствовал, как слёзы капали из глаза, но знал, что плáчу. Мой личный кошмар — это поезд, на который я не успел. Поезд, что увёз Лауру навсегда. Физически, может, я ещё и существовал, но души в теле нет. Её у меня забрала Лаура.