ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ФИЛИПП

Я просыпаюсь около восьми утра. Мне казалось, что мой сон продлится вечно, но, увы, я снова оказываюсь в своей квартире, на своей кровати, но уже одна. Рукой нащупываю бумажку. Не помню, чтобы что-то оставляла на покрывале. Улица Асо, дом 10, квартира 20. Что это? Чей это адрес? Записку оставил незнакомец со змеями? Если так, то его нужно слушаться. Он хочет, чтобы я приехала на этот адрес. Быстренько умываюсь и заливаю в себя кружку чая. Я выхожу на улицу в поисках машины. Начало девятого утра. Уже и не помню, когда в последний раз покидала свою квартиру. Теперь даже воздух кажется совсем иным. Изучая карты, я понимаю, что «улица Асо» находится в полутора часах езды от меня. Господи, какая даль! Такси не хочется вызывать, на автобусе и метро ехать не вариант — не желаю видеть людей рядом с собой. Мне кажется, что я теперь уже никогда не смогу находиться в большом скоплении людей. У меня до сих пор перед глазами кадры, на которых медперсонал и пациенты выпрыгивают из окон больницы Святого Петра. Каршеринг — это по мне. Одиночество и тишина. Ближайшее Рено стоит в соседнем дворе. Путь проложен, машина заведена. «Улица Асо». Район приятный. Светит солнце. На деревьях ещё остались зелёные листья. Странно, хотя уже заканчивается осень. Машину я паркую у десятого дома. Один подъезд, девять этажей. Заблудиться не должна. Входную дверь мне открывает мужчина, который заходит вместе со мной. — Простите, не подскажете, на каком этаже находится двадцатая квартира? — спрашиваю я у него. — Двадцатая? — удивляется тот. — Ну да. — Третий этаж. — Спасибо, — благодарю я и нажимаю кнопку лифта. — Там ручка сломана на двери. Квартира открыта, но, чтобы туда войти, нужно постараться, — мужчина проверяет почтовый ящик. — А Вы откуда знаете? — Слухи, мисс. Приехал лифт, и я захожу в него. — Кто там живёт? — мой вопрос звучит перед закрывающимися дверьми. — Может, уже и никто. Третий этаж. Номерной знак двадцатой квартиры немного расплавлен, но потекший металл уже застыл. Что может заставить железо расплавиться? Я подхожу к входной двери и чувствую запах стухшего мяса. Нет, только не это. Смотрю на ручку — она вырвана с корнем и кое-как закреплена в отверстие. Я ставлю её обратно, как следует, и аккуратно надавливаю — дверь открылась. Порой нужна не сила рук, а их ловкость. На меня налетает жуткий трупный запах. При полной тишине слышны какие-то мелкие, едва различимые колыхания, словно звук маленьких крыльев. Я закрываю нос и рот шарфом и прохожу дальше по коридору. В квартире очень жарко, влажно, совсем нечем дышать. Проведя рукой по обгоревшим обоям, становится понятно, в чью квартиру меня пригласили. Первая комната слева по коридору. Я останавливаюсь в дверном проёме кухни и вижу его. Он уже не спит, глаза еле открыты. Человек или то, что от него осталось, замечает меня и начинает елозить по полу. Я убираю шарф с лица — перестаю чувствовать трупный запах или просто его не замечаю. — Джон… Мурир мычит, хочет поднять руку с пола, но не получается — сил совсем нет. Под ним лужа крови и гноя. Правой ноги нет, как и колена. Конечность лежит рядом с Джоном вместе с ножом, которым была отрезана. — Что же ты наделал… Я подхожу к нему и наклоняюсь. Весь рот и щёки в мухах и личинках. Кожа потная и коричневая. Во всём ужасе его лица я различаю голубые глаза. — Я вытащу тебя отсюда. Джон мотает головой и широко раскрывает глаза. — Успокойся, я помогу тебе. Рядом с раковиной снимаю с крючков два полотенца, беру одно и начинаю прогонять насекомых с лица. Под роем мух показываются почерневшие зубы и остатки мяса, кожи на рту нет, как и губ, которые я целовала во сне. Джон поднимает руку и отталкивает меня: — Убирайся… — показывает он пальцами другой руки. — Нет! И не собираюсь! — отвечаю я ему тоже пальцами. — Тебе здесь нечего делать! Я представляю, что слышу его голос, которым он говорил во сне: низкий и глубокий. — Я не оставлю тебя здесь умирать. — Идиотка! Хочешь сдохнуть вместе со мной?! Мы ругаемся, не произнося друг другу ни слова. — Если потребуется, то я умру. Вторым полотенцем обматываю открытую кость, и сочащийся гной из правого бедра пачкает мои руки. Джон со всей силы отталкивает меня, и я падаю в лужу крови. — Ты тупая или прикалываешься?! А?! Скажи мне наконец! Пошла вон отсюда, тупая овца! Убирайся! Я не хочу тебя здесь видеть! Как женщине, мне обидно слышать такие слова, однако я понимаю его. Джон никогда не показывался передо мной в больном состоянии — предсмертном. Сейчас ему стыдно, что я вижу его таким. Он всегда пытался огородить меня от себя, и то, что происходит в данный момент, неправильно, по его мнению. Я приподнимаюсь с пола, пальто сзади всё грязное и мокрое, и молча продолжаю обматывать то, что осталось от ноги. — Здорово, да? А я тебя предупреждал. Я говорил тебе, что нога гниёт, но ты мне не верила. Теперь ты мне веришь? Краем глаза я смотрю на отрезанный голень. Джон был прав: нога вся сгнила. Почему я не видела этого раньше? Я же глухая, а не слепая! Почему видела язвы, а не показавшиеся уже из-под кожи мышцы и кости? Теперь вижу результат своего бездействия. Остаётся только… вытащить Джона из квартиры и отвезти в ближайшую больницу. Я выхожу в коридор и нахожу ванную. Надо сполоснуть лицо и успокоиться. Вода соприкасается с моей кожей, но легче мне не становится, начинается тремор в руках. Сейчас от моих действий зависит судьба Джона. Вызывать «скорую» не вариант. Врачи увидят его и не увезут в больницу, они даже не потрудятся вытащить больного из квартиры, да и сам Джон им не позволит. Сколько он может весить? Двести фунтов? Смогу ли я, весом в сто пятьдесят четыре фунта, дотащить крупного мужчину до машины? Смогу. Спальня. Я стаскиваю покрывало с кровати и срываю плотную ночную штору с окна. Да, смогу. — Лучше задуши меня этими тряпками. — Размечтался. Пот убивает его. Покрывалом обтираю лицо, волосы и тело. Джон корчится от боли. Конечно, это не поможет, но, может, кожа не будет так щипать. — Только дотронься до меня голыми руками, и я сожгу тебя к чертям. Я расстилаю штору на полу и вытираю пот со лба. Даже умирая, от пиромана исходит жар. — Последний раз говорю, шлюха тупорылая, съебись отсюда! «Ведь я желаю тебе самого лучшего». Я хватаю его за плечо, и моя рука обжигается. Джон даёт мне пощёчину. — Ударить сильнее? Не обращаю внимания и отодвигаю пиромана от стены. Мокрая спина прилипла к обоям, поэтому часть бумаги остаётся на коже. Джон снова меня бьёт — на этот раз сильнее. — Не забудь снять побои, когда уйдёшь отсюда, сука. Медлить нельзя. Нужно действовать быстро. В таком случае Джон не сможет бить меня снова и снова. Я резко захожу к нему за спину, просовываю руки и обхватываю под грудь, перетаскиваю тяжёлое тело на штору и опускаю на пол. Весит он много, но я не учла, что Джон может быть расслаблен. Прошло всего три секунды, как мои руки находились на коже пиромана, а они уже все красные. — Почему ты такая дура? Почему ты не можешь поступить, как все? — Первое: я не все, — наклоняюсь над остатком лица. — Второе: если ты нем, значит молчи. Я снимаю с себя пальто и накидываю его на Джона. Беря два конца шторы, тащу носилки в коридор. Плотная шершавая ткань натирает и без того повреждённую кожу на спине. Джон дёргается и мычит. Ещё немного. Мы уже в коридоре. Дойдя до двери, я с ноги её открываю и перетаскиваю носилки через высокий порог. Окно в подъезде приоткрыто, и я наконец чувствую свежий воздух. Кнопка. Вызываю лифт. Представляю, что сейчас видят соседи через глазок своих дверей. Под Джоном шлейф красной и коричневой жидкости на полу. Да, уборщице придётся попотеть, отмывая подъезд. Лифт приехал, и я загружаю носилки вместе с больным. Снова закрытое пространство, и тошнотворный запах бьёт в нос. Видимо, всю одежду, которая на мне сейчас, придётся выкинуть. Первый этаж. Мы выходим из лифта, и я с трудом открываю тяжёлую железную дверь подъезда. Надо умудряться держать её и в это время вытаскивать на улицу Джона. Каршеринг на месте. Никто им не воспользовался. Из пальто достаю сотовый и открываю арендованный автомобиль. Руки продолжают трястись. На улице полно народа: кто-то гуляет в парке, кто-то выгуливает собаку, кто-то идёт в магазин. Люди видят меня, видят, что мне нужна помощь, но никто её не предлагает. Они просто смотрят, даже засматриваются. Не удивлюсь, если уже кто-то звонит 911. Через пальто я беру Джона и сажаю его на пассажирское сиденье спереди. Сама занимаю место за рулём и настежь открываю все окна. Мне нужна минута, чтобы отдышаться. Мои руки лежат на руле, автомобиль разогревается. — Это того стоило? — спрашивает Джон справа от меня. Я поправляю на нём пальто, чтобы никто не видел, что он голый. Я отворачиваюсь от него и вытираю слезу. Самое сложное уже позади. Осталось совсем чуть-чуть. Я забиваю в GPS ближайшую больницу. Час езды. Уже в 10 утра Джон будет в безопасности. Я нажимаю на газ, и ветер обдувает меня через открытые окна. Джон откидывает голову на подголовник сиденья и смотрит на занятых людей: — Я не достоин тебя…

***

Банк открывается в 10 утра. У меня есть полтора часа, чтобы собрать сумку с вещами и запереть свою квартиру навсегда. Перед отъездом я оставила часть денег и прощальное письмо родителям. Это всё, что я могу для них сделать. Думаю, Сеера был бы не против. Я забираю вещи демона и часть своей одежды. Всё еле-еле помещается в чёрную сумку. Больше меня ничего не держит в этом городе. Я запираю квартиру на ключ и иду заводить мотоцикл. Косуха Сееры, шлем и джинсы с прорезями на коленках скрывают от проезжающих мимо машин женщину за рулём мотоцикла. Я могла бы положить деньги в банк неподалёку от своего дома, но решила в последний раз прокатиться на наследии демона. 9:40. В запасе двадцать минут. Может, ещё один кружок по городу? Нет, кажется, не выйдет. На перекрёстке образовался затор на светофоре. В такое время? Куда они все едут? Передо мной порядка пятнадцати машин, а красный свет горит уже три минуты. Дурацкий светофор. Дурацкий перекрёсток.

***

Мы стоим на перекрёстке уже пять минут. Из правой ноги капает кровь на резиновый коврик. Полотенце насквозь мокрое. Мне неудобно сидеть, спина затекает, а штора прилипла к коже. Я отстёгиваю ремень, чтобы он не давил мне на грудь. — Эй, что ты делаешь? — показывает пальцами Моника. — Пристегнись. Я не хочу, чтобы копы остановили меня за непристёгнутого пассажира. — Главное, что ты пристёгнута. Время на панели 9:44. Мы уже больше сорока минут в пути, а приехать всё никак не можем. Ещё эта долбанная пробка на перекрёстке! Что скажут мне врачи по прибытию? Что сделают со мной? Моника совершает ошибку, спасая меня. Если кто-то узнает, что она привезла в больницу пиромана, девушку тут же посадят. Почему я не умер на кухне? Сейчас бы всего этого не было. В боковое зеркало я замечаю чёрный мотоцикл за нашей машиной. По фигуре водителя непонятно, мужчина это или женщина. Всё же я склоняюсь к первому варианту, уж больно кожаная куртка большая, скорее всего, мужская. Да и цепь с подтяжками свисают. Моника о чём-то задумалась и не заметила, как светофор переключился на зелёный. Впереди стоящие машины поехали, а мы остались на месте. — Моника, — щелкаю я пальцами. — Наконец-то. Вероятно, какой-то перебой в электричестве или глюк в светофорах. Автомобили на встречке едут вперёд и направо на зелёный свет. Моника переключает коробку передач, и наше Рено разгоняется. Мотоцикл за нами рычит. Какой-то сбой в электричестве, несомненно. Машинам на встречке, что ехали вперёд и направо, светофор показывает зелёный налево. Я замечаю, как белый автомобиль на середине перекрёстка резко поворачивает налево прямо в борт нашей машины. Я хватаюсь за руль и выкручиваю его тоже влево, чтобы удар пошёл в сторону заднего сиденья, а не в Монику. Она говорила мне пристегнуться, я её не послушался. Белая машина бьёт в левую заднюю дверцу, и наше Рено отскакивает в сторону. Моника ударяется головой о руль, а я впечатываюсь в лобовое стекло, и оно окрашивается трещинами. А где подушки безопасности? Какой-то сбой. Не иначе. Она говорила мне пристегнуться. Мотоцикл, что ехал позади, врезается в нас и перелетает автомобиль. Мужчина в чёрной косухе лежит на асфальте в разбившемся шлеме, его сумка валяется неподалёку. Моя голова раскалывается, и я открываю дверь, чтобы вывалиться на улицу. Моника приходит в себя после удара и замечает, что я уже не в машине. Некоторые автомобили прекращают движение, а некоторые — объезжают аварию. В их числе белая Субару. Она сдаёт назад и покидает перекресток. Прохожие, видя голого человека на асфальте, начинают что-то кричать и махать руками. Человек в чёрной косухе медленно поднимается и снимает повреждённый шлем. Это не мужчина, это женщина, и я её знаю. — Вот как встреча. А я думала, что ты уже мёртв. Происходящее плывёт у меня перед глазами, но губы Марры я могу прочитать. Слов не произнести, только мычание. Не могу безгубым ртом назвать её имя, поэтому, не переставая, мычу. — Джон! Джон, ты видишь меня? — жестами спрашивает Моника, вылезая из разбитой машины. — А это кто, твоя подружка? — из виска Марры течёт кровь. — Вы типа вместе? — Что? — не понимает Мон. — Вы знакомы? — Да, провели одну жаркую ночь вместе. Нужно было его тогда убить, но я поступила, как женщина, которую удовлетворил мужчина. Что она несёт? Зачем она это всё сейчас говорит? Что вообще происходит? Мы же ехали в больницу, так почему передо мной две такие похожие и в то же время разные женщины? Одной причинял боль я, другая — мне. И кого я в итоге выбрал? — Его огонь я поглотила так же, как и он мою воду. Именно она и причиняет ему боль. Вода медленно сжигает его изнутри. Ты, как червяк, которого давят, а тот всё никак не может подохнуть. Моника смотрит на меня, но слушает Марру. Я качаю головой. Я не хотел, чтобы так всё закончилось. Молодая девушка вытаскивает из уха слуховой аппарат — с неё достаточно, она многое услышала. Моника делает шаг в мою сторону, но Марра её останавливает. — И ты не боишься дотрагиваться до него? Ты, верно, сумасшедшая или глупая! Или… любишь его, — ундина смотрит на меня. — А ты её любишь? На что ты готов ради неё? — Марра вытягивает руку, и пальцы поджигаются водяным пламенем. — Один шаг, тёмненькая, и Мурир умрёт. Она сделает шаг к тебе, Мурир, и твоя подружка захлебнётся. Ну, кто на что готов ради любимого? Если бы у меня было две ноги, для начала, я бы поднялся в полный рост, но в данном положении могу лежать на асфальте, утопая в крови и гное. Мне говорили не отрезать ногу, а я не послушался. В моей жизни были люди, которые говорили, как лучше поступить, а я не послушался. Я считал себя одиноким и непонятым, а со мной всегда были Моника и отец. Именно отец приснился мне и сказал, чтобы я пошёл к дому Моники, а уже она передала мне записку с адресом Разукрашенной Леди. Мне не суждено воспользоваться хрустальным черепом. Сейчас бы я загадал, чтобы всё поскорее закончилось. Я отрицал огонь. Мечтал избавиться от него. В итоге только пламя может мне помочь. Нужно уничтожить себя, чтобы спасти другого. На что я готов ради Моники? На самоубийство. Смерть — это выход. После смерти начинается настоящая жизнь. Я встаю на одно колено, упираясь правым бедром в асфальт. Торчащая кость давит на плоть. У меня не будет протеза. — Видишь эту рубашку? — Марра расстёгивает куртку. — Помнишь её? Красная гавайская рубашка навыпуск, косуха и чёрные джинсы с дырками на коленках, цепь и свисающие подтяжки, чёрные классические высокие ботинки. Я помню, кто был одет точно так же. Мой дядя. — Он готовил меня, сказал незадолго до смерти, что нужно сделать. Мы неделями прорабатывали план, и теперь я закончу то, что начал Сеера. — Джон, даже не думай! — повторяет несколько раз пальцами Моника. — Никто не стоит твоих слёз, — смотрю на Монику и медленно вывожу в воздухе каждое слово. — Я не достоин тебя, Мон. И я воспламеняюсь. Марра щёлкает пальцами, и фонтан воды бьёт из моего горла. Я тону в воде, которая после ночи с ундиной, убивала меня всё это время. Отличный план, дядя, просто замечательный. Моя кожа обугливается, и я вижу, как ногти сползают с пальцев. Если бы у меня был голос, я бы кричал, но пока что мой рот застывает в безмолвном крике. В нос ударяет запах горящей плоти — моей плоти. Вода сжигает меня, как огонь. Какую стадию ожога я получаю? Вероятно, последнюю, потому что последнее, что я вижу, как обугленная кожа сползает с мяса, оголяя мышцы и кости. Перед глазами чернота — глаза больше не видят. Я падаю на асфальт. Ещё жив. По крайней мере, думаю, что жив. Не могу говорить. Не могу слышать. Не могу видеть. Кусок мяса и то не точно, учитывая, сколько плоти ещё осталось на моих костях. Спустя пару минут я чувствую, что чьи-то руки поднимают меня и перетаскивают. Мне кажется, что я сижу. Кажется, что куда-то движусь. Я стараюсь ощупать то, что вокруг меня. Это салон машины. На мне снова пальто. Моника рядом — я чувствую запах её духов. Что-то касается меня. Вероятно, это рука — женская рука. Она говорит мне что-то? Наверное. Есть одна вещь, которую я должен сказать Монике. Я шевелю пальцами, они липкие. Остатки человеческой ткани, не иначе. Нащупываю панель перед собой и указательным пальцем пишу последнее слово. «Филипп». И показываю на себя.