Скалы и песок

“За Сангономию! За Ватацуми!” День за днем Горо повторяет для себя эти слова словно мантру. Он ответит любому, кто спросит, зачем он продолжает двигаться дальше, без колебаний и лишних сомнений. Стирая пальцы в кровь о тетиву лука, сдирая ладони о скалистые уступы, выжимая пресс до рези в животе, тренируясь в рукопашном до синяков, раздирая нежную, покрытую еще щенячьим легким пушком кожу о клинки кайраги и беглых ронинов и предательские ножи трусливых похитителей сокровищ день ото дня, он не чувствует ни усталости ни разочарования, ведь ему точно известно, ради чего он это делает. Ради кого. За Сангономию. За Ватацуми. Горо можно назвать наивным, но он далеко не дурак. Армия – для тех, кто тверд и крепок, как скала, а у него характер мягкий, как песчаные насыпи на отмелях у святилища Куракумо, из которых дети острова так любят строить зыбкие замки, смываемые первой набежавшей волной. И тело его долгое время было таким же мягким и податливым, как песок под ногами в теплый солнечный день. Но из чего сделаны камни, если не из мириадов песчинок? До основания Сопротивления, до начала Охоты, рядовой самурай Горо, пятый сын, родившийся и проживший всю жизнь в деревне Боро, с каменным упорством брался за древко тяжелого копья, сдирая себе ладони до волдырей еще до начала сражения, раз за разом, каждую битву. Из чего сделаны камни, если не из песчинок? Если только постараться, если приложить больше усилий, податливый мягкий песок сплавится в сталь под жаром амбиций. И Горо станет самым сильным бойцом своего полка, несокрушимым и стойким как скала. Если только пойти наперекор самому себе… В тот год зима выдалась особенно голодной. Ватацуми застали врасплох внезапные вспышки бурь и гроз, гонимые от Наруками волей великого сегуна. Волны, прошедшие мимо Татарасуны и Ясиори, несли с собой болезнетворные миазмы, иссушающие почву и отравляющие все живое. Если бы не песчаные отмели форта Мумэи и насыпи к западу от острова, деревню Боро бы затопило приливом, надвигающимся смертельной стеной от ущелья Мусодзин. Следом за ядовитыми водами последовали бандиты и кайраги, которых, казалось, несли все те же волны. Рядовой самурай Горо, пятый сын деревенского фермера, едва отслуживший несколько месяцев, выдвинулся с полком на оборонительную операцию гордо выставляя копье в штыки, слишком тяжелое, слишком большое, слишком медленное. Слишком медленное… Сначала упал один, а затем песок подхватил и его сломленное тело, внезапно твердый и неприступный под его весом. Полк продолжал двигаться вперед, тесня бандитов прочь с острова. – За Ватацуми! За Сангономию! – маршируют по песку самурайские деревянные гэта, оставляя павших за собой, наступая ему на ноги, руки и спину, ломая известняк, возомнивший себя гранитом. Несколько раз он слышит краем уха сдавленное “прости”, брошенное ему вслед. Он поднимется, в отличие от тех немногих, что уже никогда не смогут. Пятому сыну придется вернуться домой в семью, состоящую теперь из четырех. Он больше никогда не возьмет в руки копье. До начала Охоты, на Ватацуми Глазами Бога обладали трое. На шестую неделю, после ее начала, осталась только Ее Превосходительство. На третий месяц, благодаря основанию сопротивления, к ней присоединился второй, беженец с Наруками, чья решимость горела в глазах так же ярко, как и у выходцев Сангономии. И если загнанный в угол полк Угорь II так и продолжит отсиживаться среди скал и пещер, отрезанный от всего мира армией сёгуната, Божественная Жрица вновь останется единственной. За шахтой Дзякоцу, занятой ими, только разгромленная деревня Хиги, а следом форт Мумэи, последняя линия обороны. В случае, если кольцо врага так и продолжит сжиматься вокруг них, стоящие за шахтой отряды точно также отрежут друг от друга по одному, беспощадно сжимая Сопротивление в клешни тысячерукого бога, перебивая их методично и беспощадно малыми группами. Не как бойцов, но как паразитов: измором, голодом и болезнью. – Светится что-то, – без тени эмоций пробурчал один из солдат, пожевывая стебель до тошноты горькой травы наку чтобы как-то перебить рвущий изнутри на части голод. Горо нахмурился, прижимая уши к голове и жадно вгрызаясь в кусочек водянистого морского гриба. Главное, не думать о том, что именно он жует. Главное не думать… — Светится, говорю вам, – снова подал голос самурай. – Где? – бесцветно спросил второй. Горо повернул голову в сторону, куда продолжал указывать чужой трясущийся от голода палец, чувствуя, как волосы на его загривке становятся дыбом и встает ершиком шерсть на хвосте. К северо-западу от шахты, за горном Микагэ в районе Каннадзуки медленно разгорался искрящийся пурпурным электро шар. – Пушки Камуйдзима.. – выдохнул Горо. В его животе медленно всплывало что-то большое и липкое, скручивая внутренности в тугой узел. – Запугивают… – подал кто-то голос. Шар из концентрированного электро медленно, но верно, поворачивался в сторону Дзякоцу, разгораясь все сильнее и сильнее… Мир ослепило жарким лиловым, сжигающим все на своем пути, а в следующий момент, один из каменных уступов шахты разлетелся на мелкие осколки, хлынувшие градом им на головы. Самурай с посеревшим от потери крови лицом и перебинтованным торсом, сидевший до этого сломанной куклой в одной из расселин внезапно поднялся, оглядел остатки своего полка и совершенно спокойно произнес: – Для меня было честью биться с вами бок о бок. За Сангономию, за Ватацуми. Всплывающий из недр живота Горо липкий ком вырвался наружу приглушенным рыком, а следом вырвалась и его истинная звериная природа. Не найдя человеческих слов, Горо позволил себе залаять что есть силы. Что толку в скалах, если даже они разлетаются в песок? Нет смысла идти против себя самого. Если камень развеется на мириады песчинок, он станет бурей, сметающей все на пути. “Слушайте меня! Если враг сузит кольцо окружения, выбора почти не останется. У нас еще есть шанс, и мы должны сражаться за него до конца. В случае неудачи отвечать буду я.” Спустя несколько недель после того, как Горо произнес эти заветные слова, обладающих Глазом Бога на Ватацуми вновь стало трое. На пятый месяц борьбы против Охоты Сангономия заняла весь остров Ясиори вплоть до Каннадзуки. Песчаные пляжи выстилали им путь. Его старшие по возрасту, но младшие по званию товарищи хранят серьезные лица, когда он говорит, кивают, хмуря брови, и Горо знает, что они правда делают это из уважения к нему, что они действительно слушают, внемля каждому его слову, и он почти готов забыть, как его за глаза называют победоносным ушастиком, и как шальные руки солдат за общим костром, подогретые жаром недавней победы и рисовым вином, иногда тянутся к его макушке, будто в шутку. Почти… Но глаза Мацуды загораются решимостью, когда хвост генерала агрессивно взъерошивается за пару мгновений до того, как он даст приказ наступать, Нами следит за тем, как встают его уши, когда он доносит обстановку на южной границе, а Кояма уже привычно крепче сжимает древко копья, когда волосы Горо встают на его загривке. Его бойцы знают, что генерал никогда не соврет, ведь его характер слишком мягок для этого, а его звериные черты податливы, словно песчаные замки, смываемые случайной волной его настроения. Горо не скала, он мириад песчинок, на которых держится сам Ватацуми, подгоняемых ласковым течением воли Божественной Жрицы. Он – насыпи, оберегающие остров от волн, идущих от расщелины Мусодзин, он отмель у святилища Куракумо, которая никогда не уйдет из-под ног играющих среди волн детей острова. Он продолжает стирать тетивой лука старые мозоли до волдырей, обдирать ладони в кровь горными уступами и нырять в самую гущу вражеских войск, проворно мелькая между клинками нобуси и кайраги, без тени сомнения и сожаления, день за днем. Не для того, чтобы встать гранитной, нерушимой скалой, но чтобы мириады песчинок в нужный момент могли собраться в бурю, укрывающую остров от внешней опасности. За Сангономию. За Ватацуми.