Колыбельная для Феликса

Демоны спрятались в чёрных дырах, хищники расползлись по норам, маньяки спят в уютных квартирах, а в поместье Руневского собралась причудливая компания милых вампиров. Вернее, компания самая обыкновенная: сам Руневский да Свечников — ничего любопытного, можно сказать, семейный вечер. Таким он и должен был быть, говоря по чести; просто тихие-мирные посиделки за коктейлем из красненького и высококлассной девственной кровушки, но… в какой-то момент что-то пошло не так. То есть, в самый конкретный момент — именно когда в светлую кудрявую голову князя Юсупова пришла мысль о том, чтобы одарить коллег по цеху своим сиятельным присутствием. — Вы что же, не рады мне? — Что вы, безумно, — вежливо улыбаться Руневский ещё не разучился, хотя с годами его попытки в любезность все больше напоминают ядовитую иронию. Профдеформация, что поделать. Жить на грешной земле десятки, а то и сотни, лет подряд и оставаться при этом булочкой с корицей — это только Свечникову под силу. — А как вам мой новый наряд? — Феликс, лучась восторгом, как маленькая девочка, вертится посреди гостиной, представляя на суд очередное эпатажное платье, отчётливо напоминающее сшитые между собой куски пестрых гардин; золоченые шнурки с кисточками, которыми кончаются широкие рукава, только вернее подтверждают догадку о том, что где-то в Юсуповском дворце одиноко грустит без шторы окно. На голове у князя безумного фасона шляпа размером с автомобильное колесо, а глаза намалёваны темным, как у Веры Холодной, и он, похоже, ждёт в свой адрес восхищенных рукоплесканий. — Прелесть, правда? Это Поль Пуаре! Руневский переглянулся со своим названным отцом, и они одновременно опрокинули по бокалу, оплакивая своё уютное холостяцкое уединение. Так и не дождавшись комплиментов своему чувству стиля, Юсупов обиженно вздёрнул подбородок и с наигранным безразличием протянул: — Птичка мне нащебетала, что у вас тут вечеринка. — У графа Дашкова выросли крылья? — лениво поинтересовался Руневский. Свечников коротко усмехнулся, наполняя бокалы. — Нет, что вы! — по-девичьи захихикал Феликс, прикрываясь ладошкой. — Говорю же вам: птичка. Самая обыкновенная. Неужели, вы мне не верите? — Верим-верим, князь, — отмахнулся Руневский. — Вы садитесь. — О, благодарю вас! — и он, изящно сложив прежде руки, щедро усыпанные драгоценными кольцами, присел на краешек кресла и с лукавой улыбкой оглядел присутствующих. — Ну что, как будем веселиться? — Боюсь, что наши стариковские развлечения покажутся вам скучными, — добродушно посетовал Свечников. — У нас тут ни кутежей, ни оргий. Карты, разве что. Но Юсупов уже не слушает, он с шумным хлюпом занюхивает кокаин. Громко втянул носом, дёрнулся, как от удара током и тряхнул головой так, что гнездо из цветных перьев на его голове едва не разлетелось по комнате. — Вот оно! — завопил князь, вылупив глаза. — Я Бааль-Зевув! — Ваше здоровье, — Руневский отсалютовал ему бокалом и вновь сделал щедрый глоток, надеясь поскорее опьянеть. До Юсупова, впрочем, ему все равно не догнаться. — Вы не представляете, что это такое! — пробормотал тот, шмыгая носом и отгоняя перед собой что-то невидимое непосвященному глазу. — Одна ладошка — и вы на небесах! — Земная жизнь совсем наскучила? — со снисходительной улыбкой спросил Свечников. — Безууумно… — проныл Феликс и развалился в кресле, запрокидывая голову назад. Шляпа наконец-то упала на пол. — Все такое унылое — хоть вешайся! Спасаюсь только службой родному Отечеству. — И кокаином, — не мог не заметить Руневский. — И кокаином… — скорбно подтвердил Юсупов, вытягивая длинные ноги в лакированных туфлях. Он пролежал так с минуту, затем резко выпрямился и громко хлопнул себя по колену. — Так! Я сказал: веселье. Я сказал — значит будет! — Веселье не возбраняется, — согласился Руневский. — При условии, что имущество не пострадает. Моим сбережениям далеко до ваших, к сожалению. — Это не проблема! — махнул рукой Юсупов. — Правда или действие? — Ооо, ну тогда вы и отвечайте первым. Князь лизнул с губ красную помаду, задумываясь на мгновение. — Правда. — Вы когда-нибудь имели связи с мужчинами? — Только деловые! — Врете. — Руку на отсечение! — Да зачем мне ваша рука? — Она красивая. С этим утверждением Руневский спорить не решился. — Monsieur Свечников — ваша очередь! — обьявил Юсупов, оборачиваясь к старшему вампиру. — Правда или действие? — Правда. На лице Феликса всплыла лукавая улыбка. — Сколько вам лет? — Князь! — тут же возмутился Руневский. — Постыдились бы… — Ах, простите, но я такое не умею! — высоко и звонко рассмеялся тот. — Можете не отвечать, — Руневский озабоченно оглянулся на своего патрона. Тот старательно делал вид, что ничуть не задет вопросом. — Rules are rules! — Юсупов забил по подлокотникам кресла, как судья молотком. — В самом деле, — огорчённо вздохнул Свечников, — Что же, вынужден признать: мне сто девяносто два. И это очень непорядочно с вашей стороны. Феликс изобразил картинно-вселенское раскаяние. — Ну и подумаешь! Моему батюшке было почти пятьсот, когда он коньки отбросил. Что тут такого? — У всех свои слабости, — проговорил Руневский с укоризной. — Я вот не спрашивал вас, почему вы не женились. Юсупов бросил на него вопросительный взгляд из-под приподнятой брови. — В смысле почему? Не хотел и не женился! Что ещё тут спрашивать? — Не прикидывайтесь, вы делали предложение, и вас отшили. — Это слухи, — отмахнулся Феликс. — Это всему Петербургу известно. Вас отшили, князь. — Это меня то?! — для пущего эффекта Юсупов подался вперёд, встряхивая кудрями. — Меня?! Наследника Ногайской Орды! Да что там — самого Чингисхана! Да государь спит и видит, как бы выдать за меня своих дочерей! — Вам не многовато ли на одного? — улыбнулся Свечников. — Ах, да на что мне его дочери, — вздохнул Юсупов устало, откидываясь обратно на спинку кресла. — Все это так скучно… — Признаться честно, человеку с вашей репутацией я бы тоже отказал, — Руневский совершенно не спешил отлипать от темы. — Даже несмотря на Чингисхана. Князь посмотрел на него мрачно и с обиженным видом отвернулся. — Мало ли кто чего не делал за сотни лет! — Я вот не делал. — Вы не в счёт, Свечников, — фыркнул Юсупов. — Вы чертов святоша. Или очень хорошо прикидываетесь. — Не судите по себе, — осадил его Руневский. — Бу-бу-бу, — передразнил его князь. Он так расстроился, что ему пришлось занюхать ещё одну порцию кокаина. Он сидел с задернутой кверху головой, вылупившись на люстру, и дробно стучал носком туфли по паркету, пока Руневский со Свечниковым допивали бутылку. — Князь, вы обиделись? — наконец спросил Свечников примиряющим тоном. — Нет, — соврал Феликс, пялясь в потолок. — Ну же, выпейте с нами, и забудем эту игру. — Игру? — тут же всполошился Юсупов и вскочил. — Точно! Руневский не играл! Правда или действие? — А может лучше в карты? — поморщился Руневский. — Правда или действие? — повторил князь, грозно нависая над его креслом. — Это вопрос чести! — Ладно-ладно, как скажете! — сдался Руневский, отодвигая Юсупова от себя. — Действие. Князь тут же сменил гнев на милость и восторженно захлопал в ладоши. — Чудненько! — и принялся рыскать по комнате, вертя головой во все стороны, как экзальтированный голубь. — Что вы ищете? — отряхивая с брюк невидимую пыль, спросил Руневский. Юсупов оглянулся на него, замер и захлопал глазами. — Что я ищу… — пробормотал он задумчиво, опустил взгляд и радостно запищал: — Нашёл! Он поднял с пола свою шляпу, торжественно прошествовал к Руневскому и нахлобучил на него это вычурное порождение высокой моды. — Так и сидите! Вам оооочень идет, — проговорил Юсупов ласково, любуясь своей выходкой. — Боюсь представить, — Руневский изобразил на лице мученическую гримасу, поправляя непривычный головной убор. — Нет, правда, Саша, ты отлично смотришься, — с тихим смешком сказал Свечников. — Вы предатель, Владимир Михайлович. — Я ценитель искусства. — Вооот! — Юсупов простёр кверху палец. — Что я говорил? Красота — страшная сила. — Просто ужасающая, — согласился Руневский, наливая себе очередной бокал. — Ну все! — князь снова закинулся, потер нос и хлопнул в ладоши. — Теперь танцы! Я хочу танцевать! — Танцуйте. — Без музыки? — Я уверен, что у вас в голове уже целый оркестр. Вы прислушайтесь, — посоветовал ему Руневский. Юсупов издал недовольный звук. — Ну уж нет… — протянул он капризно. — Я знаю, Руневский, что у вас есть гитара и вы играете. — Это вам тоже птичка нащебетала? — Птичка, — невозмутимо кивнул Юсупов. — Так сыграете, а? — Не лучше ли тогда позвать цыган? — Зачем мне цыгане, если у меня есть вы. Велите принести гитару! Гитару принесли. Руневский снял шляпу. Пока он настраивал, Юсупов подошёл к нему и вернул шляпу на место. — Я поражаюсь вашей наглости, — проговорил Руневский, беря пару аккордов. — Так нахально вести себя в чужом доме. — Да разве ж мы чужие? Столько лет живем бок о бок… — И вы все ещё умудряетесь впечатлять. Юсупов расплылся в самодовольной улыбке и принялся вышагивать по комнате, поводя плечами и бросая по сторонам завлекающие взгляды из-под опущенных ресниц. — Вы, князь, точно из ханского гарема, — усмехнулся Свечников. — А вам откуда знать про гаремы? — спросил Феликс, двигая бёдрами под юбками и кружась вокруг себя в такт разгорающейся мелодии. — Или о чем-то все же не договариваете? — Вы пляшите, не отвлекайтесь, — бросил ему Свечников, уходя от последнего вопроса. Юсупов не стал настаивать. Он прошёл ещё несколько кругов под томные гитарные переборы, и когда музыка с цыгано-испанским мотивом ускорила темп, пустился в дикую пляску, кружась волчком по гостиной, вскидывая руки, притопывая, взметая полы своего придурковатого платья. Руневский поглядывал на него из-под изогнутых пол шляпы, Свечников из-за кровавой стенки бокала. Наблюдать подобное они уже имели удовольствие, но сегодня князь превзошёл сам себя. После такой дозы то оно и немудрено. Юсупов танцевал самозабвенно, закрыв глаза, сбиваясь с дыхания. Как он в таком обдолбанном состоянии не спотыкался о собственный наряд и не цеплял мебель — хороший вопрос. Он даже умудрялся попадать в такт и выписывать хитроумные телодвижения, весьма вульгарные. Выглядело это, впрочем, эффектно, хоть и немного нелепо. — Еще! Еще! — прикрикнул князь Руневскому, вихрем проносясь мимо него. Руневский послушно зашёл на ещё одну коду, сильно и легко ударяя по струнам, только слегка фальшивя после двух бутылок, которые они успели распить за вечер. Но Феликса его маэстро вполне устраивал. Он все скакал и скакал по комнате, дёргая головой в безуспешной попытке откинуть мокрые волосы, налипшие ему на лоб, и с придыханием облизывая губы, с которых сошла почти вся помада. В конце концов он все же устал от своих канканов и грохнулся на колени, тяжело дыша. С последним аккордом он и вовсе рухнул на спину, драматично распластываясь на ковре. — Браво-браво! — Свечников одарил его аплодисментами. — Вам бы в Мулен Руж, право слово. Стали бы звездой. — Был уже, — ответил Юсупов, не открывая глаз. — Скучно. Руневский наконец-то избавился от шляпы и швырнул её подальше на диван. Он неторопливо размял левую руку и принялся наигрывать какой-то слезливый романс. — А вы не станцуете? — поддразнил его Свечников. — Князь бы вам сыграл. Вы ведь играете, Юсупов? — На чем пожелаете, — отозвался Феликс с ковра. — На арфе у меня лучше всего получается. — Я бы сказал, что лучше всего вы играете на нервах. Юсупов засмеялся. — Вы это тоже умеете, мой милый друг, — он приоткрыл один глаз и сощурил его на Руневского. — Не скромничайте. Владимир Михалыч подтвердит. — Подтверждаю, — грузно кивнул Свечников. Его уже слегка повело. — Все против меня сегодня, — посетовал Руневский, продолжая задумчиво перебирать струны. — Ах, ну что вы! Вас все ужасно любят! — возразил Юсупов и дабы не быть голословным, вскочил с пола и, схватив Руневского за шею, крепко впечатался ему в губы. Руневский, разумеется, тут же отпихнул князя от себя. — Идите вы к черту, Юсупов! — бросил он брезгливо, вытирая ладонью рот от помады и слюней. — Развели тут бордель. — Какой же вы все-таки ханжа! — Ещё раз так сделаете, получите гитарой по лицу. Феликс повалился обратно на ковёр, заливаясь истерическим смехом. Свечников хохотал сквозь зажатую в зубах сигарету. — Не споёшь нам, Саша? — спросил он, чиркая спичкой. — И правда — спойте нам что-нибудь, — поддержал Юсупов и широко по-лисьи улыбнулся. — Что-нибудь душевное… — Душевное, значит. — Руневский взял гитару по-удобней, переменяя под ней ноги. — Свечников, дайте мне тоже! — Пожалуйста, — Свечников протянул князю портсигар. Феликс по-турецки устроился с сигаретой возле кресла, облокотившись на него спиной, и с театральным пафосом выпустил изо рта табачный дым. Они оба молча курили, пока Руневский сидел в своей неповторимой загадочной думе. Наконец, он глубоко вздохнул, и его пальцы легли на гриф. Зазвучала неторопливо печальная мелодия. Руневский запел, мягко растягивая слова: Есть в близости каждой предвестники смерти: Увядшие листья, поникшие ветви, Погасшие взгляды, безвольно упавшие в руки. Ты ещё говоришь, но теряется ясность. И меня поглощает тяжёлый и вязкий Туман, сквозь который с трудом пробиваются звуки. Всюду пепел и дым, я не вижу уже ничего. Лишь щемящие кадры того, что уже не вернётся. И надо мною в небе парит, не спеша, белый гигантский шар, что когда-то был солнцем. Плывут облака ядовитого дыма, Машины проносятся с грохотом мимо. Скрипят тормоза, а колёса всё ближе и ближе. Огни карнавалов и факельных шествий, Пожары и взрывы, стихийные бедствия. Ты говоришь мне о чём-то, но я не слышу. Северный ветер не может меня отпустить, Да и нужно ли дальше идти? Раз я дороги не помню... Он сделал паузу между куплетами, и пока она длилась, Юсупов пытался припомнить, не слышал ли он эту песню где-нибудь прежде. В замутнённую табаком и кокаином голову ничего не лезло, кроме настойчивого желания пореветь. Руневский, между тем, продолжил тем же приглушённым вкрадчивым голосом, безразлично не глядя на свою погрустневшую публику. Вращаются стрелки, но я не могу очнуться, Не в силах пошелохнуться и выйти из комы... А люди кричат мне и машут руками, Но мне не понятны их странные жесты. Меж нами стена из холодного оцепенения. И нет больше слов достаточно важных, И нет больше жестов достаточно резких. Ни грубость, ни нежность уже не имеют значения. И я остаюсь на перекрёстке, пока В моих неподвижных зрачках отражается вечность. Окаменев, в бездну свой взгляд устремив, И даже если взорвётся весь мир, я не замечу. Сменяют друг друга шторма и штили, Безумствуют вихри космической пыли, Меняется мир, и лишь я остаюсь неподвижен. Лежат в руинах пирамиды, Уходит под воду Атлантида, И ты говоришь, но я ничего не слышу. Горит вавилон и дым застилает луну, Идут корабли ко дну, исполняя пророчество, Сходят с орбиты сотни небесных светил. И у меня впереди сто лет одиночества… Песня кончилась. Руневский замолчал, немногим позже смолкла гитара. Свечников тушил сигарету в мраморной пепельнице, Юсупов ронял пепел со своей прямо на ковёр. Его вконец развезло, и он подхлюпывал с разбитым видом, жалобно поджимая распухшие губы. — Сука, Руневский… — выдавил он, вытирая рукой беспардонно текущий нос. — Вас просили душевное, а не душераздирающее. — Не ревите, князь, — Руневский отложил гитару. — Вы наследник Чингисхана. — Идите вы в задницу, — отмахнулся Феликс и отвернулся, звякнув длинной сережкой. Руневский с невозмутимым выражением лица взял из оставленного на столе портсигара папиросу, чиркнул спичкой и закурил. — Может, завязать вам с кокаином? — осторожно заметил Свечников. — Совсем ведь истеричкой станете. — Не стану! — огрызнулся князь, но весьма жалко. Он поскулил ещё минут пять, а потом заснул, улёгшись отяжелевшей головой на подушку кресла. — Сто пятьдесят лет человеку, — произнёс Руневский, прислушиваясь к его праведному сопению, заглушающему ход каминных часов. — И ведь все то же. Свечников улыбнулся. — А чего ещё ты ждал, Саша? Руневский стряхнул пепел с сигареты, подпер рукой подбородок и задумчиво выдохнул клубок дыма. — До утра он может спокойно спать… И видеть волшебный сон.