les sens

макрон чувствует, как быстро стучит сердце. не может понять — из-за тревоги или желания поскорее открыть дверь. это сложно, он всё ещё не до конца научился разбираться в своих чувствах и желаниях. психотерапевт сказал ему, что он может попробовать идентифицировать собственные эмоции, чаще взаимодействуя с разными людьми и сосредотачиваясь на ощущениях в теле: чувствует ли он скованность, чувствует ли тепло в груди, чувствует ли невообразимую тяжесть. эммануэль не может сказать, работает ли этот метод, так как почти всегда чувствует одно и то же — словно ему перекрыли доступ к кислороду. потому что когда люди разговаривают с ним, он видит неприязнь в их глазах, она таится на глубине радужки, еле заметной искоркой отражаясь на поверхности. они кривят губы в улыбках, но если присмотреться, можно заметить, как подрагивают уголки их губ; они смеются, но смех их неестественно громкий, высокий, слишком поддельный. парень замечает много, слишком много, чтобы после продолжать близкое общение. он знает про всё, над чем они смеются и за что так презирают. он знает всё и от этого только хуже. это сложнее принять, чем понять. макрон почти всё детство прожил во франции. ему привились культура и обычаи, привился менталитет. ему в душу запал французский язык, такой сладостно мягкий и нежный, будто переливающийся опал. и потому, не смотря на долгие уговоры матери, он не хотел переезжать. там у него были воспоминания, друзья, любимые вещи и первая любовь. такая сладкая, что становилось горько, настолько это вскружило ему голову. однако ему пришлось всё это покинуть. отцу вновь предложили новую должность и их семья была вынуждена переехать в украину. эммануэль не знал об этом, родители, почему-то, никогда не рассказывали, но у его отца были украинские корни и у него, оказалось, были дедушка с бабушкой. отец его отца был украинцем, прожившим всю жизнь в родном городе, а вот мама — чистокровной француженкой, которая ещё в подростковом возрасте увлеклась культурой страны сине-желтого флага, и осуществила мечту, в двадцать с хвостиком лет переехав сюда жить. именно так они и познакомились и в новом поколение смешание кровей произошло снова. мама макрона тоже была урождённым дитем франции. не секрет, что она то и привила любовь к этой стране. шестнадцатилетний макрон оказался не готовым к столь резкой и внезапной смене менталитетов. во франции, стране, которую о считал своим домом, вряд ли бы кто-то затравил бы его за какое-то «отличие», если бы оно у него было. но здешние дети подростки были другими. по-иному другие. украина не была европой, макрон понимал это. тут не было развито множество не только экономических сфер, но и социальных. люди вокруг оказались намного лицемернее, чем сам парень мог предположить. и они эту лицемерность не скрывали. кто-то, иногда, пытался скрыть гримасы отвращения и насмешки, но вряд ли это у них получалось так хорошо, как могло бы. сверстники насмехались над ним из-за непривычной для них внешности. кремовая, в меру загорелая кожа и отросшие кудрявые волосы вызывали у них шепотки и злые шутки, осколками впивающиеся в нежное французское сердце. им не нравился его акцент, картавая буква «р». они смеялись, в лицо называя его «зазнайкой», «притворщиком», «полным идиотом». он не был одним из них, поэтому автоматически стал почти что изгоем. он был другим для этих детей и, видимо, они не собирались «вариться» с таким ни секунды. кроме одного. потому что был один — лишь один — такой, который буравил его одноклассников тяжёлым взглядом, заставляя тех тут же заткнуться. тот, который, идя по школьным коридорам и замечая небольшую толпу, собравшуюся вокруг эммануэля, тут же протискивался в круг, отпуская язвительные шуточки в сторону каждого и всех сразу, и стоически выдерживал ответные нападки, лишь надменно улыбаясь. тот, с кем у макрона было множество личных моментов — тех, о которых он не позволит узнать никому — отчасти, возможно, и из-за своей бесконечной гордости. «того самого» звали владимир. он мало чем отличался от своих сверстников, разве что, когда хитро улыбался, прищуриваясь, становился похож на армянина. люди вокруг смеялись в такие моменты и сам парень, на удивление макрона, смеялся вместе с ними. «возможно», — думал француз. — «они смеются как друзья. друзья ведь иногда так и со мной делали?», — но этого, к сожалению, вспомнить уже не получалось. воспоминания о давнем, сроком в почти год, были стёрты. словно множество маленьких фотокарточек, которые спалили в тайне от него одним сырым осенним днём. он честно не знал, каково ему было, когда осознал это. психотерапевт сказала, что это «тоска». «ностальгия». что чувство, которое он испытывал, называлось именно так. «это что-то похожее на тяжесть в груди?», — спросил тогда доктор. «да. нет… не совсем. словно, когда я пытаюсь вспомнить и что-то вспоминаю, мне становится приятно. тепло в груди. а потом внезапно тяжело. но если тяжесть — это обида и грусть, почему я обижаюсь? потому что они не поехали со мной?» «нет, эммануэль», — женщина тогда мягко покачала головой. — «ты грустишь, потому что больше не можешь увидеться с ними. ты ностальгируешь по тем временам, когда жил во франции. но ты говоришь, что не всегда можешь вспомнить?» «да» «возможно, ты поругался с друзьями перед тем, как вы уехали? почему ты не продолжил общение?» в этом моменте парень замолчал, хмурясь и усиленно думая. «это было, частично, из-за милены» «милена. мне кажется, ты упоминал это имя на нескольких первых сеансах. расскажешь о ней подробнее?» «милена, она…», — макрон тогда закусил губу. — «была милой. и красивой. и очень умной», — всё ещё болело. — «и, она, знаете, была моей первой… гм…», — он замялся на этом месте, слово вертелось на языке, но говорить не хотелось. «любовью», — вместо него сказала татьяна мальцева. «да!», — эммануэль испытал некое облегчение. — «когда я уезжал… я узнал кое-что неприятное. она, знаете… порвала со мной. и, оказалось, что уже как полгода тайно встречалась с моим близким другом, оскаром» «ох, эммануэль…», — он увидел неподдельную тревогу на лице женщины. — «мне очень жаль», — и она обняла его, и почему-то, это заставило его вновь почувствовать глубоко спрятанные боль и обиду. это заставило его заплакать вновь. макрон оборвал связи со всеми и мозг, сочтя это травмирующим событием, просто стёр воспоминания о, когда-то, близких людях. парень не мог идентифицировать свои чувства и эмоции, поскольку слишком долго прятал их внутри. долго, слишком долго, ещё в то время, когда жил во франции и у него была первая любовь. такая горькая, что казалось, будто слаще не найти. такая, где он не мог в полной мере отдаться чувствам, потому что девушка странно-испуганно смотрела, стоило ему заговорить об этом. потому что макрон любил говорить. он мог делать это часами и не уставать. особенно, когда речь шла о любви. возможно, правду говорят, мол, все французы очень чувствительны, а возможно, только он такой один, козёл отпущения. сам эммануэль склонялся ко второму варианту. он научился таить огромные бочки любви внутри, изливая их на уличных котов, ошивающихся вокруг его дома. он так часто подкармливал их и душил лаской, что те стали совсем-совсем ручными. слишком ручными. настолько, что даже больше не могли сами добывать себе пищу. настолько, что все десять, поочерёдно погибли. некоторые от голода, прямо у двери макронов, когда всё семейство уехало отдыхать; других разорвали собаки, когда те были беспомощными и изголодавшими. всех настигла разная смерть, но общая в одном — все они стали слишком ручными. «мы в ответе за тех, кого приручили» эммануэль лично хоронил каждого из них. не снимая чёрную одежду ещё неделю. эммануэль лично извинялся перед каждым трупом, прося прощения за свою детскую глупость. но ведь он уже не ребёнок. «мы в ответе за тех, кого приручили» с тех пор бочки любви хранились в личном душевном складе парня, ход куда был закрыт даже для него самого. это было бы слишком больно. особенно, когда туда начали попадать и другие чувства и эмоции. в какое-то время парню стало легче. какое-то время давящий груз хранившихся эмоций исчез, двери с цепями перестали ломиться от бочек чувств. оковы, душащие его упали, а вместе с ними и первые капли крови. он находил облегчение в этом, он находил новое дыхание. до того момента, как об этом прогадал владимир. «тот самый». макрон помнит, даже слишком хорошо, как владимир кричал на него. долго, громко, он не помнит слов, потому что был на грани сознания. «всё в порядке», — тогда прошептал он, пытаясь улыбнуться. ему нужно было улыбаться, потому что тогда общество, окружающие, будут им довольны. «ты совсем больной, что ли?! ты хоть видел ту лужу кровищи?! идиот же ты, какой идиот! если сдохнуть захотелось, сразу бы с десятиэтажки сиганул!», — если сознание не подводило, владимир тогда обрабатывал его порезы. совсем свежие. шрамы от старых не заживали. «я не хочу умирать…» «да ну?! зачем тогда этой херней занимаешься?!» «тяжело просто…» после этого, к сожалению, следует провал памяти. возможно, мозг тоже счёл это событие травмирующим и стёр воспоминания об этом дне. а может просто сам парень не хотел об этом вспоминать. поэтому, стоя на лестничной клетке, перед дверью владимира, француз не мог понять, почему потеют ладони — из-за тревоги или желания поскорее открыть дверь. но когда же он уже занёс руку для стука, дверь сама резко открылась и из-за проёма показался владимир. макрон сглотнул от очередного нахлынувшего желания крепко обнять друга или поцеловать. оно возникало так часто в последнее время, и макрону не хотелось думать, от чего. быстро стучавшее сердце он игнорировал также стоически. -ты чего тут мнёшься уже пять минут, как на первом свидании? — он усмехнулся, но не так, как другим школьникам — по-доброму. ему он всегда улыбался по-доброму. парень заставлял макрона забывать о дыхании. его улыбка завораживала, вызывала головокружение. сам владимир вызывал головокружение. он ничем не отличался от сверстников, однако заставлял сердце заходится в бешеном танго. эммануэль чувствовал, как кровь почему-то приливает к щекам. -да я, знаешь… — макрон замялся, не зная, что ответить. -да ладно, эмм, я же шучу, — украинец засмеялся. — проходи, чего застыл на пороге? эмм макрон улыбнулся ему широко-широко, своей «голливудской» улыбкой и прошёл в квартиру, закрывая за собой двери. эмм прозвище, которое было позволено только владимиру. никто больше не имел права его так называть и макрон не знал, откуда взялась эта иррациональная собственность. что-то с ним сегодня было не так. квартира у украинца была маленькой: ванна, кухня, да всего одна комната, что была и гостиной и спальней одновременно. парень давненько уже жил один. родители умерли, когда исполнилось десять. попал под опеку тёти, которой было наплевать. та купила ему квартиру, помогла найти работу и теперь живёт, кто знает где. владимир никогда не говорил много о прошлом. потому что считал это глупым. что было — того уже нет. да и не так уж он и расстроен такой «одинокой» жизнью, чтобы жаловаться. -ты как, чай будешь? или сегодня кофе? -давай к-кофе. украинец угукнул в знак согласия и принялся шуршать пакетиками, звенеть чашками-ложками и следить за кипящим чайником. эммануэль почувствовал иррациональное смущение, смотря на друга со спины. он вновь почувствовал быстро стучащее сердце. сегодня владимир казался ему красивым. сегодня он казался ему слишком, необычайно красивым. что-то с ним было не так. -ну как? что нового расскажешь? — голос владимира выдернул из мыслей, заставляя вновь вернуться в реальный мир. -н-ничего нового. всё, как всегда. готовлюсь к контрольным, скоро ведь конец учебного года. отец вот, в командировку на две недели уехал. в киев. -эх, эти годовые контрольные… ненавижу их, — владимир точно сморщился, француз почувствовал это, даже не видя его лица. — а мадмуазель франсуазе сегодня на сверхурочных? -вова! я же просил не называть мою маму так, — макрон вздохнул под звонкий смех владимира. -прости-прости, я же не в обиду, — он развернулся к французу, опираясь спиной о кухонный стол. — так что, я прав? -да, — эммануэль скривился. — снова вызвали, сказав, что медперсонала не хватает. -ну, они как всегда, — владимир закатил глаза. — зарплату, небось, тоже не поднимают. ну не люди, а отморозки какие-то! -вова! -ну, а что? все они, вот эти, «верхушки», не люди. они настоящие нелюди и твари! ты думаешь, из-за чего наша страна всё ещё не в европе? это из-за всех этих алчных и жадных гондонов! -ну ты как всегда, — макрон вновь вздохнул и взглянул, устало-устало. каждый раз, когда разговор заходил о политике, владимира несло и заносило. макрон думал, что это в крови у всех коренных украинцев. -ладно-ладно, — в этот раз, на удивление, парень тут же замолчал и, сложив руки на груди, о чём-то задумался. — твоей маме понравилась моя шарлотка? француз тут же встрепенулся. -точно! спасибо, что напомнил! la mamanпросила передать, что ей очень приятно и шарлотка была просто изумительной. владимир улыбнулся, слегка заторможено и вновь отвернулся, услышав, как пищит чайник на плите. «я бы хотел его поцеловать», — внезапно возникла мысль в голове француза и тот дёрнулся, словно его ударили по лицу. он не собирался этого признавать. он собирался это подавить. потому что это — не франция. потому что здесь он — чужой. потому что потерять единственного друга было бы для него ужасно — сравнительно со смертью. эммануэль был влюблён во владимира. и понял он это как-то внезапно, резко, словно дал слабину мыслям, которые и днём и ночью были под контролем, и самая яркая мысль проскочила между сотен других. эммануэль был влюблён во владимира. в парня. в кого-то своего пола. в кого-то, кто уж точно не испытывал ничего подобного к нему самому. в того, кто не был миленой, в того, кто не откажет — он просто обматерит, перестанет разговаривать и присоединиться к тем, кто каждый день принижают его в школе. в этот раз ему не будет больно — в этот раз он точно умрёт. да может и не влюблён он! разве не могло ему просто показаться? он не разбирается в таких элементарных чувствах, как спокойствие или грусть, как может быть уверен, что снова кого-то любит? бред. однозначно, ему просто напекло в голову. -эмм? голос владимира прозвучал совсем близко, заставляя вынырнуть из омута страха. макрон почувствовал явно и чётко — это был страх. его он знал лучше всех. -что такое? всё нормально? -д-да, я amende. просто la diriger что-то закружилось, — макрон улыбался натянуто, неестественно — так, как подростки улыбались ему. владимир прищурился, заподозрив неладное. он знал, что мог надавить — француз был мягок, очень мягок — он бы сразу раскололся и всё рассказал. но владимир не мог. он просто не мог применить этот грубый приём на макроне. он просто был не в состоянии сделать что-то настолько грязное в направлении этого парня. владимир знал, почему. а ещё он знал, что эммануэль путался в словах только когда очень сильно волновался. или боялся. -эмм, — владимир окликнул француза, заставляя того по инерции вскинуть взгляд на украинца. отвести глаз от карих омутов. — поговори со мной. -н-нет, vérité, всё хорошо… -не ты ли сейчас путаешься в языках? — владимир вскинул бровь, заставляя макрона стушеваться от такой внезапной «атаки». — ты не доверяешь мне? -доверяю! — без промедления откликнулся эммануэль, тут же вновь вскидывая откровенный, доверчивый взгляд на украинца. — конечно я тебе доверяю, вов. п-просто я… зачем ты вообще спрашиваешь? -да потому что я хочу… — зеленский замолк на полуслове, закусив губу. — просто хочу, чтобы ты был в порядке. «чуть не проговорился», — мысленно дал себе оплеуху украиннец. макрон вдруг почувствовал себя в растерянности. почувствовал, как безвыходность стремительно подкрадывается со спины. владимир смотрел на него грустно, потерянно, неуверенно и он не мог этого вынести — это было выше сил парня. и только теперь макрон осознал. такую, возможно, шокирующую и горькую правду — макрон никогда не мог стерпеть несчастный взгляд украинца. потому что всегда его любил. -поговори со мной на французском, — почему-то прошептал зеленский. — расскажи о чём угодно. поговори со мной, эмм. и голос у украинца был несчастен. а возможно, эммануэль снова что-то путает. он ведь со своими эмоциями и чувствами разобраться не может, всё ещё барахтается в прошлом, как же он так легко утверждает о эмоциях других? не странно ли это? или может, всё время он просто притворялся? вводил людей в заблуждение? может макрон уже забыл настоящего себя. свою сущность. а забыл ли? что он забыл? что он больше не помнит? ему внушили счастье? потому что сейчас француз видит лишь тьму — она везде. окружает его со всех сторон. вокруг него тьма из боли и оскорблений. в его прошлом тоже тьма, только она из предательств, разочарований и злости вперемешку с обидой. макрону очень и очень страшно, потому что единственное солнце — сейчас перед ним. единственное солнце — украинец, который, когда хитро улыбается, прищуриваясь, становится похож на армянина. и эммануэль так боится, что оно угаснет, окуная его в беспросветную тьму, как раньше — которую он не помнит, но жутко боится; так боится, что это солнце ужалит, обожжет, стоит ему только попытаться приблизиться к нему. его первая любовь, у неё были серые глаза — про такие глаза говорят, что в них нет души. его первая любовь не была солнцем, он понимает это только спустя года, она не могла обжечь. вонзить в сердце нож — это одно, а сгореть от жара настоящего солнца — совершенно другое. совершенно по-другому больное, убивающее. — j'ai tellement peur, vova, — на лице эммануэля отразилась боль, словно он говорил против своей воли. — j'ai très peur de me brûler. j'ai très peur de refaire une erreur, tu sais, je me suis trompé tellement de fois. le thérapeute dit que j'ai encore du mal à faire la distinction entre les émotions et les sentiments. mais alors pourquoi as-tu l'air si misérable? pourquoi en suis-je si sûr? — он заглядывает в карие глаза замолчавшего владимира. — et pourquoi je ne veux pas que ton look soit misérable? j'ai vraiment envie de pleurer, vov. parce que j'ai tellement peur de refaire l'erreur, de te perdre,  — у макрона замирает сердце и он почти не дышит. — pourquoi dis-je de telles bêtises? l'impression que je suis hors de mon esprit en ce moment. que s'est-il passé avec moi? pourquoi ai-je tant envie de te serrer dans mes bras? cela durait depuis plusieurs semaines et je ne m'autorisais pas à y penser. parce que ça te ferait mal. parce que ça me tuait. mais maintenant, assis à côté de vous, pour une raison quelconque, je l'ai réalisé si soudainement. est-ce que je deviens fou? est-ce que mon esprit est bon? peut-être suis-je gravement malade mentalement? c'est tellement irrationnel, — француз чувствует, как мысли путаются, как его начинает уносить всё дальше и дальше, к мыслям из глубины, и он боится, что уже не сможет остановится. — je me sens mal. qu'est-ce qui est juste à ce sujet? qu'y a-t-il de bon là-dedans? si je perds à nouveau la tête, je ne pourrai plus contrôler mes émotions. les gens n'aiment pas ça, vov. les gens détestent ça. tout le monde me détestait pour ça. commencerais-tu aussi si tu me voyais du passé? le thérapeute dit que c'est le vrai moi. réel? je? veut-il dire que je m'oublie? et si c'était vrai? je n'en peux plus, ma chérie. j’ai très peur si les tonneaux d'amour doivent à nouveau être entreposés. ceux qui m'étaient chers sont morts une fois de mon amour. ils n'étaient pas humains, mais je les chérissais. «nous sommes responsables de ceux que nous avons apprivoisés». si mon amour te tue aussi, vov? que dois-je faire alors?! — француз уже не может сдерживать нахлынувших чувств, поэтому, цепляется за украинца и заходится в рыданиях, параллельно коря себя за такую слабость. владимир ему ничего не говорит, лишь оседает с ним на пол, прижимая к себе. он обнимает его крепко, руки подрагивают, и он и сам пытается сдержать слёзы. -je suis tellement désolé de t'aimer mon soleil. je suis vraiment désolé. désolé. je suis désolé, je suis désolé, je suis désolé, je suis désolé… je ne veux pas nous faire de mal. je suis tellement faible, je le sais. je ne tomberais pas amoureux de toi si je le pouvais, mais je ne peux pas! — макрон буквально выкрикивает последние слова и замолкает на пару секунд, словно испугавшись своего же надломленного голоса. — je ne sais pas quoi faire. il serait juste de partir, mais puis-je? je n'ai juste pas le coeur. je ne suis capable de rien de bon, vova. je viens de casser. et je te briserai aussi avec mon amour, qui est apparu comme neige en juillet, — парень медленно переходит на шёпот, в перерывах между предложениями всхлипывая. — je suis désolé que ce soit arrivé… que je te le dise maintenant, même si tu ne comprends pas… je suis désolé. pardonne moi pour mon amour, — и он замолкает, лишь рванное дыхание напоминает о его присутствии. макрон не знает, стало ли ему легче или наоборот, тяжелее. он не знает этого, просто не способен сейчас мыслить здраво и ясно. он лишь обхватывает владимира, словно тот спасательный круг, вдыхает запах его геля для душа. эммануэлю хочется исчезнуть, навсегда пропасть, чтобы его больше не нашли. эммануэлю иррационально страшно, потому что он даже не знает, чего именно боится. он знает, что владимир его не поймёт. вот сейчас он похлопает его по спине, скажет, что всё в порядке и макрон со всем справиться, а он поможет. но помогать бессмысленно. -pour moi personnellement, mon étoile, ce n'est pas dommage. je ne regrette pas de t'aimer. parce que c'est. je t'aime beaucoup, j'étais d'accord avec cela il y a longtemps, — когда эммануэль слышит тихий ломанный французский и чувствует вибрацию чужой груди, ему становится дурно. — il n'y a rien de mal à ce que tu m'aimes. parce que je peux te promettre que tu ne me tueras pas avec ton amour. car je ne me laisserai pas mourir. et je ne te laisserai pas. et vous savez, ça ressemble à un mélodrame traditionnel, — француз думает, что посмеялся бы в другой ситуации, но смех никак не достигает рта, так и застревая где-то в желудке. он чувствует себя плохо, почти ужасно. у него болит голова, ему холодно, ему нечем дышать. паника, внезапно возникшая, сбивает с ног резко и неожиданно, что довольно иррационально, ведь он и так уже сидит. зеленский поглаживает парня по спине, в попытках успокоить. ему и самому страшно, до жути, но он знает, что эммануэлю больше досталось от жизни, что он сломлен сильнее чем он. почти раздроблен в пыль. и именно поэтому сейчас украинец должен быть сильнее. -прости, возможно, сейчас не самое лучшее время для шуток, — шепчет он. — но я не хочу, чтобы ты открестился от этого. слышишь? я не хочу, потому что это причинит тебе боль. Je t'aime chéri. me laisseras-tu? эммануэль зажмуривается, сильнее сжимает кофту владимира. боль разъедает, заживо сжигает его. это паника? страх? он должен ответить, но язык не слушается. -je ne peux pas résister à dire «non», — француз хрипит, говорит с заминками и дышит прерывисто, словно задыхается. -эмм? — владимир пугается этого, пытается отстранить парня от себя, дабы взглянуть в его лицо. — эмм? стоит только макрону взглянуть на зеленского, как сердцебиение резко учащается, а дыхание наоборот. он почти задыхается, будто сама вселенная против существования его ужасных убийственных чувств. «эммануэль!..», — только и слышит он перед тем, как погружается в полную тьму — в его настоящий кошмар.

***

когда парень открывает глаза, на улице темно и луна светит в открытое окно. он чувствует тяжесть во всём теле, и как сильно болит голова. горло першит и он заходится тихим кашлем, а рядом что-то начинает шевелится. француз щурится, фокусируя зрение и присматриваясь — владимир. -вова?.. зеленский, видимо, окончательно проснувшись, резко вскакивает и, замечая очнувшегося француза, тут же подходит ближе. -господи святые, эмм, ты очнулся! — на лице у него встревоженность и радость. — ты вообще знаешь, как я испугался, когда ты сознание потерял?! макрон пытается улыбнуться, однако сил делать это долго не хватает. украинец внимательно осматривает его лицо, словно ища там какие-то повреждения или ответы. -когда ты успел выучить французский? — хрипло, шёпотом, дабы не нарушать тишины, спрашивает макрон. владимир усмехается, опуская взгляд. -тётя моего знакомого давала курсы по французскому. он уговорил походить с ним, а потом я подумал, что, было бы неплохо, если бы я мог общаться с тобой на твоём родном языке, — украинец пожимает плечами, словно оправдывается. эммануэль же молчит долгую минуту, разглядывая белый потолок. лишь тиканье часов нарушает эту тишину. а потом, в момент что-то решив для себя, он пытается принять сидячее положение, всё ещё кутаясь в одеяло. -да куда ты вставать-то сразу! — зеленский тут спохватился. — ты бы поспал, знаешь, всё равно домой не пойдёшь. ночь на улице, видишь? час уже, между прочем! — владимир сильно похож на курицу-наседку в этот момент, что немного забавляет макрона. однако он не сильно слушает парня. в его голове отчаянно крутятся шестерёнки, взвешивая за и против, помогая принять решение. он не умеет их принимать, но, к сожалению, ему приходится. взгляд его прикован к покрасневшим губам украинца, но он этого даже не замечает, как и того момента, когда в комнате снова воцаряется тишина. -эмм?.. -могу ли я…? — эммануэль лишь одними глазами указывает на губы парня, на что тот слегка улыбаясь, сам делает расстояние между ними меньше, всё же, не настаивая, давая макрону время подумать и проявить инициативу. или же, просто лечь обратно. однако француз, похоже, уже всё решил. он сокращает расстояние между ними резко и стремительно, впиваясь в чужие губы жадно, словно изголодавший зверь; словно мечтал об этом всю жизнь. проводит языком по нёбу, сталкиваясь с владимиром зубами. он сплетает их языки, образовывая единый танец — руководство этим танцем он передаёт зеленскому. тот же, почувствовав, что ему добровольно передали инициативу, зарывается рукой в кудрявые волосы француза, слегка запрокидывая его голову. он кусает его за язык, на что получает стон недовольства и удар в плечо, однако не отступает, делая так снова и лишь ухмыляясь в поцелуй. но макрон, в отместку, переключается на губы, замечая, что они на вкус, словно вишня. он посасывает его нижнюю губу пару секунд, прежде чем укусить и довольно отстраниться. -ауч! — вскрикивает владимир, тыльной стороной руки стирая маленькие капельки крови. — это нечестно! француз два раза коротко кивает, выпятив губу, мол «конечно-конечно, как скажешь». макрон всё ещё плохо различает чувства и эмоции — все-все, разные-разные. однако есть одно чувство, которое он понял с первого раза, внутренне не сомневаясь ни секунды. и чувство это было… l’ affection

«puis-je t'aimer mon cher? même si mon amour te détruit? me laisseras-tu?»

«tu es mon étoile, emmanuel. bien sur je te laisse. ton amour ne détruira personne — il ne me détruira pas. je vivrai cette vie heureuse. ensemble avec vous»