Моя тень

Мягкий лунный свет проливался сквозь круглое окно в крыше и стекал по стенам, как мороженое течет по рукам в жаркий день. Нигма провел ладонью по лоскуту света на каменной стене, и ему показалось, что его пальцы стали липкими, как от пломбира с фисташкой — мятно-зеленого с мелкими крапинками орешков — такой всегда ему покупала мама в детстве. На праздники, когда их дом был полон гостей, она надевала изумрудные серьги, которые отец подарил ей на годовщину свадьбы. Этот цвет сочной травы, приправленный хвоей и разбавленный каплей моря, полюбился малышу Эду еще тогда. В то далекое время, когда он был единственным жителем своей сообразительной головы. На улице ветер колыхал деревья. Эд вспоминал и поражался, как много с тех пор изменилось. ~ Холодный мертвый свет отражался во льду металла, разбиваясь на радугу и множась бликами по больнично белым стенам. Пахло сыростью. Стерильные инструменты томились в коробке в ожидании следующего гостя. Блестящие зубы скальпелей выглядывали из-за стекла, кривясь в акульей улыбке. Зоркий глаз микроскопа вглядывался в пасмурное небо. За окном ревел Готэм, а за кафельной стеной жужжали, подобно пчелиному рою, слуги закона, не знавшие никаких икон. Они редко переступали этот порог, жалуясь на низкую температуру, сомнительный запах и атмосферу помещения. Эдварда такой расклад устраивал — так никто не нарушал его и без того шаткий покой. Очередное недоброе утро кутает город в пальто и полосатые шарфы. Копы в участке даже не ходят — снуют между столов, как сонные мухи, пытаясь собрать себя заново после грозовой ночи, которой пока не суждено стать последней. Праздничное настроение застряло где-то в воздуховоде рядом с дохлыми голубями. Нигма ловко лавирует между полуспящими полицейскими, заходит в свою обитель, аккуратно, почти нежно закрывает за собой дверь и прокручивает в голове слова, услышанные в разговоре офицеров, когда он бодро прошел мимо: «У меня от него мороз по коже». Эд распахивает окно и вдыхает холодящий внутренности зимний воздух. Пусть так — боятся и уважают, работать не мешают. Только вот ни один из ответов, лежащих на разных весах блудницы-Фемиды, не подходит: не друзья и не враги. Люди, живущие в параллельной Вселенной, которые слышат в голове лишь один голос — свой собственный, но и его умудряются заглушать огненным пойлом, которое топит Готэм похлеще кислотного дождя. Люди, которые могут спать спокойно, помнить свои сны и не бояться открыть глаза, потому что все равно проснутся собой. Они делят с незнакомцами замызганные комнатушки с крошечными окнами под облупившимся потолком, кидаются друг на друга, выставив вперёд ржавое лезвие при любом мало-мальски подходящем случае, но ни с кем не делят свои мысли. Счастливцы! Знали бы они, как свободны, ведь могут размышлять о чем угодно, не страшась образов, всплывающих в становящейся чужой голове и не боясь ощутить кровь близкого человека на руках, очнувшись от очередного провала, так искусно подстроенного тем, вторым. «Чего сопли распустил, малыш Эдди? Обо мне задумался?» Нигма все ещё верит, что тактика средней школы работает: если не обращать внимание на обидчика, он успокоится быстрее. Он не верит психологам, вещающим о токсичности подавляемых эмоций. Он пока не подозревает, как скоро они подведут его, разорвавшись осколочной гранатой в измученной голове и окрасив весь Готэм ядовитым зелёным цветом, на котором вскоре проступят кровавые оспины. «Собираешься проспать весь рабочий день? Тогда уж пригласи Кристен составить нам компанию». — Замолчи! Самому умному человеку в участке не обязательно смотреть в зеркало, чтобы увидеть лицо человека, отравляющего ему жизнь — его лицо. «Давай пригласим её к нам? Бедняжка так безутешна после смерти офицера... точнее пропажи, но мы можем рассказать и о смерти!». Эд чувствует каплю пота, острой льдиной царапающей затылок и спину. Оставляющую порезы вдоль хребта и выворачивающую наружу сгнившие внутренности. Говорят, страх — холодное дыхание за спиной и желание бежать. Эдвард даже не пытается. Его главный враг — собственная тень, которая выживает даже в полдень. Выживает его из собственной головы, отвоевывая воспоминания человека, которым он когда-то был. Превращая их в ядовито-зелёную кислоту, которая однажды поглотит Эда и даже кости не выплюнет, как слюнявая псина. Совсем скоро он исчезнет. Если, конечно, не сможет договориться со своей тенью. По зеркальной глади змеёй бежит кривая трещина. Она похожа на диаграмму падения доллара, чёртов дефолт, который тащит в Тартар экономику страны и жизнь Эда. Несколько рубиновых капель падают на белоснежную плитку. Нигма нервно стирает их ботинком, превращая в кровавую усмешку. Тень скалится в кривом зеркале, а в голове Эда змеиным шипением растекаются слова: «Поиграем?»