Не отпускай

      Извиняться перед мертвыми уже давно вошло в привычку. За старые грехи, за непредотвращенную трагедию. За то, что он (такая уж сволочь) все как-то умудряется выживать. А значит, долго еще не встретятся. Долго еще ждать до того, как можно будет попросить прощения лично, а не у могильной плиты.       По ту сторону его, конечно, ждали, а Какаши отчего-то все задерживался в этом мире. Даже несмотря на профессиональные риски капитана АНБУ — он все равно оставался чертовски живучим, а обновленная молния райкири исправно крошила чужие ребра. Он медленно перегонял по возрасту Обито и Рин, становился выше, шире в плечах. Получал новые шрамы. И тихо радовался тому, что среди старых знакомых редко находились такие смельчаки, которые бы отважились заговорить с ним, по случайности столкнувшись на улице. Кому-нибудь ведь точно захотелось бы сказать о том, как сильно он был похож теперь на отца.       Может, было это чуть-чуть эгоистично, но на отцовскую могилу он все-таки ходил реже, пусть и ухаживал за ней так же кропотливо.        — Нам, наверное, не о чем разговаривать, — мрачно заключил Какаши в один из таких визитов. Засохшие головки белых лилий согласно качнулись. Отец, очевидно, разделял его мнение. И точно бы похвалил, узнав о том, что его сын по собственной воле взял на себя заботу об одинокой могиле девочки из неизвестного клана.       У Рин не было никого. Какаши, часами простаивая возле злополучного мемориала, упрашивал Обито присмотреть за ней. Ну, там. Там, где они наконец-то вместе.        — Ты прости. Я не сдержал обещания. Не смог уберечь. А она… Знаешь, она защищала меня все это время. Все эти годы. Не заслужил я такого, верно?       «Дурак, — тут же отрезал бы Обито. — Дурак ты, Какаши. Раз уж Рин решила тебя защищать, то она бы точно никогда об этом решении не пожалела».        — Это да, — соглашался Какаши вслух. — Она, наверное, была слишком хорошей. Слишком хорошей для нас обоих.       «Но выбрала все-таки тебя», — усмехался в ответ воображаемый Обито. Почему-то он всегда представлялся Какаши именно таким: искренним, беззлобным, с улыбкой от уха до уха. Он был таким и при жизни, только вот Какаши упорно этого не замечал. Намеренно не хотел замечать.       И совсем уж редко (но всегда до бешено колотящегося сердца и сбитого дыхания) Обито менялся. Где-то в вязкой темноте ночного кошмара, когда фокус вдруг смещался с окровавленных губ Рин. Тот другой Обито крепко стискивал зубы и решительно направлял на него острие куная. Шаринганы в обоих глазах кровоточили и горели неистовым ненавидящим пламенем.       А Обито-номер-один все так же улыбался, сидя на своем камне, весело болтал ногами и, гордо поправляя защитные очки, заявлял: «Не дрейфь, я позабочусь о ней там. А ты будь рядом с ней здесь. Договорились, Какаши?»       И Какаши был рядом. Настолько, насколько это возможно. Неизменно откладывал от полученного жалования деньги, покупал Рин цветы, чего никогда не делал, когда она была жива. Он и в принципе никогда не покупал девчонкам букеты. Рин была единственной.       Чувство вины порой разыгрывалось не на шутку и выедало в прожженном сердце очередную брешь. И Какаши просил прощения. Постоянно. Правда, совсем не за то, из-за чего его грызла совесть.       Он смущенно чесал макушку и, опускаясь на одно колено, тихо извинялся за то, что не навещал ее на прошлой неделе («Прости, валялся в госпитале с пробитым плечом…»), за то, что совсем не бережет себя на миссиях, не слушая ее советов профессионального медика, за то, что бывает неразговорчив, а если и говорит подолгу, то обязательно о чем-нибудь грустном. «Такой уж я человек, Рин». В голове, тем временем, упорно пульсировало: «Не нужно тебе было влюбляться».       Даже не видя вживую ее лица, хоть оно и постоянно было перед глазами, и ненароком ее черты проступали в совершенно чужих лицах незнакомых девушек (счастливых девушек, живых девушек), Какаши все равно не смог бы выдавить из себя те две самые страшные фразы.       «Прости, что не смог полюбить тебя».       «Прости, что убил тебя».       Слова застревали в горле и обжигали глотку до сухого кашля. Это был его персональный триггер. Какаши слишком отчетливо помнил, как слетев с катушек, чуть было не убил молодого врага — будущего единственного друга. Тем же самым несовершенным, диким чидори. Просто потому что имя Рин было священно. И осквернить эту святыню он бы никому не позволил.       Иногда, отправляясь на встречу с Рин, Какаши особенно остро чувствовал осторожную чужую чакру. Будто прерывистым дыханием в спину. Какаши знал, что кохай его по-прежнему выслеживал. Конечно, не для того, чтобы всадить кунай между ребер — это уже было давным-давно в прошлом, вместе с холодным отпечатком Корня, превращавшим застывшее лицо в маску. Для того чтобы понять.       Какаши, разумеется, только поощрял то живое любопытство, которое то и дело проклевывалось у Тензо в глубине души. Вполне себе здоровое, свойственное нормальному подростку. Тензо хотелось быть к нему поближе. Быть хорошим напарником, быть хорошим другом. А еще узнать наконец, почему чуть не лишился жизни, неосторожно упомянув в драке имя неизвестной мертвой девушки. С этим уже дело обстояло сложнее.       Бывало и такое, что, наоборот, кохай не прятался. В штабе, наверное, каждая собака знала о том, где можно отыскать капитана Ро в свободную минуту. И Тензо, застыв в нескольких метрах от надгробия (имя, высеченное на камне, успело отпечататься уже у него на подкорке), сдержанно рапортовал о том, что Какаши ждут где-то еще. Вместе с грузом свежих обязанностей.       Какаши вздыхал и, помня о том, что первым субординацию Тензо никогда не осмелится нарушить, бесстрашно начинал разговор, отдававшийся режущей болью в груди.        — Она была хорошей, — однажды бросил он невпопад. Кохай встрепенулся. Он и без того смотрел всегда на Какаши во все глаза, но тут-то случай был особенный, верно? Какаши по привычке почесал затылок. «Прости, Рин, привожу гостей без разрешения. Точнее, сами приходят, чтобы меня забрать».        — Тензо?        — Да, семпай?        — Ты бы ей понравился.       У Тензо тут же порозовели щеки. «Ну, что ж ты такой, а?» — подумал Какаши, прекрасно осознавая, каким невиданным одолжением с его стороны это было: чтобы он и вдруг так вот запросто раздавал комплименты? Не-а. Это не про вашего черствого капитана.        — Знаешь, она вообще была очень доброй. Всех любила.       «Даже меня. Чем только заслужил?»        — Я понимаю, семпай. Она ведь… — кохай на секунду задумался, пытаясь подобрать верное слово, — она была особенной. Для вас.       Она, она, она… Оба они все-таки сознательно (пусть и не сговариваясь) старались не упоминать ее имя вслух. Снова триггер. Чертов триггер для Какаши, а теперь вот, пожалуйста, уже не только для него. Еще для одного человека.        — Хокаге-сама уже ждет вас на приеме.        — Ты иди. Я догоню.       Тензо коротко улыбнулся — этой своей квадратной, неоформившейся еще улыбкой. Не хитрите, мол, не меня же Третий хочет видеть.        — Только не опаздывайте.        — Договорились.       Глядя в спину кохая, Какаши думал о том, что Тензо, пожалуй, очень хочется обернуться. Увидеть своего семпая вот таким — застрявшим между прошлым и настоящим — и простодушно предложить помощь.       Он определенно понравился бы Рин. Рин смотрела на Какаши с укоризной, такая маленькая, не достающая теперь и до плеча, но до ужаса серьезная и решительная. Прозрачные пальцы крепко держались за руку в когтистой черной перчатке.       «Зачем отталкиваешь?» — напрямую спросила Рин, нахмурив брови. Какаши мотнул головой.        — Не отталкиваю я. Все хорошо. Рин, послушай… Это, наверное, первый раз за все время, когда я хоть что-то сделал правильно. Как умею, но все же отвечаю за него.       Рин удовлетворенно кивнула. Она-то знала. Знала, лучше, чем кто бы то ни было. Наверняка присматривала за ними неотрывно все это время. «Годы, — подумал Какаши. — Все эти годы. Видишь, Рин, меня уже называют семпаем. А тебе по-прежнему тринадцать».       Годы шли, и где-то внутри шевелилась смутная и пугающе правдивая мысль о том, что, может, на самом-то деле так он всего лишь спасал самого себя — всеми этими циклами прогулок и разговорами вслух. Потому что — подсознательно — не хотелось оставаться одному. Внутри тоже сидел тринадцатилетний ребенок. Не такой сильный, как Рин, и не такой бесстрашный, как Обито. Хотелось заглушить это гулкое эхо пустоты, тянущей на дно, сводящей с ума. Заглушить вот так, разговорами с мертвыми, потому что с живыми говорить не очень-то получалось.       Тензо был исключением. Время от времени набирался смелости, чтобы спросить о самых очевидных и естественных вещах, которые разум идеально обученного убийцы пока что отказывался принимать. И тогда-то вечно холодный и равнодушный капитан загорался. У Какаши своей философии почти что не было, да и говорить красиво он никогда не умел, но Тензо с жадностью ловил каждое его слово. Наверное, они оба учились заново проявлять эмоции. Вот так. «Не отталкивай», — просила Рин. «Не отпускай», — думал Какаши, глядя на кохая. На редкость эгоистичный вариант спасения. Хотелось думать, что не такое уж и великое будет это предательство, если когда-нибудь он вдруг окончательно переметнется на сторону живых. Могилы всегда молчали в ответ, а Тензо (при очень большом желании) мог и упрекнуть, и надерзить.       «Хорош… У меня учится».       Если уж по-честному, то и Рин, и Обито были бы только рады. И Минато-сенсей, который тоже чертовски переживал за него все это время, хоть и должность Хокаге обязывала быть сдержанным — тем более перед отрядами АНБУ.        — Вы уж простите, — по привычке начинал Какаши, пряча за маской виноватую, неумелую улыбку. Не то чтобы когда-нибудь он особенно любил кошек, но теперь Кот ходил за ним по пятам неотрывно. Вытаскивал из этого мертвого одиночества.       Приближалась осень, медленно подступали холода, и Какаши терпеливо оберегал Рин от осыпавшейся багряной листвы. Система привычек засбоила, когда среди хрустящих листьев, принесенных ветров, обнаружились вдруг тонкие вишневые ветви. Аккуратно подрезанные и, что самое абсурдное, цветущие. Настолько живые, что защипало в глазах. «Нежные и хрупкие. Почти как и ты, Рин».       Он осторожно поправил ветки. Почти что букет. Молодец, постарался. «Не стоило. Совсем не стоило. Но она бы обрадовалась».       Может быть, разумнее было и промолчать, но Какаши уже изводила эта тишина. Тишины он наслушался и среди могил. Поэтому, наверное, было не таким уж плохим решением почти что припереть кохая к стенке в полупустой раздевалке и спокойным тоном объяснить, что в поздних числах августа сакура ну не цветет. Не положено так в природе.       Тензо посмотрел на него снизу вверх бесхитростным взглядом.        — Как вы догадались?        — О том, что вишня цветет весной? Ну, скажем так, общеизвестный факт. Не знал?       На лице у кохая было ясно написано: «Издеваетесь…» Какаши миролюбиво поднял ладони.        — Ладно, ладно. Ну, а кто кроме тебя еще? Только ты все же лучше на глупости чакру не трать.        — Это не глупости…        — Да, тут согласен. Спасибо. Правда, спасибо.       Тензо смущенно опустил глаза.        — Как-то постеснялся покупать цветы у кого-то, — тихо пояснил он. — Чтобы лишний раз не тревожить гражданских… Ну, своим видом.       Какаши усмехнулся. «Да, понимаю, понимаю». Он и сам ходил по улицам обычно полностью закованный в броню. И не отстегивал ножны с клинком — ну, мало ли…        — Это ты зря. Люди не кусаются, — все же пожурил он.       Тензо уже успел зарекомендовать себя как тот, кто всегда держит слово. И, может быть, до сих пор помня о том, как в разгромленной лаборатории бросил Какаши обвинение в убийстве, отчаянно обвиняя себя за эти больные слова, дал себе самому обещание искупить вину перед именем Рин. Хоть даже и не был с ней знаком.       Почему-то захотелось встретиться взглядами: глаза в глаза. У Тензо были темно-карие, почти черные, но изредка светлели, и вот тогда проклевывалось какое-то неожиданное невесомое сходство с Рин. Может, потому что смотрел именно так — как и она все эти годы. Особо ни на что не надеясь, но с привязанностью на грани влюбленности.       «Опасно это», — мелькнуло в голове. Хотелось щелкнуть кохая по голому лбу, который без протектора казался непривычно крупным, но по-детски беззащитным. Какаши беспрепятственно запустил ему в волосы ладонь, приподнял челку, но все-таки не оставил щелбан: рука без перчатки вдруг как-то особенно ярко почувствовала, что у Тензо лоб совсем теплый. «Живой он. Поэтому и робеешь перед ним», — подумал Какаши, отнимая ладонь. Тензо, уже привыкший к таким домогательствам со стороны семпая, поспешно поправил потревоженные волосы.        — Если вдруг погибну раньше тебя, то будешь мне тоже носить цветы. Ладно?       Смерть и так постоянно гладила их по головам. По расслабленному тону Какаши Тензо быстро сообразил, что семпай в порядке. В хорошем настроении. «А еще очень благодарен тебе», — добавил Какаши про себя.       Тензо расправил плечи и, пряча улыбку, гордо произнес:        — Вы не погибнете. Я не позволю.