Повесть о молочном опьянении

Малье словно хотелось творить. Её душа трепетала от красоты природы. Она осознавала, что никогда не чувствовала такого могущества, какое издавали эти скалы и старые леса. Они стояли на лугу, среди вялых трав, которые росли в очень влажной и мягкой земле, словно вовсе грязи, в которой были покрыта и их обувь, и издавали приторный запах легкой гнили. Среди трав пробивались мелкие деревца, вдалеке виднелся сосновый лес. – Болото какое-то, – выразился Биккьер, – Куда теперь идти, что делать? – Пошли прямо, – предложила вторая. И они пошли прямо, утопая в грязи. И их ноги устали, но они шли, и вдалеке начал коптиться дымок. И Гаттовна начала идти в сторону дымка все напористей, и вот уже было видно странные шалаши, сделанные из старых бытовых приборов, матрасов, закиданные старой одеждой, которая раньше могла быть дорогой, приколоченные досками и залитые старым, выброшенным клеем. Шел запах жаренного мяса, вокруг костра сидела пара огромных, грузных, грязных гиен. Они выглядели очень спокойно в сторону путешественников, и не смотря на их угрожающий вид, в их глазах была мягкость и дружелюбие. Они понимающе смотрели на пару, шагающую в их сторону. – Мы должны с ними сделать контакт! Мы так быстро движемся к цели, – высказала Малья. Огромная гиена темного, словно угольного, цвета, встала и крикнула: – Идите сюда, беженцы! И они пошли к племени на встречу, надеясь на намек. Была надежда на то, что гиены знали что-то про племянников Вотея. Ведь в его жилах была гиенья кровь, и его сестренка была вместе с гиеной. Не сложно предположить, что ребенок будет очень схож с гиеной. К ним подошла самка бурого, черного, словно уголь, цвета. От нее шел неприятный запах. – Почему вас выгнали? Белая явно породиста, да еще и не простого рода. Как только она открыла пасть, издалась вонь гнили. Биккьер отвел взгляд в сторону. Малья решилась ответить – Меня попросили найти ребенка. Его мать тут жила, помесь гиены и лабрадора. А рядом со мною писатель, желавший увидеть красоту природы. – Помесь? Была тут одна, вислоухой звали. Действительно, было двое отпрысков. Сосиска и Крючок. Ну и больным Крючок был, родился с гнутым хвостом, плохая примета, говорила же, убейте, пока не поздно, его мать тоже вся в глистах была. И Крючок, сам по себе, как глист. Мать, Сальта, сдохла после родов. А Сосиска, как вышла из утробы, сразу начала грызть Крючка. А тот орал, и не защищался. Вот мразь. А когда они подросли, Крючок ревел от чего можно и от чего нельзя. И надеялся на Сосиску. А та потом сбежала, а он как обычно, за ней. Сдох, наверное. Это все звучало идеально. Они так быстро дошли почти к ответу загадки, лишь неизвестно, мертвы ли они, или один из пары жив, или живы оба. – А что они из себя представляли, какой окрас, какой настрой? – Серенькие. С белой мордочкой. У Сосисы глаза были такие умные, зеленые. Она вообще никого не слушала, поэтому, наверное, и сбежала. Не нравилось ей. Крючок был с гнутым хвостом, родился таким. Куцый, исковерканный хвост, очень плохая примета. Сбылась, больной был. Сдох, наверное. Слабый очень, глаза слезились, он постоянно ревел. И уши, ушки висели у него. Потому что у матери висели, или потому что больной. Кстати, вы будете у нас оставаться? У нас каждый день одинаков. Не уходите. Нам одиноко с друг другом. Новостей никаких нет, мы устали от жизни. Ведь она так скучна, так одинакова. Так монотонна. И настанет момент, когда все интересное, новое, все кончится. Оно уже кончается, ничего нового никогда не было, лишь слегка меняется, дабы снова стать обыденным. Развесели мою старую, измученную душу, странник. – Смотря на твой настрой, развеселить я тебя не могу, благодарнейшая. Ведь твое отношение к происходящему полностью зависит от тебя, и поскольку ты решила, что ничего тебе не приносит счастья, так и будет. Решив найти счастье в цикличности, которую ты видишь, было бы веселее, если только ты не желаешь быть в напряженном состоянии того, что ты боишься своего взгляда. В любом случае, мы голодны с дороги. Если у вас есть желание, мы вас попробуем развеселить за пищу. – Возможно, ты права для себя. Возможно, счастье есть твой смысл существования, и ты ищешь его там, где его нет. Я не вижу смысла в счастье, ведь чувства мне ничего не дали. Я хочу смотреть на мир своими глазами, понимая его для себя. И вижу, что мы ни к чему не стремимся, а кто стремится – идет к своей, личной иллюзии. Я не буду создавать себе иллюзий. – Ты не можешь быть уверенна, что установка целей – иллюзия. Лишь для тебя, по твоему выбору нахождение смысла является иллюзией. Мы все живем в одном мире, и я уверенна, что мы тут не случайно. Огромная, лохматая гиена взяла Гаттовну за лапу, и за лапу Гаттовны схватился Биккьер. Они медленно дошли до костра, где на палочке жарилась крыса, а рядом и что-то, что отдаленно походило на конечность. Серому другу Мальи было слегка не по себе. – Малья, ну Малья, а что мы тут делаем? Может быть пойдем от сюда? Мне тут не нравится. Ну Малья, ну дорогая, ну может быть пойдем? – нашептывал Биккьер Гаттовне на ухо, приподняв его и чуть ли не засовывая нос в раковину. – Молчи, и не мешай, мы тут не на красоту смотрим. Мы попали на след, мы скоро дойдем до истины, как ты не понимаешь? Нас кормят, и с нами добры. Нам нужно пользоваться возможностью, вдруг мы умрем от голода? Нам нужно жить. Ешь, пока дают, – начала шептать теперь в ухо Биккьера Гаттовна, через его желтую шапку, надеясь, что он услышит, ведь говорить надо было настолько тихо, что бы их не услышали. Ведь пара явно была на территории в корыстных целях, и рассказ историй и обмен мыслями для борзой были лишь способом получения необходимого. Самое важное – информация о потенциальных детях Аспирапольверича, и в добавок, она добилась питания на этот день, а это было очень кстати, ведь её желудок сильно свело от голодных болей. А вот Биккьеру было словно все равно, есть в нутре еда, или её нет. Он просто боялся непонятно чего, не собираясь противостоять животному страху перед дикарями. Перед тяжелыми, вонючими гиенами, которые не особо интересовались гостями, а единая встретившая их смотрела в небо, сидя поодаль от костра от которого ушли её соплеменники, освободив место для прибывшей пары. Казалось, что интерес к историям у большой гиены был очень мал. Словно ей этого вовсе не хотелось. Про Биккьера рассказывать показалось подлым, ведь он сильно стеснялся. Про себя говорить не хотелось, был страх того, что эту информацию используют против неё. Но они достаточно развеселили и сменили ей обстановку лишь своим необычным видом и присутствием, либо же она просто так верила, и открывать пасть, пока она чего-то не спросит, желания не было. – Мы вас содержать тут не будем, у нас достаточно голодных ртов, – вдруг резко начала разговор гиена, – идите на болота, там достаточно грибов и возможно пару зверей умрут. Но вы не надейтесь только на падаль, вы худые и изнеженные городом. Больше говорить ничего не буду. Убирайтесь, пока я не передумала. Гостям не понравилась смена настроения хозяйки территории, но они молча поклонились, запомнили, где, по её мнению, самое удачное место охоты, и пошли в сторону густого леса, пока их лапы тонули в вязкой, липкой грязи, заросшей мхом и издававшая приторный запах болота. Болота находились далеко, и не смотря на удачное местоположение, в таком заросшем и гнусном месте никто не хотел жить. Все же в приоритете было встретить Сосису и Крючка, уговорить их и уйти с Выселок, и Гаттовна считала, что пожить на болотах будет отличной идеей. Все равно они быстро маленьких гиен не найдут, и жить им придется долго. Борзая начала думать вслух. – На болотах хорошо, потому что у нас будет пища, но, если туда часто кто ходит за ягодами и грибами, нас быстро найдут. А может Крючок с Сосиской будут сюда ходить, то мы их узнаем, и расспросим. Но если нас захотят съесть, то мы умрем. Будет ли это удачно? – Удачно ли вообще то, что мы тут оказались? Я признаюсь, я не думал. Я вообще не думал, а только представлял. Я боюсь, мне страшно, я не хочу так сильно мучатся и испытывать боль от страха того, что я действительно могу умереть в любой момент от болезни или голода. Я боюсь, что мы тут застрянем и умрем. Я очень хотел написать еще одну книгу, еще узнать нового, но я чувствую, что тут мне не до этого. Я жил в иллюзии и в своих фантазиях, воображая, что жизнь в Выселках свободна и проста. Я увидел лишь малую часть, и мне неприятно осознавать, что худшее впереди. – Биккьер, ты делаешь поспешные выводы, так же, как и в ситуации, в которой ты признался. Мы не знаем, легко или просто тут живется, и встретили только одного представителя. Стоит помнить, что наши переживания беспокоят лишь нас самих. Многим намного хуже, а нас даже накормили. В лесу есть ягоды, там есть падаль. Я уходить не буду. – Я очень к тебе привязался, я тебя люблю, ведь никто ко мне не относился так бережно и потакал моим малейшим желаниям. Ты мне дала теплое место, ты меня накормила и предоставила свою компанию. Ты даже восполнила мое желание увидеть Выселки. И хоть я боюсь Выселок, еще больше я боюсь потерять тебя в своей жизни. Ведь как только ты перестанешь обо мне беспокоится, обо мне перестанут беспокоится и остальные. И мои письма, картины, другие мои проблемы и переживания, все лежат на мне. И мне очень страшно осознавать, что я один в этом огромном, жестоком, скучном, заполненным ложью миром. И пока мы вместе, у нас с тобой есть маленький, личный мирок, в котором мои произведения имеют ценность. В котором я сам имею ценность. Борзая ничего не ответила. Ей было приятно осознавать, что к ней испытывают привязанность, не связанную с корыстными целями. Ту привязанность, которую испытывают теперь к ней не от её должности, не от качества работы и скорости подписания бумаг. Не от её породистости и статуса, а от того, что Биккьеру приятна компания Мальи. Ему приятна была её любовь и чувства, и ей было приятно давать свою любовь и заботу, и получать взамен, нежность и преданность, компанию вечно смущенного художника. Хоть и самому Биккьеру было очень выгодно находится под покровом Гаттовны, он сам признался в истинных чувствах. И ей очень хотелось верить ему, доверять его словам, не подозревать пустой лести ради выгоды. И хоть был страх оказаться использованной, она осознала свои ошибки. Она очень легко поддавалась приказам. Ведь Вотей мог запросто лишить её работы на следующий день после прихода на работу, ни смотря на то, что она выполнила его приказ. Ведь никто никогда гарантий не дает. Ведь все слова, все правила и указы могли быть ложью. Она жила во лжи, и без этих ложных правил жить было бы невозможно. А проверить на правдивость невозможно. Правда была у каждого своя, правда, в которую сам он и верит.