Счастье

***

      — Я люблю тебя, Мэйбл Пайнс, — взгляд серебряных глаз устремлён в весну в глазах напротив. Слова твёрдые, уверенные и впервые произнесённые вслух. Любить… Любить в первый раз, словно в последний; отдавать себя всю, доверять — как же это было трудно для неё. Её никто никогда не учил любви. Родители прививали, что деньги и власть — главное в жизни, и Пасифика почти верила им. С детства видела лишь фальшивые поцелуи на камеру и игнорирование друг друга в тишине пустых коридоров. Отец спокойно водил девушек в дом, мать не появлялась по несколько дней. Пасифика верила, что такое нормально, такое естественно. Открывая романы — тут же закрывала, считая всё написанное чушью. Да разве ж может у людей сносить голову от какого-то чувства, выброса эмоций? Разве можно целиком и полностью довериться человеку? А как они пишут, мол, за любимого горы свернуть можно, а в деньгах и счастья-то никакого нет. Она презирала подобное. До своих двенадцати лет Пасифика Нортвест была убеждена, что у неё будет всё, как у родителей. Пока в их Богом забытом городке не появилась забавная девчушка с громким голосом, яркими свитерами и звонким смехом. Наверное, никто не бесил богатую на тот момент Пасифику, как простая и немного нелепая Мэйбл Пайнс. И никто не смог так сильно ей понравиться. Единственная, кто захотела увидеть в ней человека, а не куклу с накрашенными ресницами. Пусть и не сразу. Рядом с ней сердце билось так быстро, так громко. Это раздражало. Пасифика не понимала, а потому пыталась заглушить всё насмешками над Мэйбл. Иногда даже получалось её зацепить, обидеть. Торжествуя, Нортвест ненавидела себя.        Было бы проще забить на эти чувства, если бы Пайнс перестали приезжать каждое лето в Гравити Фолз; но наплевать на первую влюблённость, когда видишь её каждые три месяца, буквально живёшь от лета к лету, чтобы только обнять её — невозможно. Пасифика даже не пыталась с кем-то встречаться, хотя многие заглядывались на неё. Но зачем ей бабочки-однодневки, тянущиеся лишь к внешней красоте, когда есть она, эта забавная девчушка в разноцветных свитерах, знающая наизусть почти всю Пасифику (не считая, конечно, романтических чувств подруги-врагини), готовая разделить с ней последний кусок, рассмешить, когда грустно, обнять, когда это практически необходимо, чмокнуть в щёчку, оставив малиновый след от блеска? Да, от лета к лету. Но эти три жарких месяца, которые Пасифика ежегодно проводит с Мэйбл, — самые восхитительные, самые нежные, удивительные. Постепенно открываться той, кто изначально бесила; позволять себе быть настоящей; доверять — сложно для Нортвест, но любовь к весёлой Мэйбл безусловно выигрывала битву внутри её души. Пасифику даже не удивляло, что она полюбила девушку — признаться, будучи маленькой, она никогда не могла удержаться, глядя на новую пассию отца, от мыслей: «Вот была бы я парнем, тоже с ней встречалась». Про Мэйбл она думает, что парнем быть и не нужно — нужно просто любить. Даже не встречаться. Просто любить. Любить, как нечто самое важное, хрупкое и великолепное, но… не осмелиться признаться.        Диппер быстро всё понял. Неудивительно. Девушка всегда признавала его достаточно умным парнем. — Смотришь на неё, как я на Венди четыре года назад, — потягивая коктейль, заметно изменившийся парень встал рядом с Пасификой, что, прислонившись к стене, с улыбкой наблюдала, как Мэйбл танцует. — Только ещё нежнее. Пасифика подавилась пивом, которое смогла получить за красивые глазки, и, возмущённо сверкая ими же, попутно откашливаясь, повернулась к Дипперу. — Ты несёшь полную чепуху! — как можно самоуверенее прошипела девушка. — А чего заводишься так? — абсолютно расслабленно и с ехидцей протянул брат Мэйбл. — Ты ведь взглядом убить готова каждого, кто к ней подходит. И, к своему стыду, Пасифика не могла не согласиться. И вот целый год Диппер хранит её тайну. Не рассказывает, молодец. И так же весь этот год он ожесточённо ей доказывает, что пора признаться, что бояться быть отвергнутой — нормально, но лучше сказать, ведь… никогда не знаешь, какой день станет последним. Кто бы мог подумать, что это их сблизит. Мэйбл — дурочка — кажется, хочет их свести. Когда Пасифика звонит им, Мэйбл всеми силами пытается их оставить вдвоём — то пора в ванную, то мама позвала, то ещё что-то. Глупая. Именно её голос и смех заставляют жить, а не что-то другое. Никакие Дипперы не смогли бы заменить её.        — Что же ты молчишь, Мэйбл?! — голос ломается; тишина, что нависла над ними, нагнетает, бьёт по нервам, Пасифике очень хочется плакать, но она лишь берёт возлюблённую-подругу за руки и пытается найти её взгляд, где-то в глубине души проклиная Диппера: если Мэйбл не любит её?.. Сегодня. Она решила признаться именно сегодня. Тридцать первое августа. День рождения близнецов. Глупо, до чёртиков банально, но… Когда ещё? Они же снова уедут на целый год! Снова одиночество до июня, холод без её объятий, боль без её поддержки. Да она с ума сойдёт! А если Мэйбл скажет… Скажи, пожалуйста, хоть что-нибудь, милая. Пасифика готова кричать. Уже основательно плевать на весь мокрый букет, лежащий на старом, прогнившем кресле. Пасифика потратила всё утро, чтобы собрать эти цветы именно для Мэйбл — тщательно выбирала каждый цветочек: нежные васильки, весёлые ромашки, яркие одуванчики и ещё много различных, название которых Пасифика не знала. Да, она могла не морочиться — купить какой-нибудь дорогой, элегантный букет в цветочном: деньги были. Но Мэйбл нечто большее, чем цветы с витрины. Она — солнце. Она — поле. Она — неудержимый свободный ветер, который просто не поймать. Она — всё. Всё, ради чего Пасифика готова не поддаваться тоске, продолжать работать, идти вперёд, жить… Пасифика давно не та избалованная девочка. Она стала сильнее. Но рядом нужна Она. Нужна Мэйбл. А иначе кто подаст руку, если Пасифика вдруг сорвётся в яму? Кто будет освещать этот тёмный путь своей улыбкой? Кто, если не Мэйбл Пайнс? Дождь пошёл. Чёрт бы его побрал. Пошёл, когда она уже собиралась идти к Хижине Чудес с собственноручно собранным букетом. И Пасифика побежала. Под дождём, дрожа от холода, слыша, как хлюпает вода. Та маленькая капризная богачка этого бы не сделала. Она не умела жить ради кого-то. Она не хотела отдавать всю себя любви. А та, кто смотрит на Пасифику из зеркала каждый Божий день, — она может. Эта Пасифика научилась доверять. Двенадцатилетняя она презрительно фыркнула бы. Семнадцатилетняя она бежала изо всех сил, лишь бы отдать эти цветы в руки любимой, сказать ей: «С днём рождения!» и наконец-то уже проговорить эти три заветных слова: «Я люблю тебя». Потому что Мэйбл Пайнс — человек, которого можно любить. И неважно кто ты в прошлом — Мэйбл принимает тебя настоящую. Неважно, что ты говорила тогда — Мэйбл слушает сейчас. Мэйбл одна из немногих, кому она действительно нужна. И кто нужен ей. — Скажи хоть что-нибудь, Пайнс, — умоляюще шепчет Пасифика, утыкаясь лбом повыше груди возлюбленной. Внутри всё рушится, когда Мэйбл высвобождает свои руки из её. Аккуратно и осторожно. Словно бы боится сломать, не зная, что уже ломает. Но тут же залечивает обратно, крепко стискивая в объятиях. — А я-то ведь верила, что ты в Диппера влюблена… — растерянно шепчет именинница. И Пасифика не может сдержать смех — искренний, пусть и немного истеричный. — Не знаю, люблю ли я тебя, Пасифика Нортвест, — впервые она видит Мэйбл настолько серьёзной и даже слегка грустной. — Но, знаешь, Пас, если бы мне предложили жить с тобой, делить твою фамилию, быть рядом и в радость, и печаль, я бы ответила: «Да». И смех Пасифики становится счастливым — слегка приподняв возлюбленную над землёй, она в восторге кружит её. Слёзы совсем не горя текут по её щекам. Кто бы мог подумать, кто бы мог…

***

      Сейчас, когда прошло чёртовых семь лет, когда они живут в пусть небольшой, но своей квартирке, когда не боятся говорить друг другу правду, Пасифика хочет показать себе маленькой язык: да, любовь есть, да, человеку можно доверять всецело и полностью и да — счастье совсем не в деньгах. Счастье Пасифики заключено в ней — Мэйбл Пайнс.