мольба

Ёнджун, прячась за процедурной, курит клубничный Elf, и когда дым, едва коснувшись легких, выходит наружу, чувствует себя опустошенным. Ему бы построить в себе устойчивый беззаботный мир, но как бы Ёнджун не пробовал, отчего-то все равно остается шатким и полным забот. Ёнджун замерзает сам в себе и оттого бросается в пламя Субина почти инстинктивно. В глазах Ёнджуна — мольба, тихая, лихорадочная. В глазах Ёнджуна — мольба, рассыпающаяся по лопаткам Субина дрожащими поцелуями. Субин ищет в себе себя и как-то находит Ёнджуна. Субин Ёнджуна греет почти по-отцовски, сгребает со всей дурью в красивой голове и строит заново, клеит в перерывах между терапией заботливо трещины и надеется однажды задохнуться в его сладком дыме. Мир Субина поделен на два, хотя сам Субин ощущает себя целостным. Те, кто ходят в белом, зовут реальность Субина противным «субъективная». Субин не согласен в корне. Он зовет ее просто «цветная». Субин ненароком приглашает Ёнджуна сразу в две и наблюдает со стороны, как в обоих Ёнджун с поразительной скоростью обживается. Еще немного и перенесет к нему тапки и желтую зубную щетку, стоящую на тумбе около койки. Субин срывает с ёнджуновых губ морозный клубничный поцелуй и велит перестать курить эту гадость. Субин прячет в себе свое тягучее темное, позволяя Ёнджуну греться, как о костер, но ближе подходить не разрешает. Субин боится, что шаткий Ёнджун, подойдя чуть ближе, споткнется и, увидев в свете костра Субина настоящего, ненароком сгорит. Но Ёнджун настойчиво тащит щетку в субинов мир и вокруг его дома выращивает незабудки. Ёнджун свой клубничный Elf больше не курит, теперь в его легких темным осадком Субин. И спорный вопрос, что хуже. — Ты мне нужен, — шепчет Ёнджун в приоткрытые вишневые губы, и в глазах Субина — лед. Субин прижимает нежно, по вискам губами просит прощения и мысленно корит себя за то, что не углядел и все же дал Ёнджуну загореться. Субин тонуть в своем тягучем темном привык, Ёнджуна там видеть не хочется. — Ты привыкнешь без меня, — говорит Субин звездной февральской ночью, обжигая ладони о ёнджуновы щеки. Субину осталось немного, стационара пять или шесть недель, а потом опять амбулаторное и доктор раз в две недели. Ёнджун смотрит глазами тягуче темными, и Субин впервые в своей жизни видит звездопад. Звезды в ёнджуновых глазах падают и крошатся. Вместе с ними надежды на светлое будущее с не светлым Субином. — Мне без тебя не нужно, — шепчет Ёнджун, задыхаясь, и Субин, пряча в уголках глаз трескающиеся бриллианты, снова целует ёнджуновы орхидеи. Ёнджун улыбается, когда Субин называет ожоги на его руках орхидеями, и хочет посадить больше. Но санитары отобрали зажигалку. И спички. И вторую зажигалку тоже. Субин просит больше не жечь себе кожу и улыбается снисходительно до тошноты. Приговор Субина — три недели за хорошее поведение. Ёнджун все же выпрашивает зажигалку у соседа по палате и надеется, что если посадит целое поле орхидей на своей коже, Субин не уйдет, пока не поцелует каждую. Санитары идею Ёнджуна не разделяют. Запирают в отделении интенсивной, и Ёнджун бросается брошенным псом на двери, просит вернуть хозяину.

***

Всю неделю, пока Ёнджун грызет таблетки, выпрашивая себе билет домой (палата номер двенадцать, напротив его палаты), Субин грызет ногти и снова уходит в себя, искать Ёнджуна. В Субине Ёнджуна много, в цветном мире Субина Ёнджун за края выходит, раскрашивая собой небо и море. В палате — Ёнджуна мало. В их отделении — Ёнджуна ноль целых и ноль десятых. Но есть Бомгю, через три палаты направо, у которого, несмотря на анорексию, крепкая хватка. И Субин не может сопротивляться. Бомгю размазывает Субина по простыням своей койки и улыбается слишком хищно. Бомгю себя выблевывает каждое утро, но Субина в себя пускает с поразительной жаждой. Субин губами пересчитывает чужие ребра, упивается до звезд перед глазами чужим дыханием. Бомгю горький до сумасшествия и вкусный до спазмов внизу живота. Он позволяет ему выпить себя до дна, брызжет экстазом прямо тому в рот, и потолок над головой впервые кажется Субину цветным. Бомгю уходит неслышно, а, просыпаясь, Субин встречает его на краю своей койки. Он гладит субиновых демонов и с самым главным заключает сделку губами по медово-горчичной шее. У Бомгю белые волосы и угольно-черное сердце. У Ёнджуна черные орхидеи на до одури белых руках. У Субина мир без них бело-черный. Через неделю Субина находят в уборной на этаж выше, мастурбирующего в кабинке с подушкой в руках. Когда забирают, он хватается за Бомгю руками и просит дождаться. Санитары отлепляют того от подушки и выходят с пустой уборной. Спустя две таблетки и тихое «нужно поспать» мир Субина снова становится бело-черным. Ёнджун приходит к Субину ближе к вечеру. С перебинтованными руками и снова треснутым сердцем. Субин поднимает глаза, вглядывается в лицо красивое самое, и в глазах — мольба. Тихая, лихорадочная. В палате горит ночник, за окном луна, точно кварцевая лампа. В глазах Субина темно. Внизу живота тягуче. Ёнджун снимает с себя футболку, а в глазах Субина — мольба, рассыпающаяся по лопаткам Ёнджуна дрожащими поцелуями. Бомгю стоит в углу и наблюдает молча. Чем больше в Субине таблеток, тем становится меньше Бомгю. Ёнджун стягивает больничные брюки с удивительной грацией. Входит плавно, целуя дрожащие плечи. Ёнджун прижимает нежно, по вискам губами просит прощения и мысленно корит себя за то, что не углядел и все же дал Субину в себе замерзнуть. Субин не жалуется, он все свое теплое нежное отдает безвозвратно Ёнджуну, позволяя тому вжимать себя голым телом в крахмал простыней. — Ты мне нужен, — шепчет в длинную шею Субин, слушая как пульсирует рядом вена. Бомгю в углу смеется оглушительно громко. Ёнджун целует сначала в макушку, потом в губы. Заставляет вспомнить каждую их ночь, каждый поцелуй и касание. Ёнджун проникает языком в субинов рот и протяжным стоном прямиком в субинову душу. Следующим утром Бомгю вяжет вокруг субинова горла простынь, второй конец привязывает к спинке больничной койки. — Ты должен быть с ним, — шепчет, целуя в лоб. И Субин, смаргивая соль с уголков черных глаз, судорожно кивает. — Не позволь им вас разлучить, — приказывает Бомгю. — Никогда, — срывается с губ, точно молитва. Субина находят без сознания двумя минутами позже. Откачивают на месте, запирают в отделении интенсивной. Мир Субина снова черный в белую полосу. Он в потолок устремляет взгляд, ведет пальцами по волосам. Белым, выжженным краской. У Субина, несмотря на анорексию, крепкая хватка. И за Ёнджуна он готов держаться обеими руками. Субин улыбается хищно и лижет сухие губы.

***

Помилование Субина главврач выносит спустя неделю. — Еще два месяца стационара. Ёнджун засыпает с улыбкой на голом матрасе, подушка пропала еще две недели назад. Субин засыпает с улыбкой, целуя подушку, дико пропахшую запахом его волос. Бомгю с улыбкой стоит в углу пастельно-блеклый и в порошок стирает таблетки Субина, пропуская меж пальцев, точно песок. — Никогда, — выговаривает по слогам.