Last try

Ночь. Такая тихая. Слегка дует ветерок, ныряя куда-то под рубашку, запуская там очередной табун мурашек, предварительно окропляя тебя тем самым знакомым запахом, по которому всегда нетрудно догадаться о наличии водоёма где-то рядом, вдалеке верещит какая-то птица, ласково шумят сверчки, аккуратно вплетая свой треск в местную симфонию природы... Или это цикады? Да кто ж их разберёт... Книжек по биологии в библиотеке не нашлось, увы. Однако, пожалуй, есть в этой импровизированной мелодии пара лишних нот, одной из которых являюсь я, а второй едва уловимый треск старенькой верёвки, много чего на своём веку повидавшей, но навряд ли ожидающей именно такого применения для себя. Какого? А такого! Стою я себе и глупо улыбаюсь во все тридцать два или сколько там, пока мои глаза пожирают своеобразный плод моих творений. На одном из самых крупных среди местных деревьев вниз головой висит рыжеволосая девочка. Ноги обмотаны верёвкой, своим концом уходящей к самой крупной ветке, руки аккуратно, не пережимая кровоток, связаны и плотно прижаты к поясу, во рту жалкая пародия на кляп, чью роль на себя взяла какая-то тряпка, глаза закрыты пионерским галстуком, ярко красная майка под действием гравитации задралась, почти обнажая маленькую, едва успевшую сформироваться грудь. Трепыхаться словно рыбка на крючке она перестала спустя час, пытаться кричать, плакать, вразумить меня – ещё раньше. Естественно, плевать я на неё хотел, во мне лишь взыграло любопытство: сколько человек сможет провисеть вниз головой, пока не помрёт? Время близится к утру, а девчонка уже потеряла сознание. Слабенький пульс пока ещё прощупывается, но что-то мне подсказывает, что дело движется к финалу.

***

– Привет, ты наверное новенький? Только что приехал? Пионерка с глубокими голубыми глазами и длинными волосами цвета свежескошенного сена... Да какого к чёрту свежескошенного сена? Сено – это трава, вашу ж мать, она зелёная! Так вот, пионерка с волосами НЕсвежескошенного сена в очередной раз встречает меня у ворот чёртового пионерлагеря, в очередной же раз задаёт этот до ужаса глупый вопрос и вновь невинно хлопает ресницами. Новенький ли я? Очевидно, что да. Но и не новенький, я-то уже не на первой ходке в этом освенциме местного разлива. Хотя, сравнение с освенцимом не совсем корректное, там хотя бы помереть возможно, а здесь... Ну не суть. Так вот, новенький ли я? Или уже старенький? Или так, средненький? Какова моя позиция в этом мире? Можно ли её назвать суперпозицией, раз я по сути одновременно пребываю в двух обличиях? Или суперпозиция – это только про одновременное нахождение в нескольких местах, а не позициях? И почему тогда это «суперпозиция», а не какое-нибудь «суперместо»? И корректно ли называть мою позицию позицией, или лучше прибегнуть к термину «положение»? В таком случае, наверное, название «суперпозиция» вполне себе оправдано. Надо, наверное, что-то ответить. Вон как белобрысая пытается что-то прочесть на моём лице, сейчас скорее напоминающем кирпичную кладку. – Нет. Опять это удивление. Непонимание. Или что там ещё. – Нет? – удивляется пионерка. А пионерка ли? В пионеры, если память мне не изменяет, до четырнадцати лет принимали. Белобрысой на вид явно больше. – Да. Кирпичную кладку слегка мазанули шпаклей. Или шпатлей? – Что да? А что да? И что нет? Что есть вообще «да» и «нет»? А что вообще есть? – И да, и нет. А как ещё сказать? Более корректного ответа, кажется, не существует. – В смысле? Непонимание, удивление. Краски те же. – В прямом. Да, я новенький, да, я только что приехал, но нет, я уже старенький, и приехал я давны-ы-ым давно! – околодьявольский оскал так и просится занять своё место на моей лыбе. Возражений на этот счёт не имею, так что добро пожаловать! Кажется, девчонка перестала вообще что-либо понимать. Секунды три... три целых и шесть десятых, если быть точнее, она пыталась углядеть что-то сквозь меня, как вдруг бортовой компьютер ушёл в защиту, решив просто не реагировать на неизвестный доселе раздражитель, на лицо вернулась улыбка, весьма сконфуженная, к слову, а глупый голос почти как ни в чём не бывало продолжил: – Хорошо... Наверное... Ладно, в любом случае тебе сейчас к вожатой надо! Смотри, сейчас пойдешь прямо... Опять? Ну уж нет. – Сам найду, – буркнул я и уверенной походкой попёрся вперёд, не забыв по пути боднуть несчастную девчонку плечом. Вслед мне донёсся какой-то не самый довольный вопль негодования, но я уже не обращал ни на что внимания. Шёл себе и шёл, пока не дошёл до клубов. Клубов?

***

– Вот скажите мне, товарищи, а вы часом во-он в той подсобке периодически трубы друг другу не прочищаете? Электроник, до этого что-то без остановки тараторивший про свой кибернетический кружок, мгновенно умолк, застыв в немом удивлении. Шурик далеко уходить не стал, отреагировав также, так что жизни в них сейчас было едва ли больше, чем у двух статуй около главных ворот. Секунд семь длилась немая сцена, пока батарейка в кучерявом не подала разряд, а сам кучерявый что-то наподобие признаков жизни. – Т-т-т-т-ты-ы-ы-ы-ыы о-о-о ч-чё-ё-ём-м э-эт-т-то-о-? – ахтунг! Речевой аппарат дал сбой! Срочно вызвать ремонтную бригаду! – Ну как же, – оскалился я. – Девчонок тут по три на квадратный метр, плюнуть между ними некуда, а вы зажимаетесь в своём кружке друг с другом да робота сисястого себе лепите, хотя могли бы и каких-нибудь пионерок по кустам позажимать, всяко приятнее же! ИЛИ НЕТ?! – Н-н-ну-у-у, – кучерявый вновь дал сбой. – Гну! – я продолжал гнуть свою линию. Действительно ведь «гну», ха-ха! – И меня небось хотите к себе третьим заманить, что бы не так скучно было! А то Шурик-то наверное из тебя уже все соки выжал! Но не-ет, не дамся я вам, иродам окаянным, не бывать в этом кружке содомии с моим участием! Меня там небось дома барышня ждёт да семеро карапузов по лавкам, а вы тут агитируете к вашему движению голубых кровей примкнуть! Не стыдно, а? Пионеры ещё называются! – М-м-мн-не-е во-о-о-бще-е-е-то-о Ж-же-е-ня-я н-н-нра-а-ав-в... Остаток фразы утонул за закрытой дверью, и до меня донёсся лишь грохот каких-то железок, говорящий о том, что чьё-то бренное туловище не выдержало наплыва столь громких обвинений и грохнулось в обморок. Несчастные кибернетики. Но у подобного подхода есть и свои плюсы: надоедать в этом лагере мне будут на две белобрысых головы меньше. Главное на четвёртый день от похода за Шуриком отмазаться, а то после такого он с арматурой на меня ещё в бункере кинется.

***

Я мотнул головой, прогоняя не самые интересные воспоминания. Надо быстрее сматываться, пока из кустов не выпрыгнула рыжая мелочь, на фоне чего у фиолетововолосой особы, взглядом из под ресниц наблюдающей за зависшим мной, не появилось бы вдруг желание оросить округу чем-то в районе нескольких килогерц. Срулив на дорожку, ведущую к домику вожатой, я погрузился в свои мысли, едва ли не прозевав атаку вражеской руки на наш тыл. Лёгкий рывок влево, и чья-то рыжая голова под действием окаянной гравитации летит навстречу твёрдому асфальту. – Челюсть с пола подними! – бросаю я через плечо и иду дальше, дьявольски улыбаясь. Жаль ли мне рыжую? Было когда-то. Сейчас уже эти... пионеры... Б-р-р-р! Окончательно выбили из меня всю жалость. Сбитых куртизанок в видеоигре про великого автоугонщика ведь никогда не жалели, так а местных NPC зачем? Зелёный треугольный домик, формой напоминающий упаковку советского кефира, утопал в сирени. Когда ж ты в ней уже утонешь-то, а? Есть у этого домика одна особенность, за которую в том числе я воспринимаю этот лагерь как низкобюджетную пародию на видеоигру. Пока в него не прибежит поехавшая, дверь почему-то закрыта на замок, хотя вожатая внутри, а сама фиолетововолосая при появлении просто открывает её как ни в чём не бывало. А если пропустить кат-сцену с убегающей с воплем пионеркой, то оказаться на пороге вожатского домика всегда получается раньше, если по пути никуда не сворачивать. Однако, ждать психичку я не намерен, так что дверь надо бы открыть самостоятельно. Отмычкой на этом этапе поживиться нельзя, поскольку в инвентаре рыжей она появится только вечером, когда та побежит грабить столовую. Синтезирует она её по всей видимости прямо из воздуха, поскольку как бы я ни пытался, но найти ничего похожего в первый день невозможно, даже если до вечера обыскивать весь лагерь, так что придётся импровизировать. Хрясь! Точный удар ноги слегка правее замка, и дверь мигом отворяется, отлетая в держащую её стену, с грохотом бьётся об неё, слетая с верхней петли, немного колеблется, держась исключительно на энтузиазме нижней, но и та сдаёт свои позиции под нажимом неумолимой гравитации, и несчастный кусок дерева окончательно валится на пол. Вожатая, до сей минуты упорно пытавшаяся просверлить в противоположной от себя стене дыру, подскочила как ошпаренная, отразив гримасу ужаса на своём лице. Доходило до неё недолго, но как только дошло, так сразу боевая поза, руки в бока и разящее гневом табло. – Это что ещё такое? – ЭтА фТо ИсЁ тОкОэ? – передразниваю я, пока цвет лица вожатой явно собирается породниться с волосами психички. – Ты как со мной разговариваешь? – не унималась вожатка. – Как считаю нужным, так и разговариваю! – отрезал я. Ошарашенный взгляд сверлил меня ещё пару секунд, пока её лёгкие набирали воздуха для очередного вопля возмущения. – Да ты! Да я тебя! Да я знаешь, что... – Что? Накажешь? Ремешочек свой из юбки дёрнешь и отшлёпаешь меня как мальца, стырившего пару яблок у соседа? Или во-он тот молоточек из под кровати вытащишь и огреешь аки Раскольников несчастную старушку? – Я, я... – Да не моя, – улыбаюсь я, сменив гнев на милость. – Да не ругайтесь вы, Ольдмитриевна! Сейчас мы вашу дверку-то мигом на ноги поставим! Ну, точнее, на петли... По-хозяйски нырнув в ближайшую тумбочку, я вытягиваю оттуда молоток и пару гвоздей, не забыв заодно прихватить вожатскую связку ключей, ради которой, по большому счёту, весь этот спектакль и играется, после чего поднимаю дверь и в несколько ударов возвращаю ей работоспособность, попутно наблюдая за тем, как челюсть вожатой медленно, но верно движется навстречу напольному ковру. – Вы уж меня простите, я же из деревни родом, а у меня там в доме дверь заедает постоянно, вот я по привычке от души и навалился. Кто ж знал-то, что она тут у вас такая хиленькая? – заливаю я, пока с лица Дмитриевны абсолютно неожиданно, конечно же, пропадает злость. – Да вы не переживайте так, я даже лучше чем было сделал! В умении вкручивать в уши определённого рода продолговатые предметы местным обитателям со мной сейчас навряд-ли кто-то способен тягаться. В случае с вожатой практически для любой ситуации достаточно лишь извинений, причём абсолютно плевать, за что и как ты извиняешься, если звучишь хоть слегка искренне. По её меркам, конечно же. Вот и сейчас, мигом позабыв все острые слова, прозвучавшие парой минут ранее, она уже улыбается, прикидывая в голове, сколько же мешков сахара способна перетащить моя бренная тушка до полного изнеможения. – Ладно, но ты больше, пожалуйста, так не делай. Ох и напугал же ты меня! – Виноват, кругом виноват! В качестве извинений готов немедленно приступить к своим прямым обязанностям! Во-первых, переодеться в пионерскую форму, во-вторых, подписать обходной лист! – Вот это настрой! – одобрительно улыбнулась вожатая. – Хорошо, тогда возьми форму в шкафу, бегунок лежит на столе, переодевайся и беги. Обед ты уже пропустил, так что времени у тебя до ужина часа четыре... – Четыре часа и тридцать семь минут, если быть точнее, – объявляю я, мельком разглядев положение солнца через окно. – Тем более. Ладно, я пойд... Речь вожатой вдруг прервал робкий, едва уловимый стук в дверь. – Войдите! Дверь приоткрылась, впуская внутрь немножко свежего воздуха и чуть больше тела чокнутой пионерки. – Здравствуй, золотце моё! – вновь дьявольски улыбаюсь я, опережая в приветствии вожатку. – Проходи, не стесняйся, чувствуй себя как не дома! Фиолетововолосая, едва заметив меня, тут же взялась щеками соперничать с цветом собственного галстука. – А тесачок твой где? Под подушкой спрятала? Последнюю мою фразу все присутствующие пропустили мимо ушей. Ах, как жаль. Такая шутка пропадает! – Что случилось, Лена? – обеспокоенно спросила вожатая. – Ну-у-у... – замялась пионерка. – Вы беседуйте тут, беседуйте, а на меня не отвлекайтесь. Я лишь быстренько переоденусь и умчусь навстречу приключениям, свободный, как негры в поле! Робким шагом пионерка посеменила к вожатой, пока я, аккуратно обогнув её, двинулся в сторону шкафа. На пол полетела рубашка, зимние брюки, несчастные ботинки, практически с горечью вспомнились пальто со свитером, которые сейчас в рыжем икарусе двигались навстречу собственному счастью, а я быстренько накинул на себя пионерскую форму и покинул домик, даже не завязав галстук и не застегнув рубашку, пропуская верещания вожатой по поводу мимо ушей.

***

– Семё-ё-ён! – дьявольски оскалившись, выло что-то, напоминающее Лену. – Где-е-е ты-ы? – Здеся, Ленусик, здеся я! – не менее дьявольски улыбался я, выходя из тени шахты в тот скромный проблеск света, исходившего от факела в руке чокнутой. – Что такое, птичка моя? –Посмотри, что я сделала! Я их всех убила! Теперь никто не сможет помешать нашему счастью! – Моя ж ты умница! Прямо таки всех кокнула? И даже всех зомби Ульянок перехерачила? – Не-ет, – смеялась Лена. – Это что ещё за хрень, я вообще не понимаю, да и не сильно-то хочу, если честно! – Ну и чёрт с ними, иди ко мне, рыбонька моя! – я широко расставляю руки, как бы приглашая пионерку в объятия. Дьявольский оскал на лице чокнутой становится шире, и она уже вроде бы как даже двигается мне навстречу, пока в один прекрасный момент её не клинит, а в мою сторону не летит рубящий удар тесака. Скрывать не буду, разок она меня подловила. Знаете, терять руку не самое приятное ощущение из тех, что мне довелось испытывать. Благо, для окончания этого хаоса достаточно лишь выбраться из шахты и отрубиться где-то на площади, что я в прошлый раз благодаря болевому шоку и сделал, благополучно перезапустив цикл. Но сейчас я был готов к подобному развитию событий. Резкий рывок чуть вправо и вперёд, практически идеальный кувырок, и вот я уже за спиной у маньячки, отчаянно не понимающий, почему вместо меня оружие ударилось о земную твердь. – Ну что же ты, Леночка! Зачем и меня гробишь! Я же люблю тебя! Практически даже больше жизни! – почти смеясь, проговариваю я. – Ах, любишь! Сволочь ты эдакая! Как же ты тогда мог? Там, на пляже! Трахался с этой, пока меня не было! – Ну так тебя и не было на тот момент, – глупо улыбаюсь я. – Ты же только спустя час-другой спавнишься. – И по твоему это нормально? – значения последней фразы она явно не поняла и, как и водится всем обитателям этого лагеря, всё непонятное пропустила мимо ушей. – Конечно! – я разражаюсь хохотом. – Вчера с одной, завтра с другой. А сегодня, ладно, твой! И вообще, Машку я там может и не от великой любви частично собой наполнил, а так, чисто для разрядки. Ну, знаешь, почти как рукой пар выпустить! – А ты ещё больший мудак, чем я думала! – улыбка пропадает с лица Лены, уступая место гримасе ярости. – Умри, тварь! Очередное покушение на моё бренное туловище. К счастью для меня, неудачное. Ещё один контр-стрейф, и я вновь за спиной психички. От души втащить ногой по нагнувшейся спине, и вот тело маньячки уже распласталось по земле. Мощный удар по руке, и её кулак разжимается, выпуская из своих объятий тесак, который я тут же отпинываю куда подальше. – Эх, Лена-Лена. Твоё несчастье, что я такой же ебанат, как и ты. Хотя, не, не такой же. Гораздо больший! И ведь ты прекрасно понимаешь, как мне за эти пару дней уже осточертело носить маску адекватного пионера. Легко убивать беззащитных, скажи? То ли дело тех, кто в состоянии дать отпор, – улыбаюсь я, пинком переворачивая Лену лицом ко мне. – Какая же ты тварь, – вновь улыбается она. – От твари ведь и слышу, – дьявольски скалюсь я, усаживаясь на пионерку. – Посмотри на себя. Сошла с ума и перехерачила весь лагерь. Вся в меня! – Умри, умри, УМРИ, УМРИ-И-И-И! – кричит она, выхватывая из-за пояса нож, но и эту попытку покушения я пресекаю на корню, хватая её за запястье одной рукой и вырывая нож другой. – Извини. Сегодня твоя очередь. Наотмашь нанесённый удар ножом, и сонная артерия перерезана.

***

Да, были люди в наше время. Не то, что нынешнее племя! Раза четыре я проваливался в тот цикл, но стоило убить там чокнутую, как дорога туда, по всей видимости, для меня закрылась. Ну и чёрт с ней! Не сильно-то и хотелось! Хотя, стоит признать, определённый шарм в том лагере был. Ну и шрам заодно выдавался, коли было желание. Итак, обходной. На кой он мне? А чёрт его знает! Скучно! Последний раз с бегунком я бегал, наверное, сотню циклов назад. Так почему бы не пробежаться ещё раз? Что у нас там на выбор? Библиотека, медпункт, клубы и музкружок. Недолго думая, я поставил закорючки в первых трёх пунктах. Любоваться спящей библиотекаршей желания нет, терпеть домогательства медсестры тоже, а уж домогательства кучерявого не стерпишь при всём желании, так что этих троих сразу нахер. То ли дело японка! У неё хоть гитара есть. Решено, двигаем в музклуб! Лу-у-у-уч со-о-о-о-лнца-а золото-о-о-о-о-о-ого-о-о-о! Ка-а-а-а-а-ак же ты-ы-ы-ы-ы меня доста-а-а-а-а-а-ал! Не, ну серьёзно, этот лагерь на экваторе разбили что ли? Почему днём тут словно по раскалённой сковородке бродишь? Ей богу, вон на том камне можно яйца жарить! Благо, до музклуба уже рукой подать. Тут дверь уже выбивать не надо, она со спокойной душой пропускает меня внутрь, легонько поскрипывая, и вот я уже в спасительной прохладе двигаюсь навстречу роялю, под которым меня ждёт...

***

– Микусь, золотце моё, ну как же так? Слабое освещение бункера скрывает множество деталей, но лежащую на кровати заплаканную девушку видно очень даже хорошо. Как и руки с ногами, привязанные к углам металлической кроватной рамы. – Ты же вроде бы порядочная девушка! Дочь советского инженера! А лобок бритый! Ответом мне служит очередной всхлип, на пару с которым слышится треск разрезаемой ткани, и бело-зелёные полоски летят куда-то в сторону. – Ты же из Японии! Неужели не знаешь, что у тебя на родине бритый лобок – признак девушки лёгкого поведения? Всхлипов стало чуть больше, сами всхлипы стали чуть громче. – Ай-яй-яй, а ещё пионеркой себя называет! А сама всего лишь маленькая шлюшка! Нехорошо. Единственное, чего я никогда не пойму в этом лагере: почему все его обитатели, стоит на них хоть немножко надавить, тут же перестают сопротивляться? Вот и японка подёргалась разок-другой, словно для виду, и перестала, словно приглашая делать с ней всё, что тебе заблагорассудится. Ну а кто я такой, чтобы отказываться? – Семё-ё-ён, – с новыми силами заныла пионерка, услышав звук расстёгивающихся шорт. – Не-е на-а-адо-о-о, пожа-а-алуйста-а... – Надо, Микуся, надо! Ты плохо себя вела! А что делают с теми, кто плохо себя ведёт? – Семё-ё-ё-ён... – А ну цыц! – кончик ремня, честно экспортированный с юбки пионерки, звонко ложится аккурат ей между ног. – Плохих пионерок надо наказывать!

***

Б-р-р. Аж передёрнуло от таких воспоминаний. Как прокручиваю в голове, так ассоциации с дешёвым порно поселяются в мыслях до конца дня. Кошмар! Мику, как и следует канону, спавнится под роялем с оттопыренной в мою сторону попкой. И ведь молчит как партизан, когда спрашиваешь её о предмете её поисков или, упаси боже, предлагаешь помощь. Сам я так ничего и не нашёл. А самое интересное, что когда бы я не пришёл в музклуб, в первый раз она всегда сидит под роялем. Первый день, второй, обед или вечер – роли не играет. Можно хоть музклуб крушить, крутясь как слон в посудной лавке, но до момента подхода к роялю японка в упор меня не замечает. Так что было решено как-то обозначить своё присутствие. Ладонь с растопыренными пальцами от души ложится на нижние девяносто бедной пионерки, та вскрикивает, вскакивает, бьётся головой об днище рояля и панически выползает из места импровизированной ловушки. – Привет, красавица! А дай на гитаре поиграть! – улыбаюсь я, по-совиному склонив голову на бок, пока пионерка встаёт, потирая ушибленную голову, после чего вперивает в меня свой грозный взгляд. – Хулиган! Зачем дерёшься? – Извини, золотце, уж больно любопытный у тебя метод по привлечению новых членов в музклуб. Мне теперь эти полосочки сниться будут! – Э... – японка явно хотела добавить что-то ещё, но её пулемётный режим благополучно сменился на зардевшие щёчки. – Извини ещё раз, обещаю, я больше так не буду. Если только не попросишь, – подмигиваю я, от чего пионерка алеет ещё больше. – Так вот, чего эт я, собственно говоря, пришёл. Во-первых, хочу покорить твоё сердце своей лирической балладой, что исполню на во-он той замечательной классической гитаре. Во-вторых, мне бы обходной подписать, – я протягиваю бегунок, японка послушно забирает его из моих рук. – Ну-у, я подпишу... А ты не хочешь вступить в мой клуб? Ты вроде сказал, что на гитаре играешь, а я ведь на всех инструментах играть умею! Можем вместе играть, или песни сочинять, или... – Т-р-р-р-п-пу-у, стоять, вороные! – от этого щебета японки, вернувшейся в обычный режим, начинала болеть голова. – Мику, в тебя что, Электроник вселился? Этот тоже верещал, вступи в мой клуб, вступи в мой клуб, мы тут все благородные, так сказать, голубых кровей. – Но, я тут просто целыми днями одна сижу, и... – Уж извини, – отрезал я. – Я птица вольная, негоже мне, понимаешь ли, по клубам шляться. Хотя, если ты каждый раз так будешь меня встречать, то я обещаю подумать над твоим предложением! И вновь эта неловкая для девочки пауза. Ну да чего же просто вгонять их в краску! – Ладно, ты пока перезагружайся, а я, пожалуй, спою! Я направился к стойкам с гитарами, выхватил самую симпатичную, пробежался по струнам, проверяя строй... Четвёртая слегка дребезжит. Как и всегда... И приготовился петь. – Ну, готова? Японка в ответ лишь кивнула головой, а я бодреньким боем ударил по струнам и начал петь. – Если б я имел коня, Это был бы номер! Если б конь имел меня, Я б наверно помер... . .. ... Ну, сказать, что на лице японки отразился явный шок – это ничего не сказать. Дьявольски улыбаясь, я вернул гитару в стойку, махнул на прощание рукой и убежал восвояси, так и не услышав более от пионерки ни одного слова. Оно и к лучшему. Дело было вечером, делать было нечего. Мику пел, Ленок молчал. Дмитревна ногой качал. Дорога приключений завела меня к умывальникам. Решив, что ледяная вода против адской жары – это всё же лучше, чем ничего, я спешно скинул с себя рубашку, открыл кран, набрал ледяной воды в ладошки и... Резко выплеснул её себе за спину, с ног до головы облив рыжую пионерку, что кралась ко мне сзади. Узлом завязанная на груди рубашка, принявшая на себя основной удар, весьма выгодно подчеркнула все достоинства рыжей гитаристки, пока сама она, издав околочленораздельный вопль, пыталась прибить меня взглядом. – Чего крадёшься, рыжая? – я первым нарушил молчание. – Думаешь, первый раз меня огреть не получилось, так со второго выгорит? – Ты... – Я, – объявляю, гордо выпятив грудь. – Ты да я да мы с тобой! – Ты! Ты... Ты кто вообще такой? – гнев на лице рыжей сменяется удивлением. – Пионер я, Семёном кличут. – Новенький? – Старенький, но поновее вашего буду! – Ты... больной что ли? – к потрясающему умозаключению приходит пионерка. – Все мы немного больны, Алисонька. Все-е-е мы-ы-ы-ы-ы! – Ты откуда меня знаешь? – А я тут всех знаю! И даже больше! – Да что ты? Откуда ж такой осведомлённый взялся? – Ленинградский буду! А вы, стало быть, ме-е-е-естная? – протягиваю я, пародируя овечье блеянье. – А то! – бойко улыбается рыжая. – Не пуще вашего всё знаю! – Да неужели? – дьявольски улыбаюсь я. – Так это дело надо бы отметить! – А... есть, чем? – перестав улыбаться, весьма заинтересованно и опасливо спрашивает пионерка. – Найдётся, – улыбаюсь я. Стоит только предложить рыжей выпить, как все старые обиды тут же забываются. – Тогда сегодня вечером на пороге музыкального клуба после отбоя. И чур не опаздывать! – Договорились, – улыбается пионерка, разворачиваясь куда-то в сторону кустов. Закончив умывательные процедуры, я задался вопросом: куда дальше? Можно, конечно, поохранять столовую, но до ужина ещё полно времени, а интересных занятий в этом лагере нет. Ладно, с кем мы там ещё не перезнакомились? Спортплощадка или пристань? Конечно же пристань! Бодрым шагом я выруливаю на ту же тропу, по которой семью минутами ранее удалилась рыжая, и насвистываю вполголоса какой-то лёгкий мотив. Ну прямо таки блещу жизнерадостностью! Вот и пристань виднеется из-за угла. А белобрысой нет. Это, конечно, могло бы показаться странным, ведь после нашей встречи около ворот она всегда убегает купаться сюда, а я, продолжающий бродить по лагерю, всегда забредаю на причал, только вот сейчас открыта другая ветка сценария. Если нагрубить ей в самом начале, то настроение купаться у неё пропадает, и водным процедурам она предпочитает прозябание в тени наедине с природой во-он за теми кустиками. Впрочем, нежелание купаться не мешает ей лежать там в купальнике. Потихоньку приближаюсь к ней, слегка заранее выдавая своё присутствие треском мелких веточек, огибаю куст, и вот я уже возвышаюсь над пионеркой, закрывая ей те редкие солнечные лучи, едва проглядывающие сквозь густую растительность, под которыми она нежится последние пару часов. – Привет. Извини, что потревожил. Просто хотел извиниться за своё поведение около ворот. Извиниться. Трижды «Ха!». Извиниться он тут хочет. Будь я таким сердобольным, не делал бы до этого тех вещей, которые... делал...

***

– Сла-а-а-а-вечка-а-а-а, – нараспев протягиваю я. – Где ты, лучик солнца мой? Не прячься, пожалуйста, я ведь и расстроиться могу! Волочащийся по земле пожарный топор оставляет за собой неровную борозду прямо посреди лесной тропинки. Где-то за этими деревьями от меня прячется очередная пионерка, так страстно не желающая подарить мне свою жизнь. – Выходи, не бойся, я ведь тебя не обижу! Я просто хочу, чтобы ты была рядом! Дай мне вновь насладиться ароматом твоих волос. А не то я тебя на них же и повешу! А ведь когда-то они все клялись, что их жизнь навеки моя. Что ж. Не стоило разбрасываться словами! – Славечка! Ну где же ты? Хрясь! Слышимый треск ветки, и вот в ближайшее дерево уже вовсю крутясь по горизонтали летит топор, втыкаясь прямо над макушкой пытающейся спрятаться за ним пионерки. – Нашёл! – дьявольски скалюсь я. – Сыграем ещё раз? – Не подходи ко мне! – кричит пионерка, принимая околобоевую позу и готовясь в любой момент броситься наутёк. – Ну что же ты, Славянушка, я ведь только и хочу, что немножко поиграть! Смотри, сколько у меня ещё игрушек! – скалюсь я, демонстрируя браваду натыканных за пояс кухонных ножей. – Например вот этот. Мой любимый! Как можно более безумный взгляд, и я демонстративно облизываю лезвие ножа, глядя прямо на пионерку. Славя – единственная из всех, кто способна не терять самообладание в критической ситуации. Наверное поэтому я всегда нахожу её последней. – Шёл бы ты со своими играми! – пионерка бойко отпрыгивает в сторону, выдёргивая из дерева торчащий топор и принимая боевую позу. – И как ты только мог! Маньяк! – О-о-о, моя дорогая, я не маньяк. Не-ет. Маньяки руководствуются жаждой крови. Во мне же плещется жажда справедливости! – О какой справедливости идёт речь, когда ты перерубил весь лагерь? Что мы тебе такого сделали? – Заперли меня здесь, – улыбаюсь я. – О, тебе не понять, какого это, смена за сменой проживать одни и те же уже до ужаса осточертевшие события! – О чём ты? – О временной петле, разумеется! В которую я благополучно и угодил. Так что не переживай, ведь сегодня я тебя убью, а послезавтра твой милый щебет вновь встретит меня около ворот! – Что? Какой же ты псих! – Пси-их? – взвыл я. – А знаешь, чем психи отличаются от вас, здоровых, мать вашу, людей? Тем, что вас загнали в эти конченые рамки: будь таким-то, делай то-то, будь правильным, вежливым и вообще паинькой! А мы, психи, не хотим сидеть в рамках! Мы хотим свободы и развлечений! В лагеря ведь приезжают отдыхать и развлекаться? Так давай развлечёмся! – Не подходи! – хватка пионерских рук на рукояти топора становится жёстче. – Ладно, не буду. Мне и так ничего не мешает! Первый нож полетел куда-то в область живота, белобрысая отпрыгнула чуть левее, уворачиваясь, и тут же поймала второй нож, угодивший чуть выше колена. Столовые ножи – это вам не профессиональные метательные, но и их можно вполне себе ловко кидать, если буквально немножечко потренироваться. – А-ай! – взвизгнула пионерка, выронив топор и распластавшись по земле. Стоит ей получить хоть малейшие ранения, как весь её боевой настрой тут же улетучивается. – Ну вот и поиграли, – почти расстроенно протягиваю я. – Ну не ужели ты не могла посопротивляться хоть немного дольше? – Н-не подходи-и-и-и, – заливается плачем белобрысая. – Ну пожа-а-алуйста-а-а-а! – Да что вы говорите! Минутой ранее ты мне нотации читала, а тут вон уже умоляешь тебя не трогать! Я выхватил нож и подошёл вплотную к пионерке, во всю стремительно покидающую её силу уползающую от меня. Шаг, другой, и я уже наступаю на одну из кос, пресекая эту смехотворную попытку побега. – Образцовая пионерка, – причитаю я, выдёргивая нож из девочки и усаживаясь на неё. – Всем ребятам пример. А ведёшь себя как сучка последняя! – Семё-ё-ё-ё-н! – А ну цыц! Нож остриём проходится по середине пионерского тела, разрезая рубашку, разъединяя чашки лифа и оставляя за собой неглубокую бороздку, тут же наполнившуюся кровью. – Вкусно! – удовлетворённо выдаю я, облизав острие ножа. – Семё-ён... – Заткнись! Я же обещал тебе, что повешу тебя на твоих же собственных волосах! А обещания свои надо сдерживать, так ведь?! Я обматываю девичьи косы вокруг её шеи, переворачиваю её, закрепляю узлом, и за эти же косы тащу пионерку к ближайшему дереву. – Пришло время игр!

***

– Извиниться? – Именно, – обезоруживающе улыбаюсь я. – Ну извиняйся, – сморщив носик, хмурится пионерка. Да ладно, мне-то не лечи, я ведь прекрасно знаю, что вся твоя злость абсолютно напускная. – Извини. – Ладно... – выдыхает белобрысая. – Что на тебя нашло-то? – Не обращай внимания. Акклиматизация. – Что? – Да так... Ладно, пойду я. Ловить мне здесь особо-то нечего. Но лишние двадцать минут, убитые перед заключительным путешествием на спортплощадку, лишними не будут. Осталось лишь мелкой своё пламенное здравствуйте передать, и можно со спокойной душой топать в столовую. Младшая рыжая, как и всегда, носилась по полю аки заправской спринтер. Сейчас будет особенно любимая мною часть. Стою я себе, считаю ворон, пока рыжий вихрь не проноситься позади меня, а я как бы случайно, зазевавшись, не делаю шаг назад, так невовремя подставляя подножку несущейся куда-то в даль пионерке. Поворачиваю голову вправо и вижу, как что-то весьма красное кубарем летит на землю. – Эй! Ты что творишь! – Я? – какое искренне удивление, боже мой! Театр прямо таки рыдает по мне! – Я ничего. Это ты смотри, куда несёшься! Надо же хоть немного своей головушкой глупой по сторонам вертеть! – Ах вот как? А ну-ка иди сюда... – А ты догони!

***

– А что ты делаешь? – донеслось откуда-то сбоку. – Сижу, – просто ответил я. Стоило повернуть голову немного влево, как мой вечно недовольный взгляд встретился с другим, более задорным взглядом рыжей девчонки в майке с надписью «СССР» на груди. Ульяна, собственной персоной. Девочка-ракета, рыжий энерджайзер, главная хулиганка всея «Совёнка» – за всё время прозвищ я ей придумал немало. – Я вижу. А верёвка тебе зачем? – удивлённо спросила она, по-совиному склонив голову набок. – Провожу небольшой эксперимент. – Ух ты, расскажешь поподробнее? – Нет, – отрезал я. – Незачем тебе это знать. – Ну и ладно! – обиженно надуло губки рыжее чадо, в прочем, тут же сменив гнев на милость и бодрой походкой зашагав в сторону лагеря.

***

Уносясь куда-то вглубь леса, я вдруг задумался о том, что я никогда собственноручно не убивал мелкую. Во время моего первого помешательства она сама благополучно свалилась с обрыва, во второй же раз она провалилась в шахту, заработала открытый перелом ноги и самостоятельно померла от потери крови. На одной особенно заковыристой мысли ноги мои подкосились, и я вдруг упал. Ну и куда смотрит местная администрация? Понатыкали коряг, людям бегать негде! Естественно, рыжая тут же меня нагнала и навалилась сверху. Спихнув её с себя, я встал, отряхнулся и вдруг почувствовал подозритёльную лёгкость в левом кармане... – А что это? – казалось, мелкая мигом позабыла все обиды, вертя в руках загадочную вещицу, которой оказался... мой телефон. Первобытный ужас медленно, но верно начал наполнять меня изнутри. Никогда! Такого не было никогда! Ещё раз, никогда! Ни разу я не терял телефон, что бы ни выкидывал, как бы себя не вёл, что бы ни делал, но он всегда оставался при мне! Всегда! Это плохо. Очень плохо. Очень-очень-очень-очень плохо! Все действия, все реплики кукол, все возможные сценарии я уже изучил вдоль и поперёк! Я знаю, чем сейчас занят каждый житель этого лагеря! Или уже не знаю? Чего я точно не люблю, так это перемен. В знакомой обстановке легко ориентироваться, но теперь... – А ну отдай! – крикнул я. – Нет, моё! – отбившись от вздёрнутой в её сторону руки, пионерка вскочила на ноги и унеслась вглубь леса. – Догони и отбери! Я что есть силы дал дёру за ней.

***

На одном из местных деревьев вниз головой висит рыжеволосая девочка. Ноги обмотаны верёвкой, своим концом уходящей к самой крупной ветке, руки аккуратно связаны и плотно прижаты к поясу, во рту жалкая пародия на кляп, чью роль на себя взяла какая-то тряпка из подсобки, где я и добыл верёвку, глаза закрыты пионерским галстуком, ярко красная майка под действием гравитации задралась, почти обнажая маленькую, едва успевшую сформироваться грудь. Трепыхаться словно рыбка на крючке она перестала спустя час, пытаться кричать, плакать, вразумить меня – ещё раньше. Естественно, плевать я на неё хотел, во мне лишь взыграло любопытство: сколько человек сможет провисеть вниз головой, пока не помрёт? Время близится к утру, а девчонка уже потеряла сознание. Что-то мне подсказывает, что дело движется к финалу...