я нарисую тебе крылья

Ацуши любил всех. Вне зависимости от пола, роста, возраста и тем более внешности. Ацуши любил всех, с их изъянами и изюминками, которые почему-то считались недостатками. Ацуши любил всех. И не любил себя. Не любил свой рост, слишком низкий для парня его возраста. Не любил свои волосы, слишком светлые для взрослого человека. Не любил свою кожу, слишком сильно отдающую золотым оттенком. Не любил свои глаза. В них не тонули. За них не цеплялись На них не засматривались. Ацуши не любил себя. Но об этом никто не знал. Зачем кому-то знать такие нелепые подробности? Каждый зациклен на своих собственных изъянах. А еще Ацуши просто боялся. Боялся, что его непривлекательность признают вслух. Ведь одно дело, когда не любишь ты, но совсем другое, когда – тебя. Ацуши знал, что никто из его коллег никогда не признается, даже если Накаджима и правда в чем-то не привлекателен. Вот именно, что не признается... У Ацуши много изъянов. Перечислять их – бездумно тратить слова. Но Ацуши свыкся, он почти научился любить себя таким. Почти. Ацуши почти верит Акутагаве, когда тот, обычно, тихо вздыхая, кладет руку ему на волосы и мягко массирует голову. Почти. Потому что Акутагаве хочется верить. Акутагава никогда не врал. Язвил, выводил из себя, задевал, но не врал. Акутагава не умеет. Поэтому почти. Мафиози утешает. Акутагава успокаивает. Рюноскэ приносит покой. И веру в себя. Ацуши верит в любовь Акутагавы. Пусть и такую несмелую, пусть и такую неуверенную. Акутагава и сам боится. Боится, что его не примут, боится, что заставят меняться. Боится, что ему не позволят. Акутагава и сам помешан на этих почти. При всем уважении к Дазаю, Ацуши не сразу смог признаться себе, что ненавидит его. Ненавидит его за Акутагаву. За то, что он сделал с Рюноскэ. Ведь если бы не он, не было бы этих почти. Акутагава Рюноскэ. Почти способный. Почти не монстр. Почти признанный. «Почти» любимый. Любимый Накаджимой. Почти. Почти. Почти. И этих почти у них с Рюноскэ на двоих слишком много. Ацуши почти научился чувствовать себя любимым. Рюноскэ почти научился чувствовать любовь. Чистую, которую можно выразить не только действиями, но и необходимыми для Ацуши словами. Но кое с чем не могут справиться даже слова Акутагавы. Ацуши не говорит об этом. Стыдно. Сколько бы Йосано не лечило его тело, ничего не менялось. У Ацуши на спине – маленькие прыщики, красные пятнышки. Их не видел никто – ни Кёка, с которой он жил, ни Йосано, которая его лечила. Ни даже Акутагава. Эта часть Накаджимы – самая мерзкая по мнению Ацуши. Накаджима часто вертелся перед зеркалом, пытаясь разглядеть спину - убедить себя, что все нормально. Но каждый раз в отвращении отворачивался и уходил прочь. Ацуши дружил с Монтгомери. Люси пользовалась косметикой и много рассказывала Ацуши об уходе. От нее он узнал о разных препаратах - совершенно не помогавших, к слову, - и о тональном креме. Ацуши ходил в закрытой одежде, никто не видел. Но потом он переехал в дом Акутагавы. И испугался. У Рюноскэ всегда царил почти маниакальный порядок. Акутагава не любил разбросанных вещей, не любил пыль. Не любил изъянов. И Ацуши начал пользоваться тональником. И не важно, что продолжал при этом ходить в плотных футболках. Так спокойнее. Вот только от тональников сыпь стала еще больше. И если раньше пятнышки ничем не давали о себе знать, то теперь начали болеть. Акутагава всегда удивлялся, что после выключения воды в душе Накаджима проводил там еще несколько минут. Но ни о чем не спрашивал. Почему? Он сам не знал. Жизнь в Мафии приучила не задавать лишних вопросов. Вот только Ацуши был не лишним. У Рюноске всегда холодные руки, даже в жаркие летние дни, которые стояли на дворе. Но Ацуши был не такой. Его организм был больше похож на животный – он всегда теплый, почти никогда не болеет. Вот только летом жарковато. Но Накаджима упорно не хочет спать без футболки. По началу это было даже обидно, настолько сильное недоверие? Но потом Акутагава понял – дело здесь не только в доверии. Ацуши не стеснялся своего тела – он мог подвязать футболку на манер топа, если прям сильно невмоготу. Рюноскэ начал подозревать, что Ацуши что-то беспокоит. Но Акутагава не привык говорить. Акутагава привык делать. Этим вечером Ацуши казался довольным. То ли дело какое-то удалось, то ли его кто-то похвалил – суть не в этом. Накаджима улыбался. Акутагаве это нравилось. Даже сейчас, лежа в постели, Акутагава чувствовал эту витавшую в воздухе расслабленную атмосферу. Ацуши что-то мурлыкал себе по нос, наслаждаясь нежными поглаживаниями по плечу. Акутагава слушал вполуха. Он нежно, как бы случайно коснулся пальцами спины своего возлюбленного в районе лопаток и выше. И как и ожидал, Накаджима резко напрягся. Акутагава не монстр, чтобы мучить его намеренно. Он убрал руку и приподнялся на локте. За эти полгода их отношений, он научился не только хмуриться, но и говорить – задавать вопросы и терпеливо получать ответы. Порой и несвязные, но чаще – с улыбкой. Но сейчас Накаджима больше не улыбался. Акутагава вздохнул. - Расскажешь? Ацуши молчал. Рюноскэ молча ждал. Он вернул руку на спину Ацуши и продолжил водить пальцами, очерчивая круги на лопатках - словно крылья. Ведь Накаджима и есть ангел. А ангелы всегда считают себя несовершенными. Плавными движениями Рюноскэ опустился ниже, кончиками пальцев подцепив футболку парня. Жарко, душно. Прохладными ладонями он медленно очерчивал мышцы поясницы, поднимаясь выше сантиметр за сантиметром. Но тихий выдох прервал, заставил остановиться – так сильно голос Накаджимы дрогнул. - Не надо. Не то, чтобы Ацуши боялся его, Акутагава знал, что возлюбленный любил его касания, он сам однажды признался в этом. Рюноскэ вытащил ладонь из-под футболки. Повисла тишина. Молчание никогда не было сильной стороной Ацуши, поэтому он первый нарушил тишину. - Тебе не понравится. Акутагава нахмурился. Не понравится? Не понравится что – раны? Вряд ли, он узнаёт каждый раз, когда Ацуши приходит раненным домой. Акутагава лично обрабатывает те раны, которые не успевают затянуться в процессе регенерации по пути домой. Шрамы? Бред, тело тигра испещрено едва заметным шрамами, но Ацуши никогда не стеснялся их. Ацуши садится медленно – слишком устало, слишком измученно, от былой радости не остается и следа. Акутагава – вслед за ним. Накаджима медлит, а затем все же стаскивает футболку со своих плеч. В неярком свете ночника Акутагава наконец замечает тот самый «маленький» комплекс детектива. Бледная спина испещрена маленькими бугорками, едва заметными, чтобы увидеть их сразу. Акутагава хмурится повторно. Кто бы ни подбирал цвет крема, он явно промахнулся на пару тонов. Акутагава тянется к тумбочки и достает влажные салфетки с ароматом цитруса. Ацуши любит апельсины, пускай их и не любит Акутагава. Рюноскэ достает одну салфетку и принимается аккуратными движениями стирать слой тональника. Медленно, нежно он массирует раздраженную кожу. А Ацуши словно к земле тянет. И не понятно от чего – то ли от физического дискомфорта, то ли от морального. - Тебе больно? Накаджима качает головой и зажмуривается, когда Акутагава убирает ладонь с чистых лопаток. Он долго разглядывает Ацуши, а тому хочется провалиться сквозь землю. Знает же, какой Рюноске брезгливый. И ждет, ждет, ждет, когда Акутагава фыркнет, с отвращением спросит, не заразно ли это. Но проходит секунда, вторая, третья. Акутагава молчит. Ацуши хочется плакать. Ему хочется задать вопрос, на который он и так знает ответ. - Отвратительно? И ждет, ждет, ждет, когда Акутагава ответит: "весьма". Но Акутагава молчит, и когда Ацуши уже был готов повернуть голову, чтобы встретиться с недовольным оценивающим взглядом, почувствовал – его обнимают со спины. Обнимают нежно, словно утешают. Аккуратно, словно спрашивая: "можно? ты позволишь?". Обнимают мягко, словно говоря: "Я здесь, все хорошо". И Ацуши почти верит в это самое «хорошо». Почти. Потому что для Ацуши слова важны в той же мере, что и действия. Потому что Накаджиме нужно говорить, он должен слышать. И Акутагава это знает. И тихо выдыхает в плечи. - Ты прекрасен. А у Ацуши от этого шепота голова кругом. И он почти верит в это. Почти. А потом Акутагава подкрепляет слова действиями. Он нежно целует его в плечи, дорожкой опускаясь ниже – на лопатки. И сцеловывает, сцеловывает каждое пятнышко, каждый бугорок. Накаджима сжимается, словно перед ударом, но Акутагава успокаивает его – гладит по пояснице, обводя шершавыми губами созвездия на его спине. - Ты прекрасен, Тигр. Каждый кусочек твоего тела прекрасен, Ацуши. Я люблю тебя всего, Накаджима. Акутагава дышит ему в спину, зацеловывая каждую тревожность на спине Ацуши. Пока не чувствует, что тот расслабляется в его руках. От Ацуши пахнет цитрусами. Акутагаве это нравится. От Акутагавы пахнет любовью. И Ацуши верит. Потому что Акутагава не врет. Он успокаивает, утешает. Но не врет. Не умеет. Ацуши не сразу замечает, как его укладывают обратно в постель уже без футболки. Он чувствует, как прохладные пальцы вырисовывают вселенные на его спине. И тихий голос шепчет. - Больше не прячься от меня. И Ацуши слушает. Он придвигается ближе к груди Акутагавы и чувствует, как обнимают сзади. Приятно. Нежно. Спокойно. - Я выкину твой тональный крем завтра же. Накаджима хихикает. И этому он тоже верит.