Яблони цвет - это прощальный знак

      Кейл Хенитьюз был для Чхве Хана всем: центром мира, вселенной, центром всего. С самой их первой встречи, он занимал все его мысли. Этот человек, человек способный отдать все, ради близкого, человек смотрящий так нежно-нежно, словно единственное во всем мире солнце. Он и был солнцем, солнцем, которое дарило свои лучи только близким, заслужившим этой благодати, людям. И как же Чхве Хан был рад этому. Он правда верил, что, должно быть, в прошлой жизни спас мир, раз встретил такого человека.        И он любил в нем всё, безразличное лицо, изредка расцветавшее в прекрасной улыбке, нежную бледную кожу, которая словно светилась, большие, немного вытянутые глаза с ярким миндалевым отливом и золотыми всполохами, появляющимися так редко, только в моменты высшего счастья, яркие алые волосы, напоминающие спелые яблоки. А цветы яблонь, как известно, - прощальный знак.       И Чхве Хан был готов преподнести этому человеку всё: любые цветы этого мира, звёзды с неба, каждую человеческую жизнь, все что угодно, только бы тот, как прежде, смотрел в его сторону, так тепло улыбаясь, словно озаряя своей улыбкой всю его, давно почерневшую от количества отнятых им жизней, душу. Он мог отдать всё за мягкие касания этих холодных рук и за недовольные причитания, ведь "Чхве Хан, как ты мог разрушить то здание?"       Ему нравилось издалека наблюдать за Кейлом. Смотреть, как тот что-то бормочет себе под нос, заполняя "эти ненужные никому бумажки", смотреть, как тот ласково гладит котят по их мягкой шерстке или недовольно потягивает очередной кислый чай от Рона, даже не думая его вылить, слушать как он вновь и вновь восхваляет "великого и могучего Раона Миру" под гордые хмыкания от маленького дракона. Да, он действительно, возможно даже слишком сильно, любил наблюдать за Кейлом.       И он до одури боялся. Так сильно боялся тишины, нависающей во время ком Кейла, боялся задумчивых взглядов, которые он бросал на мечника, явно вспоминая кого-то (и Чхве Хан прекрасно знал, кого, но не хотел думать об этом), боялся усталости и отчаяния в карих глазах, боялся того одиночества, того гнёта, что порой исходил от него, пропитывая колючим холодом до самых костей, боялся наигранной холодности, отчуждённости, а ещё больше боялся искусственной, натянутой улыбки, от которой так и сквозила боль.       Чхве Хан больше всего на свете был благодарен судьбе, что подарила ему это чудо. Несмотря на все то, что он пережил раньше, на весь страх и потери, которые он испытал, он был так благодарен, что не мог бы представить свою жизнь без этого. Он только начал жить. Ему уже столько лет, и только сейчас он перестал жалеть. Начиная с того момента, как он попал в этот грёбаный мир, и до мгновения, когда ему протянули руку, такую хрупкую и тонкую, что сжав её, можно было легко сломать, он чувствовал только гнетущее отчаяние, пожиравшее всё естество. Он считал, что мог бы заново вернуться, заново прожить все это, только ради того, что бы снова встретиться.       И сейчас, ощущая холодные капли дождя на щеках (а может быть это слёзы), пробирающий до костей, забирающийся под одежду, под кожу, в каждую клеточку тела страх, он смотрел на серое небо, пророчащее только плохое, он держал это хрупкое тело. Мерзкий железный запах крови наполнял душный воздух, окутывая лёгкие.       Он так любил его тихий смех, словно цветы расцветают в сердце, обвивают лёгкие. Но каждый знает, какую боль могут принести эти цветы, особенно, когда так страшно признаться, особенно, когда Кейл, человек, затмевающий собой весь остальной мир, истекает кровью, особенно, когда ловишь его последний вздох. И так страшно держать на руках остывающее тело. И совсем не страшно пронзать свою грудь своим же мечом, в надежде забыться от мучительной боли, в надежде на новую встречу.