Пчёл вереницы

Шион не помнит, когда вот так вот сидел с сестрой. Даже не так, а сидел ли он вообще? В любом случае, он никогда не обращал внимание на её печальные глаза, или не подавал виду, но всегда — всегда! — помнил, что она есть. Мамору следовала за Бешенным Псом по пятам, скрытая тенью, слитая с стенами домов, она бережно несла для него в своих не руках если не любовь, то просто сестринскую заботу. И он принимал это. А вот как должное или не должное — никто не знал. Он не показывал. И только через много лет, проносясь вихрем по годам, он решил замедлится. Побоялся потерять то, что у него есть в конец. Даже одиночки — на словах такие. Так что, заваливаясь в квартиру с банкой мёда, он вдруг зацеремонился. Снял обувь, встряхнул патлами и направился на кухню. По-домашнему одетый, Шион включил чайник, оставляя банку на одной из тумб. — Э-эй, блохастая, пиздуй сюды. — Ленивый хриплый голос прозвучал на всю квартиру. Заспанная, в одной мятой футболке, Мамору вяло вышла из комнаты и поплелась к нему. Она села на диван, прикрываясь пледом со спинки, он отвернул голову к окну, скрывая смущение. Каким бы крутым не пытался казаться Мадарамэ, где-то глубоко внутри всё равно сидело что-то, что было уютным. И то ли его оголённые лопатки в большой майке, то ли странная полукухня полукоридор, а может и сиротливо стоявшая баночка… Всё казалось таким домашним, что Мамору даже проснулась. Вот так они собирались раза два за свою жизнь. Очень далеко в детстве, пока его не упекли в колонию, и когда она сильно болела. Настолько, что кашель было невыносимо слушать. — Какая-то бабка втюхнула. Приготовишь чё нить. — Это был не вопрос. Скорее, маленький презент, который Мамо с удивлением оглядывала. — Ага, — сонно протянула она, улыбаясь. В турке заваривался чай. В микроволновке грелся хлеб. А у мойки посреди шкафов стоял брат. Шион не знает, что такое семья, ему порой кажется, что её вообще нет. Но позади сидит младшая сестра, и с улыбкой через закрывающиеся веки смотрит ему в спину. Они очень редко проводят время вместе. А ещё реже дарят друг другу что-то. И Мамору так же редко называет его братом. Тёмные глаза, вечно холодные и злые, искрятся теплом. У Мамору они светлее, цветом мёда из этой банки. Настолько слащавые, что Мадарамэ-старший тонет в омуте. Слишком часто вереницей кружится детство. Он привык его не замечать.

Но глаза-то никуда не деть.

— Мне без сахара. — Захлопнись. А потом они смеются и вспоминают значение слов про семью, ловя редкий момент за хвост, ускользающий, как и время.