Детектив и лунный свет

И снова желанные пальцы плавно бегают по белым клавишам пианино. По белым, прямо как ее кожа. 　　«Нежная, наверное, мягкая…», — думает про себя Сайхара. И вновь отголоски нот не для него. И вновь эти сонеты пролетели мимо, задевая гребешками сердце юноши и оставаясь там милой и дорогой язвой навсегда. Шуичи мысленно благодарил себя и свой стиль одежды: нелепый и невзрачный. Мысленно благодарил, потому что никто не видел и не слышал, как скрежещут ноты по дрожащей коже, как фальшивит каждое оголенное прикосновение. А вдруг она услышит? А вдруг заметит очертания музыки нелепой? И подумает чего? Отвергнет? Как бы Абсолютный Детектив ни пытался стряхнуть с себя чернила, как бы он ни пытался заглушить звуки при соприкосновении, словно испорченный музыкальный инструмент, он страшился взгляда ее; а она, напротив, словно бы назло, как будто бы сама злодейка-судьба с прекрасными розовыми глазами и мягкими светлыми волосами, смеялась в лицо. 　　«Такая жестокая…» — вновь думает Сайхара. Такая нежная. Такая уверенная. Такая красивая и жизнерадостная. Такая безжалостная. И в груди у юноши что-то зазвучало громче, интенсивнее, словно разбиваясь треснутой от фальши скрипкой средь ребер. Шуичи выдохнул, поперхнувшись, чтобы изо рта не посыпались до, ре, ми... и так до ля. Чтобы не издать звука, не показать вида. Чтобы она ничего не поняла. Чтобы взгляд ее не висел над ним, как гильотина. И снова. И опять. Она улыбчива и добра, она всегда спросит, как дела, она всегда приветливо встретит взглядом. Но не Шуичи. Она садится за пианино и продолжает нежно переваливать палец за пальцем, поражая всех рядом стоящих своей музыкой и талантом. И только один верный зритель прослушает грустный сонет до конца, не отвернувшись и не отвлекшись. И только один верный зритель по-настоящему ценит каждый звук, каждый вздох и каждую эмоцию на прекрасном лице с розовыми глазами. 　　«Я… Пора», — промямлил сквозь себя Шуичи, понимая, что совсем скоро может оказаться уже поздно. Отгоняя прочь свою детективную смекалку и развитое шестое чувство, Сайхара дождался последней ноты, которая эхом разносилась по лаборатории Абсолютной Пианистки, которая мучительно долго звучала во внутреннем ухе, не собираясь заканчиваться. И впервые он спросил себя: "Чей это звук? Мой внутри или ее снаружи?" 　　— Позволь мне, Акамацу-сан, кое-что сказать тебе… — Шуичи нервно оттянул воротник рубашки, на котором вовсю чернела рапсодия неразделенной любви. Еще немного — и юноша коснулся бы себя голыми пальцами, неаккуратными кончиками, словно по сломанному инструменту. Еще немного — и она могла бы навсегда разочароваться в нем. Но Шуичи хотелось наконец-то взглянуть истине в лицо, даже если он случайно сфальшивит. Сосредоточив ее на себе; ее, мечту незыблемую, улыбку неугасающую, маленький, но яркий свет надежды, Сайхара коснулся боязливо открытых ее рук и пальцев. Теплые. Разогретые. Нежные-нежные, как первые чувства детектива. Но плавно, словно в танце нежеланном, убежали касания пианистки прочь. Штурмом пробиваясь за спину влюбленного безответно юноши, радостно крича кому-то другому слова внимания, она исчезла, а свет погас. Вздох последний. Аккорд завершающий. И подле детектива осталась только тетрадка с нотами неаккуратными, с подтеками ядовитых чернил. И тело его — разбитый вдребезги клавесин, на колебаниях ветра всю вечность теперь изнывающий.