Хрустальная память

      К великому горю, он все помнил. Ледяные иглы дождевых капель, прошивающие теплую плоть насквозь. Серое-серое небо, затянутое пыльными жесткими облаками, будто доспех, что не пробить и не ранить прячущееся за ним естество — живое и яркое, озаряющее мир своим светом. Плотную землю под ногами, землю, которая орошалась кровью своих и чужих солдат, пока храбрый ветер метался по храму и защищал воплощение мудрости и величия, хрупкого и невероятно ценного. Пока в груди его кипела жгучая обида и страсть ринуться в бой, изгнать неприятеля из родного дома, который страдал и молил о помощи гибелью духов и плачем природы, раненной, но отважной. Она защищалась как могла: цепляла ветками чернильных людей, стараясь развеять смутные тени; преграждала пути корнями и валунами; разражалась грозами и криками, но этого никогда не было достаточно. И Ясуо видел, как все кругом умирает, в душе его пылала жажда справедливости, крови и мести за боль, что испытывала Иония. Однако ветер столь обманчив, а за мощными порывами благородства часто скрывается отвратительное желание славы и величия.       Брат понимал эту юношескую глупость, а потому старался вразумить буйный ветер, прикоснуться уверенной и ласковой рукой, сказать, что все это не стоит смерти. Голос его был стальным, а слово было мечом, рубящим любую возможность противиться его движению. Для Енэ дряхлый старик был отцом и голосом правды, позволившим взрастить в себе достойного человека. Он смог, сумел подружиться с внутренней стихией и усмирить тупую злость, обрел гармонию, выбрал честь своею спутницей. И искренне желал брату познать всю ту мудрость, которой поделился с ним Соума. Енэ был терпелив и собран, пока ждал, когда прорастет это семя, когда наконец увидит кармин листвы, тонущей в молочном тумане. Но упрямство Ясуо никогда не сулило ничего созидающего и смиренного в его судьбе. Он ранил, больно и грубо, задевая самые глубокие струны души брата — знал, какой необходимо коснуться первой. Рубил с плеча, убегая все дальше и дальше, мелькала лишь синева накидки, а ноги Енэ будто налились свинцом и не позволяли сделать шаг навстречу: его конечная точка уже достигнута, он был уверен в себе и своих принципах. Ясуо часто хитро ухмылялся, уголок губы тянулся вверх, когда юноша понимал, что Енэ не будет противостоять ему, он снова молча устремит взгляд на горизонт, словно ища ответ. Глаза Ясуо часто блестели азартом и самолюбием, когда встречались с темными, усталыми глазами брата, в которых читалась глухая мольба. Даже в дружеских схватках Ясуо старался доказать свою силу, а в груди его билась отчаянная свобода, разрушающая все, что хранилось в сердце, оставляющая лиловые синяки. Изнутри рвался звук, крик или песня, все смешалось в одно простое «я тоже могу защищаться, я тоже могу собрать себя из осколков».       К сожалению, он все помнил. Помнил маску ужаса, застывшую на лице Енэ — она была столь искусно сделана, что настоящие черты его лица даже не выдавали в нем его брата. Благо, что Ясуо не мог видеть насквозь, иначе не смог бы забыть и ту громыхающую боль, бегущую по венам и артериям. Хорошо, что Ясуо не мог слышать мыслей, а то из его головы бы никогда не вывелось шуршание бесконечных вопросов «почему» и «за что». Руки брата держали мечи, как и всегда, крепко. Он сжимал рукояти почти до дрожи в костях, чтобы унять одолевшую слабость. Отточенными ударами Енэ старался добиться справедливости и ответов, разве не так всегда делал его младший братик? Словно это когда-то могло помочь лучше, чем нежное обещание и простой разговор. Ясуо поражал серьезностью своего лица: в нем не было и намека на прежнее озорство, губы его не трогала усмешка. И это душило еще сильнее. Енэ хотел закричать: «Скажи! Скажи, что это была лишь глупая шутка и на руках твоих нет крови!» Хотел не сдерживать соленую слезу в честь всех погибших надежд и чувств, что мертвым грузом опустились на его сердце. Но ненависть и злоба поражали любые светлые части его души, он не мог терпеть потерю наставника и брата. Енэ сражался изо всех своих сил, Ясуо знал это и потому не сдерживался тоже. Его одолевал страх того, что в этой схватке, совсем не товарищеской и непосредственной, появится третий игрок — сама смерть, и заберет лучшую часть его жизни. Однако все равно не останавливался, сгорая заживо от обиды, ведь брат не поверил ему, он променял его на ничтожную честь, абстрактную правду, слепленную из чужих слов. И это ранило сильнее, чем смерть Соумы, против ветра встал весь мир — путеводная звезда, надежный защитник, которым всегда был Енэ.       И из памяти его никогда не смоется алое море, в котором ветер потерял свой путь. Тогда он возненавидел этот цвет, его почти тошнило от липких, размазанных разводов на руках, от пульсирующей раны на родном теле, которая медленно и мучительно убивала их обоих. Губы Енэ дрожали, из глаз его покатились горькие слезы, он рвано дышал, опираясь на чужое плечо лбом. Рука его выпустила меч и безумно сильно сжала синюю накидку, пачкая ту кровью. Словно он отчаянно не хотел исчезать, растворяться в небытие, куда насильно затягивала его мрачная чернота. Он не хотел умирать, не сейчас, не от руки Ясуо, которого прошибала крупная дрожь. Тот осторожно сжал тело Енэ, касаясь пальцами шеи и загривка и боясь навредить еще больше, сломать его хрупкую жизнь, еле теплившуюся в руках. В голове стучало так громко, что Ясуо почти стонал от боли, склонившись над умирающим братом, стараясь впитать в себя его страдания и печали. Слуха достигали чужие всхлипы и резкие выдохи, от которых внутри что-то с треском ломалось. Дождь колотил по плечам с дикой силой, почти разрушительной, ледяная вода не отрезвляла, так как ощущение горячей крови все еще было слишком сильным и ужасающим.       Ясуо опомнился лишь тогда, когда на горизонте появились преследователи, желающие схватить его и убить за правду. Он аккуратно положил бездыханное тело на землю и быстро поднялся, до конца не осознавая, что ему делать. Ему хотелось сдаться и позволить поймать себя, чтобы искупить этот страшный грех, но он сделал то, что делал всегда — побежал, отдаляясь от брата. Побежал так быстро, что ветер завидовал его скорости и смятению, которое заставляло его забыть про то, что он человек и тело его имеет лимиты. Он бежал, пока силы его не иссякли, а ноги отказались нести его дальше. Ясуо рухнул на землю, глубоко вдыхая и выдыхая, надеясь вернуть здравость рассудка. Однако ничего теперь нельзя было вернуть. Он оставил позади годы своей жизни, проведенные рядом с Енэ, рядом с единственным близким человеком. Ветер, упорный и свободолюбивый, сбился с пути и провалился в пучину безжизненных цветов, мягкой высокой травы.       К счастью, разбившийся хрусталь памяти не был до конца очернен. Витражи осколков сверкали на свету золотом и сладким счастьем, видневшимся в каждой шероховатой линии. Блестящие моменты кораблями плыли по лазурному шелку воды, оставляя за собой плавную мерцающую рябь. Она струилась в пустой голове, покоившейся среди рубиновой травы и небесно-голубых цветов, что нежно покачивали бутонами в такт ветру. Не было понятно, смутный ли это сон или тяжелый бред, однако где-то вдали послышался крик журавля, который возвращал в беззаботное детство.       Ясуо будто бы снова видел старый покосившийся дом, сотканный древесным заклинателем. Он был несуразным и приземистым, но родным и бесконечно важным. Здесь он жил бок о бок с Енэ, они спали в одной комнате, ели за одним столом и работали на одном поле. Здесь жила и его разбитая горем мать, часто сходившая с ума и бормотавшая что-то про ушедшего человека, бросившего ее одну в непростое время. Старший брат каждый раз сжимал губы и виновато изнутри кусал щеку, чтобы сдержаться и не выпустить лишнее слово. Это бремя легло на его слабые юношеские плечи.       Но он никогда не жаловался. Всегда оставался спокойным и ласковым, Ясуо помнил каждое его заботливое движение, каждый порыв необъятного сердца, что чудным образом умещалось в груди. Как он часто брал всю вину на себя, когда младший брат ввязывался в бессмысленные драки, чтобы доказать свою важность и ловкость. Ему доставалось, он сдавался под чужим напором, чтобы противник перестал таить злобу и утешил свое хрупкое эго. Еще бы! Его побил двенадцатилетний мальчишка! Енэ про себя не раз улыбался, пока не вспоминал, на что действительно способен этот мальчик. Вспоминал, каким диким огнем загорались его карие глаза, когда он заносил свой клинок и отражал удар за ударом — лишь искры отлетали и скрежет резал слух. Ясуо нельзя было остановить, он рвался в бой остервенело, будто тот был важнее всего в мире. Тогда сердце Енэ гулко стучало, а дух захватывало. Если ему удавалось застать самое начало драки, он хватал брата за руку и толкал за свою спину, получая удар вместо него. Быстро утирал кровь с губ и громко просил прощения, кланяясь в ноги. Ясуо дрожал от злости и непонимания, когда Енэ тащил его домой, не произнося ни слова. И если он оборачивался, чтобы посмотреть на то, как мальчик хмурит брови и супит нос, то губы его трогала смешливая ухмылка. В груди Ясуо ухало, и он молчал всю дорогу, удивленно раскрыв рот.       Или как он учил терпению. Всегда. Когда Ясуо просил его потренироваться вместе и оказывался прижатым к земле, пытаясь отдышаться и вырваться из чужого захвата. Тогда лицо Енэ было спокойным и выражало полную уверенность в победе. Брат никогда не злорадствовал, но часто шутил потом, вгоняя Ясуо в краску. Это лишь распаляло его, мальчишка все время говорил что-то вроде: «Когда-нибудь я одолею тебя! И на земле окажешься ты!» А Енэ лишь пожимал плечами и ерошил его волосы рукой, легонько дергая за челку. «Ты бы давно победил меня, если бы действовал более обдуманно, а не полагался только на свои инстинкты», — отвечал он.       Так же, как и эти важные моменты, Ясуо хранил и другие, кажущиеся маленькими и незначительными, но именно из них складывался полный образ. То, как Енэ засыпал под ивой, раскинувшей свои длинные зеленые ветви, когда братья ходили к реке. Ясуо боялся подойти ближе и разбудить, поэтому наблюдал, стоя в реке по шею, как развеваются чужие волосы и склоняется голова, как расслабляются плечи и выравнивается дыхание. Или то, как Енэ зачитывался до утра важными писаниями, которые давал ему Соума. Ясуо просыпался от жуткой жажды, но не вставал, просто лежал в кровати и смотрел на то, как худые пальцы шуршат бумагой, как рассветное солнце озаряет застывшее лицо, как у статуи, что он видел в храме. Ее лик был серым и мертвым, а кожа брата — красивой и гладкой, без шероховатостей камня. Или то короткое мгновение, когда Енэ заплетался: струящиеся волосы падали на голые плечи, их бережно расчесывали и забирали высоко и туго. Каждое его движение было грациозным и бесшумным, он не хотел потревожить младшего, хотя и знал, что тот давно не спит.       Калейдоскоп красочных осколков вспыхнул необыкновенной картинкой. Даже все те умалчивания и укоры, скрытое раздражение и длинные нотации не казались такими важными по сравнению с уютными мелочами. Последней пыткой больного ума стал решающий момент, урок, который Енэ преподал от всего чистого сердца. Когда он долго говорил, речь его журчала, словно лесной ручей, а потом вручил маленькое семечко клена. Ясуо сжимал его в ладони как драгоценность, а нутро его наполнилось жгучим маревом закатов, вспыхнувших доверием и бескрайней любовью. «Сейчас это просто семечко, но пройдет время — и мы постигнем скрытую внутри него красоту» — прошептали губы, и лоб Енэ соприкоснулся с его. Ему пришлось наклониться, чтобы оказаться ближе. Он даже прикрыл глаза и шумно выдохнул, кладя руку на шею Ясуо. Ему хотелось почувствовать, что сердце брата готово принять все, что пытается подарить Енэ, отрывая от себя важные части.       Тогда Ясуо не мог дышать, будто тонул в прохладе зеленоватой воды, как было много лет назад. Что в тот, что в этот раз спасение нашло его, он остался жив — Енэ как всегда оказался рядом. Он так сильно верил в силу ветра, так надеялся увидеть, как младший брат становится достойным человеком, мастером меча, храбрым защитником культуры и наследия Ионии, каким хотел стать сам. Ясуо впервые смотрел на него так. В глазах его плескалась верность и уважение, словно он отбросил свое упрямство и спесь, признал в Енэ мудрого наставника, желающего ему только добра. На следующий день ветер отправился в храм и поступил на обучение к Соуме, поток его был решителен и несокрушим.       Ясуо со стоном раскрыл глаза. Перед ним темнело небо, залитое чернилами ночи. В синеватом бархате мерцали маленькие точки — звезды. Он никогда не доверял им, но в этот момент ему до боли захотелось превратиться в одну такую крапинку, оказаться там, куда он своими руками отправил дорогого человека. Тело мучительно напоминало о том, что он жив. Кровь на руках высохла, и кожа зудела, словно стараясь воскресить в памяти ужас недавних событий. Ясуо знал, что ему пора уходить. Теперь ни одно место не будет безопасным для него, везде поджидают преследователи. Он попытался встать, чувствуя мерзкую слабость и беспомощность. Сейчас не время отдыхать, ноги его уверенно стояли на земле.       Отныне у ветра совсем иной путь, путь ненависти к себе и бесконечных страданий, лежащий через огонь вины и море печали. Ясуо больше не знал, кем является и что должен делать. Лишь хрустальная память станет его верной подругой и самым страшным врагом, что одновременно тащит назад и гонит куда-то вдаль. «Ветер преследует или убегает?» напоследок прошептала ему ночь, которой стал Енэ.