Десять шагов скучной жизни

Лёша эту неделю почти не ел. Много пил, но Кирилл начинал беспокоиться. За зверьком нужно ухаживать, иначе он умрет раньше положенного. Увидев очередной нетронутый деревянный подносик возле его комнаты, он легонько постучал. Тишина. - Ты же знаешь из курса биологии, что человеку для нормальной жизни нужна еда? - крикнул Кирилл в дверь. Пока ласково, задавая темп, - Белки, жиры, углеводы, витамины и аминокислоты. Если ты не будешь есть, мне придётся нарушить своё правило, и поверь мне - ты не захочешь быть привязанным на самом деле, пока я буду вливать в тебя этот блядкий суп! Мне ничего не стоит это сделать, даже если ты захлебнёшься по итогу. Через пару секунд началась возня. Вообще-то, на двери не было замка, но личные границы мальчика уважались. Даже сейчас. До последнего. Когда Лёша открыл, Кирилл тут же улыбнулся, внося поднос на длинный новый стол, которым они заменили старый - тот был широкий, тяжелый и совершенно не подходил для учебы. На подносе остывал рассольник, заботливо сваренный без этого мерзкого огурца, паста с морепродуктами, потому что в них много железа, и пышная слойка на бездрожжевом тесте. Стакан с морковным соком прилагался. - И что тебе не понравилось? - услужливо спросил молодой человек. - Ты, - ответил мальчик, как и в прошлый раз, сидя с ногами на кровати. - Чем еда виновата в моём здесь присутствии? Боже, пожалей свой организм, ты и так на соплях держишься. Хочешь насолить мне, лучше ешь. Тогда будет больше сил. Они вымыли окно. Вставили туда новую раму и теперь оно открывалось на крохотный балкончик. Лёша этого не видел, но Кирилл снова улыбнулся. Комната стала больше напоминать жилое помещение, чем до этого - в ней появились мешок, в котором можно развалиться, книги для учебы, даже небольшой стеллажик сумели затащить. Остальную мебель приходилось разбирать, заносить по лестнице, и снова собирать там. Правда полки пустовали. Не хватало настенных карт или постеров. Подобное на пару часов занимало ему мозг. Нужно ли это мальчишке, он не спрашивал. Тот, к слову, уже придвинул стул и медленно водил ложкой в супнице. Раздражало. - Перестань… пожалуйста. Лёша остановился. Затем начал снова. Сильнее. Кирилл выдохнул, развернулся, подошёл к столу и так сильно стукнул ладонью по поверхности, что мебель едва выдержала, пошатнувшись. Разлившаяся часть супа капала на штаны мальчика и пятном красовалась на футболке. - Ну вот! - воскликнул Кирилл, - А такой суп вкусный был. Жаль, что ты так и не попробовал. Он сощуренно поглядел на парня, раздражённо отряхивающегося от кусочков колбасы и оливок. - Ну ничего! Попробуем ещё раз, - наклонился к мальчишке близко-близко, нагибаясь, - Кушай, пожалуйста. И не раздражай меня. А как поешь, сядешь за уроки. - Я в школе неделю не был. - Больше и не будешь. Домашнее обучение, ёпта. - Н-но… Вот оно что. Кажется, Кирилл смог его задеть. Снова. Лёша аж привстал от новости. - Почему немецкий? Все вокруг учат английский, но ты выбрал немецкий. - Да пошёл ты, - остатки супа полетели в Кирилла. Оба в супе - часть на них самих, часть под ногами на полу - они выглядели комично. Мальчик с вызовом смотрел на второго, пока тот прикидывал масштабы бедствия. Схватив Лёшу за волосы, он подтянул его лицо к себе, чтобы не приходилось нагибаться самому. Волосы приятно струились между пальцев. - Я знаю, что ты бунтарь. Бунтуй, я не против. Но это будет работать по принципу боксёрской груши: ударишь ее, и, если не успеешь увернуться, прилетит в ответ. Думаешь, я тебя не сломаю? - Я уже сломанный, - прошипел он в ответ, не морщась от боли и не скуля, - Так что попробуй. - О-о! Это что, вызов? Они могли бы осквернить все моря своей желчью. Да что там моря, океаны! Горные реки сочащегося гноя и ненависти не оставили бы ничего живого вокруг себя, выедая до основания. В тех местах шли бы кислотные дожди, и даже камень превращался бы в песок. - Ты ещё не сломанный, нет, - ласково начал Кирилл, - Ты держишься, причём отлично, на сваях своего отвращения ко мне. Она питает, даёт силы, я не удивлюсь, если с этими мыслями ты просыпаешься по утрам. Знаешь, а это довольно лестно: знать, что для кого-то ты центр вселенной. Пусть и самой ужасной, не имеет значения. Ты будешь сломан, когда потеряешь эту опору, когда прогнешься под меня. А ты прогнёшься. Лёша, закусив губу, мотал головой в отрицании, но вырваться не пытался. - Я сделаю все для этого, не сомневайся. Ты потеряешь свою ненависть. Ты полюбишь меня. - Нахуй… иди нахуй, пидор. - У-у. Как невежливо, - пальцы сжали сильнее, возможно, даже слишком, но парень не издал ни звука, - Кто говорит именно о такой любви? Ты полюбишь меня как друга. Как товарища. Как брата. Последнее слово оставило клеймо. И пусть его не было видно, боль от него ощущалась сильнее, чем от мертвой хватки в волосах. - Ты, наверное, всегда мечтал о старшем брате? Который бы защищал тебя, отмазывал, выпутывал из всякого дерьма. Который бы любил тебя. А ты его. Я сделаю все, чтобы так и случилось. Ты и сам не заметишь, как твоя дыра, вот здесь, - он ткнул пальцем свободной руки в жирное пятно на груди, - начнёт затягиваться, становится меньше. Как перестав ненавидеть меня, ты… - ближе к нему, ближе, - начнёшь ненавидеть себя. За то, что чувствуешь. - Нет… - Увы, да. - Я убью себя. - Если ты попытаешься это сделать, я прикую тебя наручниками в собственной спальне. Буду кормить с ложечки, мыть, переодевать и водить в туалет. Как маленького. Звучало до ужаса страшно. Он видел, как расширялись по мере его рассказа, зрачки Лёши. Так себе начало для знакомства. - Солнышко, мне слишком скучно жить, чтобы я бросил тебя в этом чертовом детдоме. - Я тебе не игрушка. - Все люди игрушки в чужих руках. Когда-нибудь ты поймёшь это. - Убирайся.

***

Леша выхватывает из-под подушки прятанное там оружие. Он не выдержит этого, нет. Оставаться здесь - хуже, чем то, что он собирается сделать. Громкий и глубокий вдох. Он приставляет дуло к виску, уже без игры «ебанёт? не должно», он прекрасно знает, что ебанёт. Да так, что придётся оттирать мозги от старого паркета и обоев. Думая об этом, мальчик на секунду улыбается, представляя картину, как Урод ползает по комнате с тряпкой. А потом тут же грустнеет - вряд ли это будет делать он. Бедная горничная. Он стаскивает с кровати простынь, чтобы не заляпать. Встаёт по центру, опускается, снова поднимая к голове револьвер. Он ему ничего не сделает. Когда Лёша выстрелит, он уже ничего не сможет ему сделать. Вот. Вот сейчас. Мальчик закрывает глаза. Обычно в такие моменты страшно, но в то же время спокойно. Он думает о Лизе. Но не успевает целиком и полностью насладиться моментом. Стук в дверь, равномерный и не торопливый. Кирилл всегда так стучится - ненавязчиво, но требовательно. Парень не успевает спрятать оружие, когда его снова потревожили. - Я должен каждый раз нарушать твоё личное пространство? Кирилл возмущался, но как-то странно замирает, увидев странную картину перед собой. Лёша стоит на коленях на полу, под ним простынь. Они смотрят друг на друга, по крупицам выуживая на свободу ложь, а вместе с ней и чужую боль. Долговязый так ничего и не сказал, в тишине положив на стол стопку чистой одежды. Новой одежды. И ушёл, аккуратно, можно сказать ювелирно, прикрыв за собой дверь. Затем он пару дней не трогал его вообще. Не заходил, не спускался, если Лёша по нужде оказывался где-то внизу, не пересекался взглядами. Понял, видимо. На четвёртый день, когда тот с отцом снова куда-то, торопившись, уехали, всё-таки попытался сбежать. Тогда его поймал кто-то из охраны. Он попробовал снова. Во второй раз сумел пробежать аж половину двора. Кушал хорошо, чтобы хватило сил перемахнуть через забор. Попробовал в третий раз. Кирилл догнал его, когда тот и ста метров от крыльца не сделал. Схватил за шкирку толстовки и резко дёрнул вниз. Лёша упал на жопу, испачкав джинсы в осенней слякоти после дождя. - Я же предупреждал, что догоню. К слову, неплохо бегаешь. Но недостаточно. В одной его руке тяжелела металлическая бита. Она была заляпана… чем-то. Даже не хотелось знать, чем именно, но кровоподтеки на чужой рубашке и брызги на лице отчётливо подсказывали ответ. Кирилл направил кончик биты на парня, широко расставив ноги и сощурив один глаз, словно прицеливаясь. - Не убегай, - как-то спокойно сказал он, - Если хочешь размять ноги или выпустить пар, в задней части дома есть тренажёрный зал. Небольшой, но с бассейном. Пробегись пару километров, может, хоть устанешь. А то всю охрану мне на уши поднял. И все? А где обещанные страдания? Лёша сидел, уперев руки назад, не решаясь подняться. Его враг хоть и выглядел устрашающе, казался уставшим и почему-то грустным. - Вставай. Лёша встал. Когда они в молчании заходили в дом, Кирилл снова заговорил. - Нашёл тебе учителей. Всех, кроме немецкого. Сначала и его тоже нашёл, но после твоих выходок решил, что буду сам преподавать тебе язык, так что прими мои соболезнования - препод из меня откровенно хуёвый. Сам виноват. А вот и наказание. Пока что звучит не очень страшно. Когда в него летит учебник, потому что он снова не так прочитал предложение, уже страшно. Кирилл вообще не гнушается методов воспитания, используя и слово, и дело. Единственное, не орет. Лучше бы орал. Хладнокровие, с которым он может причинять людям неудобства - боль - поражает и пугает. Лёша украдкой смотрит, как тот расхаживает за его спиной, кивая по мере того, как мальчик делает упражнение. Они не в школе, и сорок минут не являются ограничением мучений. Они сидят столько, сколько скажет Кирилл. Однажды тот хватает Лёшу за руку, чтобы выдернуть ручку и в сотый раз указать на ошибку. Парень шугается, как прокаженный, и шипит. - Отпусти меня, Урод. Кирилл держит. - Я тебе сейчас глаз выколю, если не отпустишь. Между пальцев зажата пилотовская ручка. Поединок длиться ещё секунд пять, после чего блондин резко стукает чужой рукой об угол стола, вызвав крик, и ладонь сама разжимается, выпуская канцелярскую принадлежность. - Если угрожаешь, будь готов исполнить обещанное, сопля. - Однажды, - хрипит Лёша, - ты не проснёшься. - Ты столько раз желаешь мне смерти, солнышко, что я уже с нетерпением жду, когда это случится. Урок окончен. И на столе прибери - устроил бардак.

***

Он убегал снова. И снова. Работал на износ, не жалея сил ни своих, ни бедных мужиков, несущихся за ним по полям. Сначала Кирилла это раздражало. Причём сильно, а затем начало забавлять. «Хочешь поиграть в догонялки - давай поиграем». И с того времени молодой человек бегал за ним сам. Ему показалось, что Лёше и самому это не очень-то нужно, только мальчишка уже привык. Да и марку держать надо. Так они и бегали по несколько раз в день, стабильно, как на разминку. Кирилл смеялся и ждал с нетерпением, когда все закончат ужинать, надевал спортивный костюм. И вот: русая макушка уже даёт деру. Последние разы даже без портфеля. Он снова его поймал. Снова засмеялся. - Ты меня на слабо берёшь? - отдышавшись, спросил он. - Пошёл нахуй. Я мечтаю съебаться отсюда. - И далеко? Кому ты нужен кроме меня. - Я и тебе не нужен. - Не правда. Лёша толкнул своего врага в грудь, вложив в движение всю оставшуюся силу. - Захлопни пасть, Урод! Ты самый ужасный человек на земле! Я никогда в жизни не останусь тут жить добровольно! Мальчик толкал его и толкал. Бил кулаками по плечам, груди и ключицам. - В тебе ничего святого! Ты как сраное болото, да даже Марианская впадина не такая глубокая как твоё ненасытное эго. Ты мерзкий, ужасный! Я ненавижу тебя! Ненавижу! Удары превратились в хаотичную очередь толчков. Кирилл молча выносил каждый. Они не причиняли ему никакой физической боли, зато водопад слез на веснушчатом личике оказались приятнее полуденного мерклого солнца. - Ты хоть представляешь, что я чувствовал, когда она умирала на моих руках? Хоть одной своей клеточкой мозга ты можешь представить, какую боль я испытал? Ты - животное! Ты чудовище! Лучше бы я пристрелил тебя тогда! Кирилл молча достал из карманов куртки руки и протянул их мальчику. Сам не понимая, зачем. Обнять? Что? Похоже, поразился не только он, но и Лёша. Половина слез высохли, сопли перемешались с тонкими струйками слюны на подбородке, вырвавшихся в порывах крика. - Я никуда не уйду, если ты захочешь это сделать, - спокойно сказал Кирилл. Синева в небе была в сто раз бледнее тех вод мертвого моря, что Лёша видел перед собой. - Так почему же сам этого не сделаешь?! - Я не могу. Он пытался. Но все разы казались ему бессмысленными попытками. Зачем ему умирать? А жить зачем? Ради папеньки. А умирать зачем? Ради Лёши? - Я могу дать тебе все. - Мне ничего от тебя не нужно. - Не правда, - усмехнувшись, сказал Кирилл, - Я могу заменить тебе её. - Никогда. Ну вот, снова это слово. Кирилл от него устал. - Я понял, что мы так и не познакомились. Нормально. Я - Кирилл. Можно просто Кир. А ты Лешка. - А ты идёшь нахуй. Пацан подобрался и уверенными шагами повернул в сторону дома. Почему-то оба они понимали, что это был последний раз. Но последняя ли это выходка? Гром поднял на уши весь дом, прикатив в шесть утра в субботу. Орал и требовал его впустить. Когда Кир спустился, повязывая поверх атлетичных плеч халат, тот уже вцепился ему в грудки, рявкая: - Где он?! Где ты его держишь? В подвале, да?! Ублюдок! - Воу-воу, товарищ майор, доброе утро. Можно полегче, пожалуйста? Ткань очень дорогая. Будет неприятно, если вы ее порвёте. - Отвечай, крыса! Молодой человек лишь вскинул руки и, отклонив назад голову, от души улыбнулся во все тридцать два, показывая недавние обновы - грилзы стояли как влитые. - Если вы про Лёшу, то он, наверняка, в комнате. Спит. Шесть утра, как-никак. А вообще, он может быть и в бассейне. И на заднем дворе. И на кухне. Я же за ним не слежу. - Что ты несёшь? Отпустив его, Игорь помчался внутрь, насколько это возможно обыскивая каждую комнату. - Третий этаж, - подсказал ему Кирилл. Тот лишь злобно зыркнул и побежал наверх, длинными ногами преодолевая по две ступеньки сразу. Без стука влетел в комнату, в которой, скрутившись в комочек, спал мальчик. Вторая подушка служила ему в качестве предмета для объятий, и он жался к ней, словно отчаявшийся на морозе человек жмётся к слабому огоньку зажигалки. Лёша проснулся от шума, а потом бросился в объятия мужчины. Кирилл закатил глаза. Он забыл надеть носки, и утренняя прохлада бегала понизу, кусая ноги. - Дядя Игорь! - Господи, Лешка! С тобой все в порядке? Они крепко прижались друг к другу. - Я заберу тебя отсюда. Я что-нибудь придумаю. - Не давайте таких обещаний, которых не сможете исполнить. Майор Гром, я законный опекун мальчика. Ну не я, мой папенька. Но это не важно. Все законно. - Нихера не законно. Полицейский с трудом оторвался от ребёнка, медленно подходя к двери, на пороге которой застыл Кирилл. - По тебе тюрьма плачет, выскочка. Думаешь, купил все за деньги и никто не подкопается? - Да, так и думаю, - невинно согласился молодой человек. - Сука. Огромная ладонь опустилась в паре сантиметров от лица. Гром выглядел небритым, заёбанным - или недоёбанным - и очень решительным. От того юмор ситуации выбивал из колеи. Улыбнувшись, Кирилл положил свою руку, вальяжно уперев оголенный бок в косяк. - Он окружён теплом. Ни один суд не встанет на вашу сторону. Вы живете один, в разваленной квартире в старом фонде. Имеете сомнительные связи со своим другом, у которого, если не ошибаюсь, имеются проблемы с наркотиками. Его папа генерал. Мой тоже. Будем мериться писюнами, как маленькие мальчики? Игорь закипал, спрятав за своей спиной мальчика. Кирилл готов был грызться с этим ментом за Лёшу. Он бы с удовольствием разгрыз ему глотку, выпив все до капли. Он бы с наслаждаем смотрел, как тот будет проигрывать, как свет гаснет в туманно-серых проницательных глазах. «Он мой», - говорил Кирилл всем своим видом, хоть и не наступал, не отгораживал, не давил. Именно своей уверенностью он и кричал об этом. Ему не нужно было волноваться, ведь он был прав. Когда Гром покидал особняк, на дорожку к выезду вышел Всеволод. - Можете приезжать, видеться с ним. Когда вам будет угодно. Только с предупреждением. Мужчина держал в руке стакан со свежевыжатым соком, который ему подал сын. Безмятежные черты лица все же искажала неуверенность в том, что происходит вокруг, и ещё сильнее он переживал за своё бездействие. Гром обернулся на эту жалкую попытку перемирия, оглядел солидного человека, опрятно одетого даже для раннего утра, держащего себя в руках. Лёша и Урод остались в доме. - Как вы могли вырастить такое? - с отвращением сказал Игорь. Что тут скажешь? Когда машина Грома покидала частную территорию, Лёша смотрел на неё из своего окна. Он не плакал, но Кирилл видел, как сильно его приезд и в последующем отсутствие пагубно сказалось на состоянии мальчика. - Веди себя хорошо, и будете видеться, - решил он. - Убирайся, - все так же с ненавистью прозвучал стандартный ответ. Становилось скучно. Ситуация не двигалась совершенно. В столовой было темно. На острове отключили электричество на время проведения каких-то ремонтных работ после очередного ливня, и столешницу помимо вкусно пахнущих блюд украшали два подсвечника, в каждом по три длинные свечи кремового цвета. - Приятного аппетита, папенька, - сказал Кирилл. Отец никак не отозвался. В последние недели его настроение было весьма неустойчивым, чаще вспыльчивым и обманчиво равнодушным. Сын не понимал, почему. - Что дальше будешь делать? - надменно спросил мужчина. - Не знаю. Пойду поплаваю, наверно, - легко отозвался юноша. - Ты прекрасно понял, что я имел в виду. С мальчишкой что будешь делать? От его приказного тона в горле встал плохо прожеванный баклажан. - А что мне с ним нужно делать? - Как что? Он через каких-то несколько месяцев окончит одиннадцатый класс. Потом университет. Или колледж - смотря, какие способности. Что, и дальше будешь его на домашнем обучении держать?! - Может, и буду. Разберёмся. Кирилл раздражался. Он хотел спокойно поесть, а не выяснять ненужные сейчас вопросы. Кому вообще есть дело, что будет через несколько месяцев, когда есть сегодняшний день? - Нихуя ты не разберёшься! - вилка мужчины полетела через стол, отскочив от перечницы, - Пацану друзья нужны! Общение! Компания, в конце концов! Он же ребёнок ещё совсем! - Я его компания. - Ха! Не смеши меня. Всеволод встал, обогнул стул и, положив руки на спинку, лёг на них лбом. Тяжело вздохнул. Каждое насыщение кислородом отлично испускало эхо, уходящее по этажам выше. Этакий беспомощный уставший древний кит, выброшенный на берег. - Ты изначально не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Думал, это так просто будет? Он тебе не животное! - рявкнул мужчина, - Это собакам ты можешь ткнуть в морду и сказать: здесь ты жрёшь, здесь спишь, а вот там срешь. Это человек! - Хватит! - сын со всей силы сжал зубы, скрипя ими, - Я не позволю тебе так разговаривать со мной. Поговорим, когда успокоишься. - Ну уж нет! Я устал смотреть на этого затравленного мальчика, который даже из комнаты не выходит, пока ты в доме находишься. Он столько раз пытался сбежать, что я со счетов сбился. Вот зачем он тебе сдался, а? Отпусти ты его Грому! Он о нем позаботится, а юридически пусть так все и останется. Слышишь меня? Кирилл! - Я никому его не отдам, - «он мой». - Опять двадцать пять! Боже. Тебе двадцать три, а ты все в игры свои не наигрался. Ну хочешь ты издеваться над кем-то, выбери того, кто с тобой по силам потягаться сможет. А мальчик… он же… Почему он? «Потому что он так же одинок, как я. Потому что он уникален в своей трагедии и в отношении ко мне? Потому что он мне нужен, чтобы чувствовать себя живым? Потому что только от одной его ненависти можно запитать целую электростанцию? Папенька, он мне нужен». - Он мне нужен. Я не трону его. - Что ты заладил как попугай? Толку-то от твоих слов… Мужчина сунул сжатые в кулак ладони в карманы темно-синих брюк. Ещё не успел переодеться после работы. - После окончания школы мальчик пойдёт учиться как нормальный человек. И точка. - Он не вернётся ко мне… - глядя перед собой сказал Кирилл. Слова походили на смешные детские нарукавники, которые бросили утопающему вместо спасательного круга. - Конечно. Зачем ты ему такой сдался? Сын резко встал, стул с грохотом полетел на пол. И молча поднялся к себе.