Пламенем ярким надежда горит в нас

Под холодный шепот звезд Мы сожгли последний мост, И все в бездну сорвалось. Свободным стану я От зла и от добра, Моя душа была на лезвии ножа.

      Антон всегда выглядит свободнее остальных, звучит громче, говорит честнее, держится ровнее и смотрит в будущее смелее, не ожидая от власти совершенно никакой подлости, никакого удара в спину. Слишком трусливо будет выглядеть убийство оппозиционера. Он, конечно, остерегается, но от этого не становится мутнее и лживее.       Арсений всегда смотрит на него как на героя страны, как на ведущего его по правильной, но темной дороге, как на лидера движения. — Не забывай только, что нам завтра на «Весну», — опустив чашку с чаем на столешницу, Антон снимает очки, шумно откладывает их и поднимает помутневший взгляд на Арсения, сидящего напротив с кружкой кофе. — Помнишь же? — Помню, конечно, — уводя взгляд Антону за спину, Арс ежится на барном стуле и осматривает темный коридор собственной квартиры, как будто бы впервые его видит.       Темнота оттуда словно поглощает Антона, и Арсений поджимает губы, выбрасывая эти мысли куда подальше, — они оба стараются не бояться, им нельзя часто падать в горестное забытье, как бы ни хотелось. — Оставайся у меня сегодня. — У меня еще статья не дописана, Арс, — разглаживая свои русые волосы, Антон подмигивает ему и выглядит совершенно спокойно. — Останусь после «Весны», хотя нас, конечно, могут и загрести. Просто потому что мы это мы. — Ну куда ты в ночь сейчас поедешь? — Арса изнутри что-то гложет, останавливает, но он не говорит об этом напрямую, чтобы Антон снова не напомнил про то, что оппонентов убивают только последние трусы. — Домой, куда?       Антон смеется, вводит пароль на своем телефоне, заходит в твиттер, пробегается глазами по первым твитам и, не найдя ничего интересного и важного, блокирует экран. Все это время Арс смотрит на него неотрывно, крутит кружку в руках и чего-то ждет. Антон упертый, стоящий на своем, не отказывающийся от своих слов и решений, поэтому он, конечно, уедет на своем автомобиле в ночную темноту.       Арсений моложе, поэтому менее привыкший ко всем рискам, хоть с ними он и был лицом к лицу. Антону не страшно гулять по центру Москвы без охраны, ездить в плацкартах, если того требует ситуация, посещать избирателей и общаться с людьми на улицах — он не ждет ничего и просто живет моментом, зная, что действует правильно, что люди пойдут не за ним, а за идеей, что на него направлены миллионы глаз, которые заметят любую оплошность. — Волнуешься за «Весну»? — Волнуюсь, — отставляя кружку, Арсений цепляет его пальцы своими, ощущает загрубевшую кожу и шумно сглатывает, чувствуя, как внутри сердце то замирает, то начинает биться в немыслимом темпе, предупреждая. — Я тебе говорю, все будет ахеренно, — Антон приподнимает бровь, улыбается и пожимает плечами, оставаясь спокойным. — Название какое, ты вдумайся, «Весна». Хорошо же? — Хорошо, — Арс кивает.       Когда молчание затягивается, Арсений отходит вымыть посуду, но только зависает перед открытым краном, наблюдая за тем, как вода бьет по рукам прохладной струей, и поджимает губы. Антон чувствует его хорошо, поэтому подходит, кладет ладони ему на плечи и едва ощутимо начинает их разминать, надеясь вернуть боевой дух. Между ними тонкая нить, связывающая их жизни, и они никогда не пытались ее разорвать. Они друг для друга родные. — Все пройдет отлично, весну встречать пойдем. Ты сам приедешь же? — Приеду, — Арсений делает вид, что увлечен кружкой, третий раз прополаскиваемой, но на самом деле просто бежит от своих мыслей. — Допишешь ты эту статью, оставайся сегодня у меня, — он поворачивает голову к Антону, не отвлекаясь от посуды, и смотрит так, будто после отказа упадет лицом в эту раковину и захлебнется в воде. — Арс, да кому меня нужно задерживать в ночь перед шествием? Меня уже столько задерживали, что насрать.       Арсений не озвучивает своих ощущений, отворачивается, сдавленно кивает и убирает посуду сушиться, в каждом ее звоне слыша призыв к тому, чтобы что-то еще сделать. Возможно, дело и не в Антоне.       Да и после слов Антона становится чуточку легче, как будто бы он забирает часть тревог и опасений, комкает и выбрасывает.       Еще полчаса они говорят в гостиной, обсуждая высказывание провластного политика, строя планы на ближайшие дебаты и набрасывая варианты развития событий на завтрашнем шествии. Антон курит в распахнутое окно, кидает взгляд на собственную машину под подъездом и кивает словам Арсения, жарко ругающим одного из телеведущих федерального канала. Пачка остается пустая, и он комкает ее, кидая следом за потушенной сигаретой в пепельницу. — Ну нахера такое нести, ты можешь мне объяснить? Что у них в голове? — Арсу все еще нужен ответ на этот вопрос, Антону давно все понятно. — Хочется им всем откусить ебла, — нахватался выражений из твиттера. — Оставь свою энергию на завтра, вот тогда она нам очень понадобится.       Антон завязывает клетчатый шарф на шее, набрасывает черное пальто, не застегиваясь, забирает из рук Арсения свой рюкзак, забрасывает его себе на плечо и подается вперед, чтобы обнять перед уходом. Он слышит, как у Арса бьется сердце, и обнимает его крепче и дольше обычного — тоже что-то чувствует или пытается Арсения успокоить, чтобы он не ворочался пол ночи из-за мыслей и идей? — До «Весны»? — отстранившись, Антон бросает взгляд на завязанные шнурки зимних кроссовок, подмигивает взволнованному чуть меньше Арсу и блестит своими зелеными глазами, вынуждая найти в душе надежду, поверить в лучшее и очерстветь, чтобы не сломали. — До «Весны», Антон, — напоследок скользнув ладонью по его плечу, Арс позволяет себе выдохнуть, отступает на шаг назад и глазами кивает, подтверждая свое, по ощущениям, наступившее спокойствие.       Антон скрывается в темноте подъезда, его увозит вниз лифт, шумно открывший и закрывший двери. Честно говоря, Арс глазами провожает его машину до первого поворота из двора, а потом, собрав руки на груди, уходит в спальню с самым отвратительным чувством внутри.

***

Мы с тобой на небо попадём, Станем там плеваться, распугаем всех ворон, Станем там смеяться и кричать, что не страшно умирать, Что не страшно умирать, что не страшно было умирать.

      Антон бросает взгляд на торпедо автомобиля, вспоминает, как дома у Арсения выкурил последнюю сигарету, и уставше цокает, когда понимает, что запасную пачку он так и не купил. Придется останавливаться по дороге, искать круглосуточную «Табакерку» или магазин, и это еще как минимум пятнадцать минут. Ему все меньше остается спать сегодня. А еще ведь статья, которую он уверенно хочет дописать именно перед шествием.       Его внимание понижается, и ему становится совершенно плевать на то, кто едет впереди, кто едет сзади. Едут и едут. Все же хотят домой. — Егор, мой хороший, доброй ночи, — выискивая глазами хоть какую-то горящую вывеску, Антон удерживает кнопку записи голосового сообщения в чате с Егором Булаткиным, их хорошим другом и участником их политической партии, — ты про «Весну» напомни и у себя в соцсетях, пожалуйста. И спокойной ночи. Заранее встретимся у нас в штабе, плакаты еще забрать нужно будет, мы сделали все сегодня. До завтра.       Он замечает какой-то ларек недалеко от дороги, откладывает телефон на соседнее сиденье, паркуется и забирает из рюкзака кошелек. Курить ему хочется больше, чем спать, и это желание им сейчас движет. Ослабив шарф, Антон бросает взгляд на панель со временем, вздыхает от понимания, сколько придется спать, и открывает дверь автомобиля.       Он может курить хоть парламент, хоть винстон, хоть трубку, если такая возможность представляется.       На улице привычно прохладно, ветер влетает в волосы, путает между собой пряди и остается свободой внутри. Антон захлопывает дверь и сторонится от машины, которая резко выскакивает сзади и с визгом тормозит. Стекло опускается, и Антон уже отворачивается, чтобы наконец добраться до ларька. Но сделать этого ему не дают. Не дают две пули, которые неизвестный из подъехавшей машины выпускает ему в голову.       Антон ничего не успевает понять, выстрела даже не слышит, падает вперед, громко ударяется о свою же машину головой, оставляя кровавый след и едва заметную вмятину, и валится на землю, царапая щеку об асфальт. Со свистом автомобиль без номеров скрывается в ближайшем переулке, откуда легче уехать незамеченным, а неизвестный даже не проверяет, убит ли, так в свои способности верит.

***

      Арсений отвлекается от книги на телефонный звонок, тянется через всю постель к мобильнику и с непониманием смотрит на входящий от Егора, друга, политика и участника их политической партии. Внутри все в этот момент сжимается до размеров атома. — Але, Арсений? Ты спишь, Арс? — у Егора голос дрожит, как будто бы он только что вылез из проруби, в которую Антон его однажды все-таки сумел затащить. — Нет еще, что-то случилось? — чувствует, что да, но надеется, что это всего лишь игры собственного разума, что он просто паникер, что волнение ложное, что все в порядке. — Антона убили. Блять, Арс, приезжай, Господи Боже, его застрелили. — Чего? — Арс вздергивается на постели, книга слетает на пол, и, включая громкую связь, он судорожно садится на краю с горящими щеками, с глазами, полными слез.       Он все еще надеется, что Егор шутит, что сейчас ему расскажут про разбитый ментами штаб, про разорванные плакаты, про чье-то задержание. Но внутри все уже порвалось, треснуло и разбилось. Арс все чувствовал и понимал, только донести и остановить не смог. — Вызывай такси, пожалуйста, Арс, я.. я уже почти еду. В твоем районе, Арс. Адрес.. Адрес я кину, Арсений, пиздец..       Арсения начинает трясти, он глотает вздох, растирает по красному лицу слезы, сует ноги в джинсы, оставленные на стуле, и бежит в коридор в домашней толстовке, забирая с собой только мобильник. Пока Егор через слезы пытается что-то сказать, он сует босые ноги в кроссовки, не завязывает шнурки, хватает куртку с крючка и выбегает из квартиры, ударяя дверью и закрывая замок на один оборот, чего никогда не делал во имя безопасности.       Поедет на своей машине, такси он просто не дождется.       Холодный воздух ударяет в лицо, в грудь, и Арс чувствует, что он сам сейчас живой, а вот Антон.. У него прыскают слезы, он сбрасывает Егора, чтобы прокричаться и проплакаться, садится в свою машину и трясущимися руками направляет ее из двора. Сердце, кажется, сейчас вылетит. Егор скидывает ему адрес и не пытается дозвониться.

***

      Арсений успевает приехать до момента, когда тело накроют, и жалеет, что по дороге не врезался в столб. Его прорывает на слезы, он закрывает ладонями рот, бегает взглядом с полицейского на медика, с медика на Егора, стоящего с красными от слез глазами и нервно перебирающего завязки на толстовке.       Антон выглядит живым, выглядит как сорок минут назад, и Арсений не верит в то, что он может быть мертв. Ранен — возможно, но не убит. Он готов отречься от всего, но не от того, что Антон все-таки может оказаться волшебным образом жив.       Руки у Арсения белые, трясущиеся, он стоит в метре от Антоновой машины, размазывает по лицу слезы и шумно сглатывает каждый раз, когда ему кажется, что воздуха не хватает. Егор подходит к нему, кладет руку, такую же дрожащую и ледяную, на его плечо и всхлипывает под разговор двух полицейских и непонимающий взгляд медика, скорая которого стоит всего в нескольких метрах. — Боже, какая же мразь.. — Егор понимает, о ком говорит Арсений, и молчит. — Он не верит в то, что оппонентов убивают, не будучи трусами. Не верил..       Арс не может отвести взгляда от окровавленных волос и асфальта, но и смотреть на это ему больно до безумия, как будто бы его самого сейчас медленно убивают. — Блять, — на вздохе тянет Арс, поворачивается и обхватывает пояс Егора руками, пряча лицо в чужой шее и прижимаясь как можно ближе.       Его прорывает окончательно, он практически воет, крупно дрожит, еле держится на ногах, и Егор трясущейся ладонью гладит его по волосам, что-то пытается прошептать, но задыхается в своих же слезах и бросает эти попытки.       Антона больше нет.

***

      Через полчаса в твиттере Арсения появляется твит: «Шастуна застрелили. Он мертв»       Это все, на что хватает Арса, перед которым захлопнулись двери скорой помощи.

***

      «Весну» они превращают в памятное шествие имени Антона Шастуна, где идут с уже новыми плакатами с его лицом, где требуют расследования, где обещают отомстить, где напоминают, что именно Антона будут помнить, где кричат о трусливости власти, убивающей оппонента, который может их разнести в пух и прах.       Арсений ведет толпу с Егором, цепляется дрожащими пальцами за развернутый на всю ширину толпы плакат, громче остальных кричит лозунги и понимает, что теперь боится меньше, чем раньше. Страшно было ночью, когда пришлось смотреть на тело, когда они с Егором пытались говорить с полицейскими, когда он звонил маме Антона в Воронеж. Сейчас уже не страшно. Сейчас яростно, ненавистно, больно, но не страшно. Антон ничего никогда не боялся.       В толпе предлагают сделать мемориал из тех цветов и портретов, которые у людей есть, и они сворачивают с намеченного пути, чтобы добраться до места, где Антон вчера ночью был убит.       Арсений сам себе обещает поддерживать жизнеспособность мемориала и сквозь слезы говорит с подошедшим журналистом. — Антон.. Мы виделись за полчаса до убийства. Антон ничего никогда не боялся, не бойтесь и вы, — речь путаная, и Арсений надеется, что его состояние поймут. — Он не ждал.. Не ждал, потому что люди, уверенные в своих силах, не убивают оппонентов. Он не ждал.

***

      На похоронах Арсений ничего не запомнил. В памяти осталось только то, как он прощался с холодным телом в костюме и как гроб выносили из помещения. Арс не смог поговорить с матерью Антона, сил не хватило. Егора рядом не было — он на домашнем аресте после раздачи листовок про трусость нынешней власти в метро и на входе в него. Суд отпускать его отказался, и Егор готов был отгрызть себе ногу с электронным браслетом, чтобы попрощаться с близким человеком и отправить его в последний путь.       И после того, как последняя горсть земли ударилась о крышку гроба, Арсений опустился на корточки и разрыдался при журналистах, при людях, пришедших на похороны, при знакомых и друзьях. Ничего не будет как раньше. Антон убит, и ничего с этим сделать невозможно — только добиваться честного расследования и митинговать, обозначая то, что за ходом дела следят тысячи глаз.

***

— Я стоял над трупом Шастуна, застреленного посреди улицы. Тогда была самая страшная ночь в моей жизни, и я уже ничего не боюсь. И вы тоже не бойтесь.