Там, где растут фиалки

Она поспешно сбежала по ступеням крыльца, придерживая подол платья, чтобы не мести им пыль. Украдкой взглянула на окна дома госпожи Ваутерс – они были пусты и безлики. Что Томас, что Лоуренс предпочитали не вставать в такой ранний час, пользовались возможностью провести в дрёме последние тихие часы. Серая хмарь раннего утра легла ей на плечи кружевной шалью. Теодора вышла на пустынную улицу, старательно контролируя шаг – спешить было несолидно, но и опоздать не хотелось. Химворде ещё не сбросил с себя ночную негу, и даже немцев на улицах не было видно. Ожидание в небольшом городе тяготило их, молодых и горячих кровью, застрявших на обочине разворачивающейся войны. Солнце, потихоньку выкатывающее из-за горизонта свой пылающий золотой бок, уже грело, наполняло ещё стылый после ночи воздух августовским жаром. Теодора тихо выдохнула, стараясь унять тревогу, свернувшуюся в животе. Почему-то казалось, что идти по пустой улице в такой час – это какое-то преступление, за которое её обязательно должны осудить. И вздёрнуть. Эти мысли на миг испугали её, но тут же исчезли, вытесненные человеком, терпеливо дожидающимся на главной площади. Теодора остановилась в тени дерева, сама не зная зачем. Сердце стучало как после быстрого бега. Она видела только его спину, обтянутую зеленью формы, и руку, поглаживающую развалившегося на бортике фонтана рыжего кота. Он опустился на колени, не заботясь о том, что запачкает брюки. В тиши площади мурлыканье кота было единственным звуком, помимо дыхания Теодоры. Наконец она смогла приструнить себя и сделать шаг вперёд, легко положила ладонь на плечо парню, мимолетно дотронулась до жёсткого воротника. Он вздрогнул и от испуга сжал шерсть кота, тут же ретировавшегося с громким воплем. – Доброе утро, Фридрих, – поприветствовала Теодора, тая улыбку. Он ответил не сразу, словно пытаясь обрести душевное равновесие. – З-здравствуй, Теодора, – наконец произнёс Фридрих, поспешно встал, отряхивая ладони, и только потом развернулся к ней. Он был чуть выше, но всегда немного сутулился, словно стеснялся занимать много места. – Это тебе. Теодора опустила взгляд. Фридрих протягивал ей небольшой букетик диких фиалок. – Ох, – она почувствовала, как жар смущения разливается по шее и заползает на щёки. – Это очень мило с твоей стороны. Их руки едва соприкоснулись, когда Теодора мягко забрала цветы из будто сведённых судорогой пальцев Фридриха. Тонкие стебельки фиалок были смяты – настолько сильно Фридрих волновался. – Спасибо, – почти шепотом произнесла Теодора, поднесла букет к лицу, вдыхая едва заметный, нежный аромат. Фридрих лишь кивнул, словно не знал, что сказать. Его красивое, почти аристократичное лицо подёрнулось румянцем, и он расплылся в робкой улыбке. Теодора дотронулась до его руки, легко коснулась подушечек пальцев, натруженных и грубых, в отличие от мягкой кожи ладони. – Как прошло твоё дежурство? – спросила она, стремясь развеять его смущение. Фридрих посмотрел благодарно. – Всё с-спокойно, – пожал он плечами. Теодора знала, как тяготит его эта война, как волнует презрение жителей. Где-то хлопнули створки открывающихся окон, и по улице поплыл заманчивый аромат свежего хлеба. Фридрих дернул головой, как породистая гончая; плечи его расправились, и форма словно придала ему уверенности. Горечь вдруг заполнила Теодору от вида этой формы – все образы, до того отгоняемые, заполнили её взор. Она не слышала больше нарастающего шума просыпающегося города, слышала только скрип веревок под весом мёртвых вздёрнутых тел, слышала выстрел и глухое падение, слышала крики покинутых детей. Она боялась, что опустит взгляд и увидит кровь на своих руках, густую и стекающую на плитку площади. Или, что ещё страшнее, – что увидит кровь на руках Фридриха. – Пойдём в т-таверну, – сказал он, без слов поняв её состояние. Им как будто и не нужны были слова. Достаточно было просто едва соприкасаться пальцами и дышать в унисон. Потому что Теодора боялась рассчитывать на что-то, боялась, что иначе не сможет вынести разлуку. Она толкнула дверь, чуть слышно скрипнувшую. Питер, неизменно властвующий у барной стойки, поднял голову от каких-то документов. Его добродушное лицо расплылось в улыбке, которая, впрочем, тут же исчезла, стоило ему увидеть Фридриха. – Госпожа американская журналистка, – неизменно поприветствовал Питер и жестом указал на дальний столик, куда ещё не проник свет встающего солнца. – У вас не больше получаса, потом заявятся ранние посетители. Теодора ласково улыбнулась бармену и повела Фридриха за собой. Они молча опустились на стулья друг напротив друга. Букетик фиалок лёг на стол, и Тео дотронулась до нежных лепестков. – Они похожи на тебя, – сказал Фридрих, едва приподняв уголок губ. Ему было некомфортно в таверне, пусть здесь и не было никого кроме бармена. Но в других местах они встречаться не могли – только здесь, ранним утром и украдкой, под покровительством Питера. Теодора не знала, почему он впускал их, и вопросов не задавала, боясь разрушить хрупкое доверие. – Почему? – Такие же из-изящные и чарующие, – Фридрих замолчал, подбирая слова. – Моя матушка вы-вы-выращивала фиалки на о-окне. Заикание ничуть не портило его. Отнюдь, даже придавало некоторое очарование трагичному образу. – Она ждёт твоего возвращения? Он покачал головой, и Теодоре показалось, что в глазах Фридриха сверкнули слёзы. Стремясь разделить боль, она сплела их пальцы, погладила узкие, бледные запястья. Так много невысказанного, потаённого, скрытого было между ними. И там оно должно было и остаться, чтобы ни усложнять, ни запутывать ситуацию ещё больше. – Нас скоро могут п-перебросить, – произнёс Фридрих спустя несколько минут молчания, не отводя взгляда от их переплетённых рук. – М-могу я писать тебе… – он замолк, стремясь унять своё волнение, – писать тебе п-письма? В груди Теодоры защемило от нежности и чего-то ещё. Она наклонилась вперёд, попыталась скрыть надлом, скользнувший в голос. – Конечно. Лицо Фридриха враз посветлело и стало совсем юным. Тео с тоской рассматривала его тонкие черты, будто вырезанные из самого белоснежного мрамора. Его светлые, льдистые, но искрящиеся теплотой глаза. Фридрих высвободил ладонь, протянул вперёд, заправляя выбившуюся из пучка прядь волос за ухо Теодоры. Его пальцы невзначай скользнули по её скуле, и они оба тихо выдохнули, разделяя момент душевного единения. В сердце Теодоры было так много и одновременно ничего: щемящая тоска и печаль, потаённая боль, страх. Солнечные лучи забирались в их укромный уголок, словно говоря, что время на исходе. Но одновременно время стиралось, стоило им взглянуть друг на друга. И не было больше ни печали захваченного города, ни зла, переполняющего людей – только две души, разъединённые войной, но ею же и сведённые. Ветер хлопнул дверью, нарушая очарование момента. Теодора прикрыла глаза, желая выцепить у судьбы ещё хотя бы секундочку вместе. – С-сегодня я уйду первым, – прошептал Фридрих, крепко сжимая её пальцы. – До с-свидания, Теодора… Он встал, спешно принялся оправлять форму, пытаясь унять трясущиеся руки. Теодора всё никак не могла на него насмотреться, красивого и печального. Каждое утро она боялась, что встреча может стать последней. Больше всего ей хотелось остановить его, задержать легким касанием руки. Обнять, прижать к себе, коснуться поцелуем сжатых губ. Сказать всё, что таится внутри. – До свидания, Фридрих, – сказала она вместо этого. Вместо его руки сжала букет цветов. Не повернулась, когда открылась дверь. Когда закрылась с задержкой, словно Фридрих тоже застыл, не отводя от неё взгляда. И только тогда опустила плечи, сжала челюсти, не давая рыданиям вырваться. И не было в тот момент для Теодоры ничего ценнее маленького, чуть изломанного букетика фиалок.