(Не)стальное сердце

      Было около семи часов вечера, когда в кабинет придворного капельмейстера постучали. Коротко так, тихо и осторожно.       Сальери поднял свой мрачный взгляд с недописанной увертюры и перевел его на дверь. Первый, о ком он успел подумать, был Розенберг. Но тот ушел еще два часа назад.       — Войдите. — бросил Антонио, опуская голову на полупустой лист бумаги. Ноты не связывались в голове, выходила сплошная какофония.       — Добрый вечер, meister Salieri. — пролепетал Моцарт, быстрой змеей проскальзывая в помещение. Тихий шелест бумаги — Антонио убирает никому не нужные ноты в сторону и поднимается на ноги. Вольфганг смотрит на него устало, со слабой улыбкой и тянет к нему свободную руку.       Сальери скалится, перехватывает ее, сжимая запястье, и коротко целует Моцарта в губы. Впрочем, австрийцу такой исход не очень нравится, поэтому он до последнего не желает разрывать такой желанный, пускай и пустой, поцелуй.       — Вы все не уйдете домой… — шепчет он, заглядывая в темные-темные, как глубокая ночь, глаза. Антонио кривится в подобии улыбки и выпускает кисть из плена своих грубых пальцев.       — Император просит оперу, а я не могу написать даже увертюру… — объясняет итальянец, делая два шага назад. Австриец огорченно вздыхает и прижимает ноты к своему боку. Сальери только сейчас замечает их: приподнимает брови, переводит взгляд с листов на мальчишку и откашливается.       — Вы, Mozart, пришли ко мне с чем-то? — спрашивает он Вольфганга и отворачивается к окну. Подходит к нему ближе, упирается локтями в подоконник и поднимает глаза на высокую луну, от которой исходит прозрачно-белый свет, разбросанный пятнами по комнате.       — Ах, нет-нет, это… Это просто моя работа. Я собирался уходить и решил зайти к вам. А ноты мне нужны, потому что исправить там много чего еще надо, а театр совсем скоро закроется. Ну, а мы ведь живем совсем рядом, и… — начал было оправдываться Амадей, но, увидев на себе хмурый взгляд капельмейстера, замолк.       — Я понял, не стоит тратить время на такое. — саркастично заметил Сальери, сжимая руки до побеления костяшек.

Все будет хорошо. Все пройдет так, как надо.

      — Можно посмотреть? — спрашивает Антонио, резко поворачиваясь обратно к собеседнику. Вольфганг смотрит на него, расплывается в улыбке и протягивает листы бумаги.       Итальянец едва заметно кивает и забирает арию из чужих пальцев, на долю секунды коснувшись молочной теплой кожи. Встряхивает партию в руках и принимается скользить по нотам глазами.       «Этот мальчишка снова тебя превзошел. Представь, как император будет рад увидеть эту арию в его гениальной опере? А ты даже увертюру сочинить не можешь. Ты слаб», — шептал ему назойливый голос. И шептал, как назло, правду. Да, эта ария была просто великолепна, идеальное сочетание аккомпанемента и голоса, с учетом всех минусов. Эту арию сможет исполнить даже маленькая девочка — Вольфганг продумал все до мелочей.       «Чертов австрийский выскочка», — раздраженно подумал он, и брови его медленно поползли вниз.

Не показывай, что ты зол. Не выдавай ту силу, которую этот мальчонка имеет против тебя.

      Антонио прикрывает глаза, делает пару глубоких вдохов-выдохов и наконец возвращает партию обратно ее сочинителю.       — Право, ваша ария очень хороша. — признается Сальери, наблюдая, как на лице Моцарта расцветает счастливая улыбка. Осталось немного, все кончится здесь и сейчас.       — О, meister Salieri , я рад слышать подобное от вас! Признаться, я, при первой нашей встрече, и подумать не мог, что вы можете кого-либо хвалить. — неловко затараторил Вольфганг, теребя край листа.

Он у тебя в рукаве — твой козырь. Чувствуешь этот металл на коже? Как же идеально будет скользить по его шее. Победа будет за нами.

      — Mozart, вы еще многого обо мне не знаете. Вам понадобятся долгие-долгие года, чтобы раскрыть мою личность полностью. — подметил придворный капельмейстер, поправляя рукав своего фрака. Только бы не допустить ошибку.       — Тогда… Вы позволите обнять вас? Порой ваши слова спасают меня от себя самого. — смущенно пролепетал австриец, неловко разводя руки в стороны.       — Вы как придумаете чего, Mozart, что краснеть от стыда заставляете и меня. — подметил капельмейстер, сжимая запястье одной руки второй рукой. — Ну что же, рискните.       Вольфганг хихикнул и медленно приблизился к нему, кладя чуть подрагивающие руки на плечи.

Сейчас!

      Антонио осторожно, но быстро достает из рукава нож и вонзает его прямо в сердце соперника.       Они смотрят друг на друга безумными глазами — Вольфганг почти плачет, а в Сальери почти нет эмоций.       — Ч-что… — тихо выдавливает из себя австриец, опуская взгляд на свою грудь. Красные струйки бегут из того места, где находится сердце, стекают вниз и пачкают белоснежную рубашку.       Антонио облизывает пересохшие губы и выдергивает нож из груди Амадея. Мертвое тело с грохотом падает на пол. В руках — кровавый нож, в голове — пусто.       Сальери смотрит на него. Сжимает рукоять ножа крепче. Шаг назад. Сердце бьется все быстрее и быстрее. Оно в его груди есть. А у Вольфганга теперь нет. Вольфганга вообще больше нет.

Ты сделал это, ты сделал это, ты сделал это…

      — Оra capisci come mi sono sentito quando hai iniziato a rovinare la mia carriera? — запричитал Антонио, делая еще шаг назад. Но после он с несвойственной ему решимостью подходит к телу и присаживается возле него. — Аndrai in paradiso, angelo dalle ali bianche, non temere. Un tormento infernale che capirò.       Надо избавиться от Моцарта. Надо отнести его в другую комнату. Надо убрать всю его кровь. Надо забрать его сердце себе.

***

— Господи, вы слышали это? Маэстро Моцарта нашли мертвым в здании театра… — Неужели никто ничего не может сказать по этому поводу? Неужто никто не видел? — В том-то и дело — в театре Амадей был один…

***

      Утреннее солнце так некстати слепит сквозь окна и гуляет по длинным коридорам театра. Несколько часов назад где-то здесь был жестоко убит один из талантливейших композиторов — Вольфганг Амадей Моцарт.       Негромкий стук и слишком жалобное «Входите» от императора заставляют Сальери плотно сжать зубы. Антонио останавливается в проеме двери, кланяется и только потом медленно идет к императору.       Иосиф часто сидел в своем зале: с огромной площадкой для бала, отдельным местом для оркестра и даже небольшой сценой. С двух концов зала были длинные лестницы, которые вели на второй этаж. Но одна из них вела к месту императора, поэтому по ней, кроме него самого, больше никто не поднимался.       — Здравствуйте, Ваша Милость. Прошу прощения, что смею тревожить вас в столь ранний час, но вы просили сразу оповестить, как опера будет готова. — вежливо сказал итальянец, протягивая своему императору целую стопку бумаг.       — Знаете, Антонио, порой я удивляюсь вашим способностям. Вчера умер ваш близкий друг здесь, а вы успеваете дописать оперу. — простонал Иосиф, пролистывая пальцами страницу за страницей.       — Конечно, смерть Mozarts болью отзывается у меня на душе, но работа есть работа. Я должен исполнять ее, даже если у меня отрежут руки и оторвут уши. — воспротивился Сальери, складывая руки за спиной.

Ты убил, убил, убил, убил, убил, убил, убил…

      — Да, вы в самом деле преданы своему делу. — грустно согласился император и, долистав до середины, неожиданно отложил ноты в сторону и взмахнул рукой. — Только зачем мне их смотреть? Я желаю слушать музыку, а не читать ее как книгу.       — Тогда я займусь подготовкой партий для оркестра и певчих. — кивнул Сальери и уже было собрался уйти, как вдруг недоверчивый голос императора его остановил.       — Но какие же у вас странные ноты в этот раз!.. Какие-то… Пляшущие. — заметил Иосиф, хмуро смотря на придворного капельмейстера.       — Очень сильно устал вчера, оттого и пляшут, Ваша Милость.