Розочка и ландыши

***

      Ни одно прозвище так не грело, как это безобидное и чуть-чуть насмешливое.       «Розочка».       Это не грубо, это не зло, это не издевательство, это не обидно. Это мило, это приятно, это по-доброму, это вызывало улыбку.       Это было неожиданно услышать от вечно хмурого и слегка злого Коула. Было неожиданно слышать это во время схватки с серпентинами. Было неприятно слышать подобные высказывания от самих змеев, но от Коула — другое дело.       И было неожиданно видеть на себе цветы.       Они были не красные, поэтому их было сложно заметить. Были бы красными — заметил бы сразу, потому что кожа бледная, на столько белая, что схожа со снегом. И такая же холодная. Про схожесть со стихией, которой парень обладает — даже заикаться не надо. Уже смешно становится от этого.       Но это даже не розы. Это даже не большие красивые бутоны, нежного розового или белого цвета. Это даже не шипы. Это даже не боль из-за острых, как лезвие, шипов, разрывающих кожу.       Это что-то маленькое, беленькое. Что-то, что вылезло прямо на спине — вдоль позвоночника поползло вверх. Что-то, что пахнет так вкусно и едва ощутимо. Что-то всё равно рвёт кожу и не даёт спать спокойно. Да, даже просто жить уже нельзя спокойно. Уже никогда не станет спокойно.       О, Святой мастер кружитцу, избавь от боли и страданий!       Старается извернуться, чтобы разглядеть то, что мешает. Не может даже пальцами ухватить, а когда отрывает меленький белый шарик — это смятый бутон цветочка. В зеркале он почти на сто восемьдесят градусов поворачивает голову к отражению спины.       Это, оказывается, ландыш.       Это предатель зимы. Этот предатель холода. Этот предатель снега. Он предаёт стужу, уступая место весне. Уступая место всему тёплому. Уступая место всему яркому. Уступая место другим цветами, что красивее, ярче, пахучее.       Цветам, что лучше зимы и ландышей.       А такого много: лучше зимы — гроза в начале мая (и тёплый дождик); лучше ландышей — незабудки, голубые и яркие, среди не менее яркой зелёной травы.       Зейн в панике старается сорвать их с себя — пачкает свою белоснежную кожу кровью, а опавшие несколько бутонов окрашиваются в красный. Всё приобретает абсурдность в ещё большей степени, когда при виде Коула парень захлёбывается нежным чувством, которое разбивается о скалу пронзающей под лопатками боли. Неожиданное препятствие в виде режущего раздражение на спине почти подкашивает, но Зейну удаётся завершить тренировку, так и не посмотрев на Коула больше ни разу.       Небольшая, как оказалась по сравнение с новой, ранка вдоль позвоночника уже зажила — новые цветы пробили кожу прямо под лопатками.       Через пару дней цветы разрослись уже вдоль всей кости лопаток и создавалось теперь такое ощущение, словно у Зейна растут крылья — чистые, белые и совершенно непорочные. Между бутонов иногда скатываются капли крови — теперь это ещё больше похоже на крылья, что рвут кожу. И мысли, куда бы он полетел, когда крылья станут достаточно крепкими, не уходили дальше полета с обрыва вниз. Разбежался бы, что есть мочи, и полетел вниз.       Хотя и крылья не к чему.       Теперь больно спать. Больно и сложно. Зейн полностью уверен, что ему нравится Коул. Но понять это он смог только после того, как однозначно убедился что у него ханахаки. А когда Коул, почему-то, решает назвать его «розочка» ещё раз, как память о тех днях — Зейн, сквозь фальшивый смех и вполне реальную боль в груди, понимает в каком же он плохом положении.       И он начинает изучать всю возможную литературу об этом: причины, способы лечения, как узнать о симптомах, об ответной любви, о не ответной любви. Даже находит информацию про язык цветов — примерно такого Зейн и ожидал. Подозревал, что ландыши — неспроста. И то, что у Джея (только бы у Коула не было) незабудка на запястье — кажется уже менее бессмысленным.       Ландыш — надёжность, достоверность. Да, это в принципе так и есть — именно то, что Зейн ощущает при мысли о Коуле. Это точно то, на чём держится его любовь. Он доверяет ему, он чувствует надёжную поддержку. Надёжность за спиной Коула мог не почувствовать, наверно, только Гармадон.       Незабудка — истинная любовь. И вот это уже неприятно. Зейн даже специально поближе рассматривает цветок, вылезающий из-под плотной ткани шарфа на шее — это однозначно тот самый цветок.       Неприятно. На сердце стало больнее, потому что Коул оставляет после себя лёгкий, едва уловимый даже для Зейна, аромат этих цветов. Но он даже и не пытался ничего сделать. Он не может заставить Коула полюбить себя.       Ещё хуже становится, когда блеклые цветы застилают всю спину и руки — теперь он похож на самую красивую инсталляцию икебаны. Было красиво, на самом деле, смотреть как на белой коже — на самых костяшках — цветут по-весеннему свежие ландыши, что оплетают и кисти, и по венам пускают зелёные стебли, и цветут на ключицах. Смотрит — любуется — заходится кашлем.       Впервые он кашляет после того, как Коул проводит по его спине — слава первому мастеру кружитцу не замечает бинтов — а потом садится играть с Джеем в приставку. И очень-очень близко друг к другу. Интимно рядом, интимно тихо. Просто чудесно наблюдать за этим и сдерживать кашель, рвущийся сквозь стиснутые зубы.       Но он ничего не может сделать: ни с их симпатией, ни со своей симпатией, ни с кашлем, поэтому старается решать проблемы по мере их наступления.       Их симпатию он принял, кашлю позволил вырваться наружу. Что делать со своей симпатией пока не знает, но это кажется решаемой проблемой. Кашлять пытается тихо — и всё выходит и вправду незаметно. Никто, абсолютно никто не замечает его рвущегося наружу кашля, поэтому это не очень проблемно.       А потом он кашляет с кровью. Он кашляет громко и сухо — выплёвывает окровавленные бутоны, пока цветы пробираются по горлу и к сердцу.       Коул и Джей через пару дней появляются без цветов, но ничего не говорят — Зейну не надо много слов, чтобы всё понять.       Он теперь один с этой болезнью.       Теперь он сам по себе с этой болью, но он даже не думает, что кто-то виноват. Он не сдаётся, но и не пытается что-то исправить. Никого не винит. Он просто понимает, что теперь ему остаётся лишь одно — отпустить Коула. Вариант смерти от цветов он даже не рассматривает — он сильный. Он справится. И выживет.       Он теперь пьёт настойки грудного сбора, роняя ландыши, потому что замечает у Коула и Джея парные татуировки незабудок на лодыжках.       Конечно он чувствовал боль, нотку несправедливости и щепотку злости, но понимание, что в данном случае он не виноват, что не он решает — всё равно было сильнее. И боль, несправедливость и злость отступали.       Кашлять он не перестал, но настойки помогали. Цветы не ушли, но перестали лезть на каждом новом участке кожи. Ландыши, что лежали на плечах, пожелтели; вены, что были зелёного цвета, стали фиолетово-красными.       И пока цветы иссушивались на нём, затем — между страничек книг, кашель всё усиливался. Крови не было, зато цветов — хоть отбавляй.       Но Зейн знал, что это начало конца. Цветы больше в нём не росли — выплёвывал он сухие и пожелтевшие бутоны. При виде Коула ничего не обрывалось, и под кожей ландыши не пытались лезть наружу. Кожу ничего не резало, тело не болело.       А кашель и вовсе скоро пропал.       Он победил болезнь. Справился с ней. Поборол одно из самых сильных чувств — любовь. Он перестал быть зависимым от запаха и профиля Коула, и цветы это знали. И цветы уходили. И Зейну ничего не грозило превратиться в клумбу с ландышами.       До поры, до времени.       Пока его не найдут с ландышами, растущими из сердца.

***