Простое человеческое

      Бегемоту не чуждо всё человеческое. Кроме самих людей: среди них "не чужд" только Фагот. Хотя тот и не человек вовсе, — так что в его случае это даже не исключение. Фаготу тоже всё человеческое не чуждо, и свою роль он отыгрывает со вкусом. Пожалуй, будь все люди такими, как Коровьев, Бегемот бы, может даже, к ним немного потеплел душой. Или, наоборот, возненавидел: человек из Коровьева на редкость паршивый.       А из Бегемота кот выходит хоть куда. Он к своей роли привык и отыгрывает её с таким же вкусом, как Коровьев. Только вкус у него более… материальный, что ли. Бегемот — обжора, и этого не скрывает. А ещё он «пьяница и дебошир», как сказала бы Аннушка. Но пьянство ему не враг. Дебоширство? Помилуйте. Вы плохо знаете четырёхлапый народ. А к обжорству он нечасто прибегает — только когда настроение такое, особенное. Хочется побаловаться.       Словом, всё человеческое не чуждо.       И Бегемот этим чрезвычайно доволен.       Коровьев тоже доволен. Правда, с ним всё немного сложнее. Доволен он только на людях и дома, при хозяине, а наедине с собой — такая дрянь, что и не выскажешь. Много молчит и пьёт. Пьёт в основном нарзан, иногда — кофе с яблочными дольками. Всё потому что желудок у него капризный: кофе без яблок не принимает. Здесь требуется особый вкус, нужна разборчивость. А вот молчит Коровьев всегда одинаково безвкусно. Будто муху проглотил и боится, что он рот чуть откроет — она из него и вылетит. Неловко получится. Некрасиво.       Вот и разбавляет молчание выпивкой. Даже не шутит, не закусывает. Закуска — ладно. Чёрт с ней, с этой закуской. А вот без резвости характера совсем плохо. Фагот без неё — всё равно что мертвец, тряпичная кукла: в надтреснутом пенсне и фуражке в клеточку. Некрасивая кукла такая. Дети бы на такую не смотрели, родители бы не покупали. А между тем кукла бесценна. Бегемот точно знает.       Бегемот чувствует.       Когда он вторгается в круг чужого одиночества, Фагот не меняется. Всё тот же — безжизненный. Будто больной. Смотрит куда-то под ноги: насупленный, тихий, печальный… Задумчивый. Между пшеничного цвета бровями лежит глубокая складка. Фагот уже не молод — давно. Но его старость в глаза особо не бросается: раньше неё в них прилетит колкость, острота или удачно сымпровизированная шутка. После таких сюрпризов вообще расхочется что-то видеть. Не то что другой — сам себе мил не будешь.       А впрочем, какая забавная у него фамилия — Коровьев! Фагот даже не похож на корову. Но есть в его облике что-то такое — деревенское, будто в поле подобранное и солнцем высушенное. Колокольчика на шее не хватает, — и тот бы умудрился оправдать его наличие шуткой. Фагот способен высмеять всех и каждого, но самому выставить себя смешным — баста! Иначе будет у вас, как у Чехова: смех сквозь слёзы. И смех, скорее всего, истерический.       Бегемот слишком много думает о том, кто ж такой этот Фагот-Коровьев-переводчик. Столько времени вместе, плечом к плечу, а как посмотришь на плечо-то это, так и призадумаешься: какое оно? чьё? во что одето?.. Череду ответов под силу собрать даже первокласснику: плечо обыкновенное, Фагот — с виду тоже обыкновенный, одет, кажется, в пиджак — обыкновенный, кстати. А сам Фагот — чёрт знает кто такой. Немного плут, немного порядочный. В большей степени всё-таки плут.       Немного подумав, Бегемот решает, что и порядочности в нём ничтожно мало — значит, Плут Беспорядочный.       Беспорядочность Фагота во всём: в одежде, в словах, в мыслях особенно. Впрочем, кто сейчас не рассеян? Ему это простительно. Зато живучий. Про таких говорят не иначе как «скользкий тип». Хотя самый «скользкий тип» в округе — несомненно, Берлиоз. Тот самый. Вы хоть бы информацию прежде проверяли — так ненароком человека можно и обидеть. Но Фагот не серчает. Он не человек.       Хотя ему не чуждо всё человеческое.       Бегемот это знает.       Иначе разрешал бы ему себя гладить?..       Бегемот — размером с советский холодильник — растягивается у Коровьева на коленях. Как пятилетний мальчишка перед поркой, только Фагот его лупить не собирается. Хотя есть за что. Но толку от этого не будет. Ни коту, ни ребёнку. Бегемота колотить нельзя — обидится. Животных вообще обижать не полагается. Правда, правило это работает в одностороннем порядке: на счету Бегемота обиженных достаточно. А ещё покалеченных, свихнувшихся, оскорблённых и очень обескураженных.       — Ну, гладь уже.       — Как скажете! — живо откликается Коровьев. — Чем предпочитаете: утюгом? Или, может быть, асфальтоукладчиком?       — Фи, какой ты противный, — тянет Бегемот, — Коты ласку любят. С котами надо понежнее, а ты — асфальтоукладчиком!       — А вот такие утончённые подробности следовало прояснять до начала процедуры…       — Ну и чёрт с ним. Давай утюгом.       По правде сказать, Бегемоту всё равно, чем его гладить собираются. Лишь бы шерсть не подпалили, — а там всякое можно стерпеть. Красота действует по закону: требует жертв, а не взяток. И на том спасибо.       Шерсть у Бегемота топорщится во все стороны вихрастыми клочками. Мягкая? Безусловно. Бегемот не из пушистых, но волосяной покров у него достаточно плотный. А габариты такие — будто шубу обнимаешь. Только шуба очень своенравная — такую в шкаф не спрячешь. Придётся прятаться самому.       И Фагот гладит. Не утюгом — руками. Грубовато гладит, даже жадно. Будто тюк сена на коленях держит, а не живого кота. Бегемот терпелив: ничего, освоится — смягчится. Ему в любом случае приятно. Теперь молчание Коровьева не так давит на кошачий ум. Мало ли что у переводчика на уме: если будет что-то серьёзное, Бегемот это почувствует. Не душой, а всем своим телом.       — Фагот, тебе знакома детская загадка: «Что будет, если сложить три, три, три, три, три…»?       — Восхитительно! Изящно! Остроумно! — бормочет Коровьев, натянуто улыбаясь. — Как тонок кошачий ум. Как же ты меня озадачил!       — Будет дырка! — вопит Бегемот, неожиданно взяв высокую ноту. — Аккуратнее гладь. Кто я тебе, в конце концов: кот или корова какая?       И Фагот гладит аккуратнее. Старается изо всех сил как может. К Бегемоту надо приноровиться. Как к женщине. Они тоже ласку любят.       Бегемот совсем размяк и расслабился. По крайней мере, исчезло ощущение, будто бы тебя мнут скалкой. Прикосновения рук Фагота — что-то из разряда фантастики. Захочется сбежать от внешнего мира — сбежишь прямо в эти руки. Никуда не денешься.       Зачем всё это? А чёрт его знает. Фаготу не сложно — Бегемоту приятно. Его нечасто гладят, но переводчик делает это по-особенному. И каждый раз как в первый. Поначалу: грубо, чопорно, нетерпеливо — аж шерсть электризуется. Потом чуть мягче. Под конец уж совсем невесомо, ласково. Чуть небрежно. Иногда не гладит, а чешет за ухом. Разленился, наверное.       — Бегемот, ты что, мурлычешь?       Коровьев спрашивает тихо, будто шокирован. На самом деле — не удивлён. В искусстве глажки котов он преуспевает, но ни разу за все сеансы Бегемот не издавал ни звука. Кроме пустозвонной болтовни. А сейчас — совсем другое дело. Мурлычет. Будто Фагот собственноручно запустил в нём маленький моторчик.       — Замолчи, Фагот. Просто замолчи.       Складывает лапы на чужом плече и утыкается в них подбородочком. Бегемот уменьшился на глазах, точно Дюймовочка. До дюйма не догнал, чтобы не становиться совсем уж карликом. Остановился на размере пятилетнего ребёнка. Очень-очень лохматого. Как домовёнок Кузька.       И Фагот замолчал.       Прикрыл глаза, обнял кота покрепче. «Моторчик» ответил благодарной серенадой.       — Хороший попался кот. Качественный.       Бегемот ворчит, стянув когтями клетчатый пиджак. Коровьев незаметно улыбается. Мягко. Без дерзости. Зарываясь пальцами в угольную шерсть. Тёмную, будто чернилами измазанную. Бегемот такой неряха…       Зато мурлычет, как настоящий кот.       Тем временем Бегемот решает, что обнимает Фагот — как настоящий человек.       В конце концов, всё человеческое им не чуждо.       И оба этим, кажется, довольны.