another's way

      они стояли у взорванной машины. Осаму напряжённо смотрел на Оду, порывавшегося броситься к горящему минивэну несколько минут назад, но тот больше никуда не рвался. вокруг них собралась толпа, где-то позади горели световые спецсигналы пожарных и полицейских машин, и все говорили, говорили, говорили… но Дазай их не слышал. он внимательно слушал, как прерывисто дышит Сакуноске, стоявший подле него, и как гневно дергаются его бледные губы.       — я убью его. — наконец выдавил Ода и решительно посмотрел перед собой. — я ему отомщу.       Осаму вздохнул. он понимал, что это значит, но не мог найти, что ответить. холодная нерешимость разливалась в груди, и Дазай знал, чем все закончится, если он продолжит молчать.       — Одасаку… — начал он, но осекся, встретившись с глазами Оды. Дазай испугался той скорби, что затемнила их.       — нет, Дазай. — отстраненно оборвал Сакуноске, прочитав во взгляде друга предложение отправить к Жиду спецотряд, и заиграл желваками. — я не прощу себе, если из-за меня погибнут еще люди.       — возьми себе в помощь Акутагаву. — нахмурился Дазай и отвел взгляд: он знал, что Ода откажется, но почему-то надеялся, что он ошибся.       — я же сказал: достаточно людских жертв. — повторил Сакуноске, особенно выделив пятое слово. — хватит. однажды пора оборвать все, что связывает с этим миром.       — тогда… может быть, я пойду с тобой?       Осаму не знал, чего он ждет: то ли протеста, обусловленного людскими жертвами, то ли какого-то другого ответа, но Ода только покачал головой.       — тебе нельзя умирать. — ответил он спустя несколько минут.       но Дазай уже не слышал. он был погружен в свои мысли, но все, о чем бы он не думал, разлеталось осколками, разбившись о неприступную стену, что достроил между ними Одасаку. молодому исполнителю было тошно, он впервые оказался в тупике, из которого не существовало выхода, и он не знал, что ему делать. ударять стену не было толку: она казалась слишком прочной, потому что Одасаку выложил ее из смысла, которого не нашел Дазай. оставалось только бежать назад.       — тогда я пойду вместо тебя. — Осаму поднял глаза на Оду, что подошёл к нему попрощаться. — меня смерть не любит, она бежит от меня, авось и сейчас…       — это несерьёзно с моей стороны. — шикнул тот. — я был ответственен за детей, мне и отвечать.       Ода оттопырил нижнюю губу и свысока посмотрел на Дазая. он знал, что ответственен ещё и за него, но даже смерть ложится на плечи более невесомо, чем ответственность за Осаму. Сакуноске нахмурился ещё сильнее: осознавать, что убежать от себя не получится, было неприятно, а смерть могла избавить его от постоянной борьбы с собой.       — Андрэ будет легко прочитать. — уверил Осаму. — намного легче, чем тебя.       — я бы не хотел обменяться с тобой судьбой. — возразил Ода.       — но ты хотел бы, чтобы я встал на твой путь?       глаза Сакуноске вспыхнули гневом. он не говорил Дазаю об этом, но признаваться не хотелось и солгать он не мог. Осаму развернулся и направился вон из толпы. он шел медленно, знал, что не передумает и не испугается — лицо смерти он видел много раз — оно отражалось в его глазах и нахально усмехалось; он надеялся только, что Одасаку его окликнет, чтобы попрощаться. но тот молчал, угрюмо смотря ему вслед.       снаружи охраны не было, но в самом доме замелькали выстрелы, как только Дазай зашёл в него. когда он поднялся на второй этаж, просторная зала окрасилась тысячей залпов, направленных с двух сторон. Осаму стоял в центре перепалки, не пытаясь укрыться от пуль, будто бы зная, что его не заденет ни один выстрел — ведь мертвецам пули не нужны. Спустя десять минут старый паркет был выкрашен в красный. Везде были трупы. Дазай стоял посреди мертвых тел и с горечью пялился в темный угол, зная, что оттуда должен выйти враг.       — ты — не тот человек, которого я ждал. — произнес недовольно Жид, появляясь из мрака серым пятном. — Сакуноске не такой человек, что испугается сражения с равным, так почему здесь оказался ты?       — мы решили идти по одной дороге. — безучастно ответил Осаму.       — небось тропинка узкая, одному из вас придется сойти.       — разумеется. — выдохнул Дазай.       он не хотел сражаться. чувство обречённости поглотило его, но Одасаку непременно бы стрелял. Дазай знал, что пришел мстить.       выстрел.       — почему ты сражаешься? — спросил он Андрэ.       — умирать нужно достойно. — ответил тот.       сознание Осаму прорезало что-то острое: он ведь никогда не пытался умереть достойно, только убегая от бремени, только идя на смерть в толпе. Осаму считал себя мертвым, только не добитым, но мертвецам пули не нужны — Чуя правильно сказал однажды. для того, чтобы умереть, нужно уметь сражаться за жизнь и быть готовым отдать ее во имя чего-то большего. Дазай не заметил, как в безумном азарте мести начал давить на курок. пули Жида проходили сквозь него, брызги крови летели на пол, но Осаму даже не замечал, что его противник остается невредимым. мафиози рухнул на колени, истекая кровью. он давно должен был умереть, но чужая жажда мести подпитывала его.       Андрэ бросил пистолет.       — Сакуноске был бы достойным противником. не то что ты. — процедил он. — я не убью тебя, ты недостоин смерти. я дождусь его, поскольку ты сошел с дороги слишком рано.       Жид развернулся и пошел прочь, что было ошибкой. даже обессилев от потери крови, стоя на коленях, Дазай с усмешкой смотрел ему вслед. он не был повержен, потому что не сердце питало его, а жгучая ненависть. она все ещё пульсировала в висках, наполняя его силой жизни мести. он прицелился, когда Жид поверил в его смерть и перестал ощущать опасность, исходившую от противника. но последняя пуля, выпущенная Дазаем, была смертельной. она пробила череп и осталось в мозге.       — о такой судьбе ты… мечтал? — с насмешкой, давясь клокочущей в глотке кровью, выплюнул Осаму. — ох, Одас… саку…       где-то хлопнули двери, но Осаму не слышал. испещренное тело пульсировало болью, дело было сделано и ненависть уже иссякла, но почему-то ещё теплилось в нем существование.       — Дазай!.. — закричал человек, не остановивший его, опускаясь на колени и пытаясь поднять тело. — нет, ты…       у Сакуноске не было слов. говорить «держись» было бессмысленно, оба понимали, что конец близок.       — помнишь, я говорил тебе, что в мире насилия хотел попробовать найти смысл жизни? — едва пролепетал Осаму, через мутную пелену окутывающей его смерти глядя в карие глаза единственного друга.       он уже не чувствовал боли от сквозных ран и застрявших в теле пуль. сладкая дремота захватила тело, боль расплескалась в ней и стала привычной. в ушах звенела тишина, Осаму хотелось спать, но еще больше сейчас хотелось услышать хоть что-то, что разобьет похоронный звон, и только его сиплые вздохи прорезались сквозь завесу молчания. Сакуноске говорил слишком тихо, его голос был поглощен пространством, и до умирающего доходили лишь приглушенные тусклые звуки.       — да, Дазай, но какое это теперь имеет значение? — надрывно выкрикнул Ода и сам пожалел об этом крике, пронзившем не только повисшую тишину, но и гулом заходящееся сердце. он до скрежета стиснул сколотые зубы, грубо сжимая пальцами вымокшую в крови ткань черного плаща, но этого было мало: былое самообладание разрушилось, ему хотелось колотить кулаками стену, впиваться в одежду зубами и драть волосы, но у него на руках было полумертвое тело. — это все неважно, когда ты умираешь, ведь ты…       — так и не перешел на сторону, которая спасает. — продолжил за него Дазай, словно воскресший от грома голоса друга, и резко распахнул глаза, рассеивая пелену смерти перед собой на несколько коротких мгновений. — брось. Одасаку, я не для того, чтобы стать кем-то, пришел в этот мир. — он тихо рассмеялся. тело дернулось, и кровь из ран хлынула с новой силой. — я искал смысл, ради которого стоит жить. знаешь, Одасаку, я нашел его… даже в мире смерти и насилия, во мраке, где нет ни единого проблеска, я нашел смысл, и это…       Дазай не договорил. алебастрово-белое лицо застыло, точно глиняный слепок. левый уголок губ вздернулся кверху, обнажая ровный, пожелтевший от крепкого черного чая, клык. смерть давно оставила маску на лице эспера, но только сейчас она завершила работу над своим творением. последний штрих был безупречен.       Ода смотрел на Осаму и не мог понять, почему он вдруг замолк. в приглушенном свете не был различим мертвецкий оттенок лица. Сакуноске смотрел в глаза, надеясь увидеть в них сожаление, но глаза были неподвижны, впрочем, как и всегда. остекленевшие, хрупкие, они отражали блики тусклых ламп, но больше не поглощали тьмы и света: глаза Дазая насытились. Рукава черной рубашки стали мокро-красными до самых локтей, руки Сакуноске были в крови, хоть он и не был убийцей. Ода не плакал.

***

      он пришел на могилу друга только раз, едва найдя ее среди десятков таких же забытых и никому не нужных могил, одиноко стоявших друг рядом с другом в дальнем сыром углу кладбища. Для исполнителя не нашлось места лучше даже в парке смерти.       — ты так и не стал хорошим человеком, Дазай. — вздохнул Сакуноске и положил на неровный холмик две белых лилии. — что же, может быть, тебе это и не было нужно.       по щеке Одасаку скатилась единственная скупая слеза.