Действительно жалкий конец

Он ясно помнит день, когда в руке засиял жутко синим отливом Глаз Бога. И он грезит о том, чтобы этот день забыть. *** Вечера в Мондшатде на этой недели были холодными. По коже бежал рой мурашек от морозного ветра. Хотелось укрыться в доме и засесть у жаркого камина. Все дело в осени. Сердце осенью облачается морозной пленкой, все еще мечтающее о надоевшем тепле. А в «Доле ангелов» всегда тепло. В частности это из-за людей, которые создают соответствующую атмосферу. Барды, как по сговору в унисон рассказывающие истории минувших времен Мондштата расселись по углам со свечками, согревающими их физически. Какие-то пьяницы спорили о бессмысленных вещах на втором этаже таверны. А за дальним столиком по своему обычаю в одиночестве сидел Стенли, буравящий глубокомысленным взглядом стакан. За барной стойкой, барабаня пальцами по ней же, расслабленно и непринуждённо расположился капитан кавалерии Ордо Фавониус. Одной рукой Кэйа держал стакан с ненавистным виноградным соком, давая Чарльзу понять одним только взглядом — за это он платить не будет. — Вот вроде бы Мондштат. Город свободы. А свободы то толком и нет. Я имею полное право заказать то, что хочу, однако получаю то, чем вы просто пытаетесь от меня откупиться. — Прошу прощения, мастер Дилюк строго наказал вам сегодня спиртного не наливать. — И что же, даже сидр не нальете? Чарльз в немом извенении прикрыл глаза, возвращаясь после к прежнему делу — натирка стакана до блеска. Барабанящий стук прекратился, Кэйа потер подбородок этой рукой и с завистливым уколом уставился на Розарию, мирно попивающую рядом. — Так нечестно. — коротко заключил он и встал со стула, оставив стакан с соком нетронутым. Он зашагал по темным улочкам Мондштата, освещаемым тусклым уличным светом фонарей, абсолютно трезвый. Непривычно трезвый этим вечером. — Так бы и врезал по этому самодовольному таблу… — обиженно бормочет он, представляя расправу у себя в голове. Он понимал, что в жизнь это никогда не воплотит и продолжал довольствоваться лишь фантазиями. Позволял себе при этом довольно улыбаться, словно пережил проигранную в голове сцену в жизни. Такое развлечение стало для него завсегдатым с недавних пор. Кэйа строил в голове несуществующую ветвь его жизни и был счастлив проживать идеальные дни в своей голове. Однако такая «жизнь» приносила и боль. Неслабую боль. Не всегда Кэйа мог упрятать себя от мыслей, что пережитых в его голове дней не воплотить в жизнь. Не всегда у него удавалось прогонять темные мысли о том, как медленно он сходит с ума от собственного эгоизма. Надо же, позволил себе придумать мир, где все оборачивается только в его пользу. От этого и тошно. В реалии его названный брат никогда бы не улыбался, как делает это в его фантазиях. В этих фантазиях улыбка была какой-то не такой, без искры или огня, или как там говорится. Кэйа не мог описать, чего же именно не хватает его выдумке. Он очень давно не видел улыбку Дилюка и успел забыть, как она выглядит — настоящая, искренняя. И вообще, он слабо помнит жизнь до момента, когда Дилюк натянул каменную маску. Все его воспоминания в одно мгновение потеряли форму. Жизнь разделилась на до и после. И это «после» отдавало горечью на кончике языка, в то время как «до» обжигало, словно острый перец. Кэйа жил в «после» и старался не жаловаться. Он был благодарен братцу за то, что оставил возможность попадаться на глаза и даже перемолвливаться с ним словечками, пусть и краткими. Так и закончился этот день. Ушел в небытие, как и другие, однако запомнился трезвым вечером, провожающим Кэйу в одиночестве до холодной кровати. Трезвость на ночь — его главный враг, потому что мысли бесстактно вламывались в голову и на всю ночь, ни на секунду не прекращая гогот в голове Альбериха. — Может, завтра повезет, — небрежно кидает Кэйа и заворачивается в одеяло встречая бессонную ночь морщинкой на переносице. Действительно повезло. Ну, отчасти. Следующим вечером после «трезвой ночи» Кэйа удостоился увидеть за барной стойкой Дилюка. В глаза сразу бросилась назойливая Донна, прожигающая его взглядом с дальнего столика, на которую Кэйе мгновенно стало все равно. Он шел ровно к своей цели и приземлился прямо напротив красной копны волос, впервшись глазами в его спину. Ждать долго не пришлось, Дилюк повернулся сразу, как услышал движение позади себя. На секунду его безразличный взгляд просекло неприятное наступление ожидаемого. Он знал, что Кэйа сегодня придет. Он его ждал, но не был готов сказать, что этому очень рад. — Братец, — Кэйа приветсвенно растянул губы в одной из своих отточенных улыбок. Дилюк не удостоил его взаимной радостью от встречи и просто молча уставился на него, ожидая заказ. — Ты же знаешь, я не уйду без глотка твоего вина. — Знаю. А еще я знаю, что глотком не обойдётся. — Перестань обо мне волноваться, тебе это так не идет. — Я волнуюсь, но совсем не о тебе. — Ах! — Кэйа наигранно взялся за сердце, словно оскорбленный, — Так даже хуже. Дилюк хмыкнул и протянул Кэйе стакан. Тот настороженно взял его, покрутил в руке, а когда принюхался все понял и уставился на Дилюка, как на последнего дурака. — Ты серьезно сейчас? Засунь себе этот сок в… — успел вовремя остановиться и затолкать свои негодования куда подальше, пока его совсем не выперли из таверны. А Дилюка совсем не затронули его слова, он продолжал невозмутимо работать, смешивая коктейли для других посетителей. — Перестань выделять меня из толпы. Я плачу те же деньги, что и другие. С чего тебе так жалко наливать мне вино? — Мне не жалко наливать. Жалко тратить его на тебя. — Дилюк даже не кинул на него взгляд, что очень раздражало капитана. Посторонние зеваки уже начали обращать внимание на назревающий скандал, поэтому Кэйа решил вести себя тише. Среди народа итак уже ходит слушок о не очень слаженных отношениях Дилюка и Кэйи. Не стоило подогревать уже итак перегретое. — Я могу заплатить вдвойне, — более спокойно проронил Кэйа, впечатав свой взгляд прямо в глаза Дилюка. — Так не терпится напиться? — А это уже личное дело клиента. Кэйа не успел словить момент, когда он стал так резок в словах. Однако Дилюка это никак не волновало. Он лишь устало посмотрел на Кэйу и забрал у него стакан с виноградным соком. Через какое-то время на его месте появилась бутылка яблочного сидра. — И на том спасибо, — недовольно пробурчал Альберих, наливая сидр в предложенный чистый стакан и улавливая себя на мысли, что Чарльз определенно пересказал события вчерашнего вечера Дилюку. Бутылка стояла опустошенная уже через пятнадцать минут. А Кэйа успел лишь слегка захмелеть. Недовольный результатом он посчитал сидр издевкой и начал буравить профиль Дилюка злобным взглядом. Тот был занят делом и совсем не замечал Кэйу, разливая напитки по стаканам. И заметил недовольную мину брата, когда попрощался со Стенли слабым кивком головы. — Ты ужасный человек, — подвел итог Альберих и отвернулся. И он совсем не ожидал внезапного укола с его стороны: — Слышать это от тебя забавно. Молчание затянулось надолго. Кэйа не знал, насколько долго они молчали, но это было соизмеримо с вечностью. Он был зол, Дилюк явно застал его врасплох, сомнений не было. Будто давно хотел закрыть его поганый рот. За оравой мыслей Кэйа и не заметил как рядом с ним грубо приземлилась бутылка с вином, выраженная как подачка. Однако где-то внутри себя Кэйа явно ликовал. Напиться все-таки получится. И уже неважно, что об этом думает Дилюк. Важно, что завтра Кэйа об этом забудет, оставив в прошлом, как что-то само собой разумеющееся. И еще важно, что сегодня он уснет крепким хмельным сном. Всю оставшуюся часть вечера Кэйа молча пил, а Дилюк молча обслуживал. Никто не стал рушить построенную на соплях нормальную атмосферу новыми придирками и упреками. Хотя Дилюку было все равно на то, что говорит Кэйа. И что он делает рядом, главное, чтобы не отвлекал от работы. Довольный наконец полученным эффектом Кэйа давил удовлетворенную лыбу и осматривал туманным взглядом почти опустелую таверну. Время близилось к полуночи, а уходить совсем не хотелось. Сердце обливалось сладкой горечью уюта. И Кэйа не мог не признать, что сидеть вот так ему нравилось. Последний пьяница покинул таверну, яро благодаря Дилюка за качественное обслуживание и обещая, что обязательно оставит о нем хороший отзыв в «книге отзывов». Дилюк проводил его до выхода и, пожелав всего хорошего, закрыл дверь, опираясь на нее спиной. Они еще бесконечно долгое количество времени смотрели друг на друга во взаимном молчании. Кэйа не мог прочитать в чужих глазах ни единой мысли. Возможно Дилюк сейчас его проклинает, но, в принципе, не очень-то и важно. Комфортно было остаться в приятной тишине пустой таверны. Такие моменты возвращали его в детство, когда нынешних обид попросту еще не было. Но ненадолго. Дилюк прервал тишину тяжелыми шагами до барной стойки и сел через стул от Кэйи, наливая себе виноградный сок. — Таверна скоро закрывается, — сообщил он в пустоту и сделал глоток. Кэйа не спешил отвечать, продолжая просто смотреть на него. На струящиеся вдоль спины огненные волосы, на изящные облаченные в перчатки руки, на сильную грудь вздымающуюся с каждым вдохом. Ему нравилось горькое понимание, что это не имеет к нему, Кэйе, никакого отношения. Или же напротив, он это понимание ненавидел. Со стопроцентной вероятностью сейчас им двигал выпитый за вечер алкоголь и зарытые в могилу желания. Кэйа позволил себе лишь пересесть на стул, что, словно пропасть, разделял их до этого. Он продолжил так же смотреть на него, только уже ближе. Дилюк сопротивлялся этому молча и бездейственно, чем Кэйа доволен был воспользоваться. — Прекрасно нелюдимый… потрясающе неприступный… — шептал Альберих почти в самое ухо, делая затянутые перерывы. Он не торопил события, медленно плывя по их течению. Он знал, куда ведёт это течение. Несомненно. Спина Дилюк напряглась, Кэйа это почувствовал. Но не мог разобрать, почему Дилюк не сопротивляется. Неужели из-за усталости. Или он сейчас выслушает весь пьяный бред и грубо оттолкнет Альбериха. В любом случае, все равно. Все, что имел Кэйа потерял уже давно и сейчас совсем не боялся быть отвергнутым. Слова более не были нужны. Кэйа осторожничал и тянул время, а Дилюк лишь напряженно смотрел перед собой, не принимая никаких мер. Кэйа принял это за пропуск дальше, и его рука уже мирно лежала на чужом бедре, слабо поглаживая. Когда и в этот раз Дилюк не сделал ничего против его действий, Кэйа заметно осмелел и накинулся на чужие губы с жарким поцелуем, разрушая все баррикады, старательно выстроеные Дилюком до этого. Тот не отвечал, все еще напряженно сжимаясь в гуляющих руках Кэйи, которые гладили его то там, то тут. По спине Альбериха пробежала дорожка из мурашек, продолжалась на шее и затылке. Алкоголь полностью овладел разумом капитана, используя его тело, как марионетку. Давно забытые фантазии вновь приобрели форму и спешили воплотиться в жизнь. Задыхаясь в плену горячих губ, Кэйа хватал ртом воздух в нежелании отрываться. Однако природная нужда в воздухе пересилила желание. И когда Кэйа заставил себя оторваться от чужих губ, Дилюк сипло проговорил: — Таверна закрывается. А что произошло после… Кэйа слетел с катушек, овладевая телом Дилюка. Он усадил его на барную стойку, крепко прижав руки по бокам, и вновь ворвался в его рот более настойчивым поцелуем. Язык умело блуждал и оплетал чужой, призывая гордость Дилюка уступить истинным желаниям и ответить наконец на его чертов поцелуй. И Дилюк сдался, совершив ужасную ошибку, за которую потом будет долго себя корить. Но это после. Он ответил на наглые позывы Кэйи, а значит хуже уже быть не может. С этими мыслями он сцепил ладони на затылке Кэйи, срываясь на тихие постанывания сквозь жаркие ласки губ. Кэйа терся пахом о чужое бедро, доставляя себе небывалое удовольствие, требуя при этом больше и ближе. Настолько, что до боли в узких штанах. Жар разливался в горле и где-то ниже живота, управляя руками, что так бесстыдно растирали бедра Дилюка, раздвигая при этом их в разные стороны настолько широко, что брюки Дилюка трещали по швам. Глубоких поцелуев стало катастрофически мало. И с пониманием этого, Кэйа медленно, но верно спускался ниже по шее партнера, проводя дорожку длинным языком. Треск нитей, и пуговицы разлетаются по сторонам, с шумом приземляясь на пол. Но это неважно. Эту рубашку придется сдать портным, но это позже. Сейчас мысли в голове горели лишь об одном. О чем думал Дилюк, Кэйа не знал и не хотел знать. Возможно Дилюк молится Барбатосу, чтобы это поскорее закончилось, но Кэйа предпочитал, чтобы то осталось лишь в голове Дилюка, даже если оно правда. Дорожкой поцелуев Кэйа спустился к ширинке брюк, расстегивая ее белоснежными зубами. Дилюк все еще в напряжении сжимал край стола и наблюдал за действиями Альбериха туманным взглядом из-под сведенных бровей. А Кэйа не пытался себя сдержать, оставаясь при этом нежным и аккуратным. Как в нем сочетался внутренний зверь и внимательный партнёр, Дилюк не мог понять. И эта черта его пугала, но не настолько, чтобы остановить. Кэйа, ухмыляясь тому, насколько точной сейчас была реализация его недавних фантазий, высвободил орган из сдавливающих брюк и начал медленно вбирать на язык, не торопясь, боясь причинить боль или другие неудобства. Скрип зубов где-то сверху известил Кэйу о том, что реакция пошла. Сначала он медленно обводил языком головку, вбирая лишь на половину, будто пробуя на вкус, а когда заметил, как сильно Дилюк сжимает края столешницы — до побеления костяшек — протолкнул его член до самого горла, даже не опасаясь, что может сработать рвотный рефлекс, которого на удивление Дилюка не последовало. Язык чесался в желании съязвить какую-нибудь колкость, но он сдержал себя. Рваными вдохами Дилюк хватал воздух, надавливая рукой на затылок Кэйи, что тот чуть ли не давился, неспособный даже и один раз вдохнуть. Дошел до пика Рагнвиндр довольно быстро, кончая прямо в рот ничуть не измученного Кэйи, который ситуацией был скорее доволен, чем рассержен на нетерпение Дилюка. Дальше все было как в тумане. Кэйа помнит обрывками, как навалился на возбуждённое тело, прижимая вплотную к барной стойке. Помнит, как жадно целовал чужую шею, одаривая ее багряными пятнами. Помнит, как крепко сжимал располасованные красными отметинами бедра. Помнит, как уши в трубочку сворачивались от долгожданных сладких стонов партнера. Помнит жаркое дыхание на своей груди. И эти воспоминания играли на повторении до самого рассвета, когда птицы только проснулись и еще совсем сонно пели свои песни. Кэйа совсем не помнит, как ушёл из таверны. *** Утро у капитана кавалерии Ордно Фавониус началось в четырнадцать часов. Учитывая обрывки прошлой ночи, он чувствовал похмелье, сознавая, что перебрал. А еще он понял, что проснулся у себя дома. На вывод напрашивалось два варианта. Либо Кэйа, довольный и удовлетвореный, мелко пошатываясь на своих двоих сам дошёл до дома. Либо прошлая ночь ему просто напросто приснилась. И, честно говоря, Альберих надеялся на второе, понимая, какую грубую и ужасную ошибку он совершил. Дилюк имел полное право больше никогда в жизни не впускать Кэйу Албериха в «Долю ангелов». И в принципе очертить его от своей жизни, как незнакомого человека, с которым нет надобности знакомиться. С ужасом Кэйа вспоминал напряженные плечи и сжатые кулаки. Хотя с другой стороны Дилюк мог просто-напросто оттолкнуть его уже в тот момент, когда Кэйа подсел к нему поближе. Однако он позволил себе отсосать, а потом еще и позволил себя отыметь по первое число. Значит, в случившемся виноват был не только Кэйа. С этими утешающими мыслями капитан запоздало поплелся на службу, в наказание себе наваливая на плечи в два раза больше заказов на монстров и изнуряя себя битвами до дрожи в коленях. День прошел предательски быстро. Кэйа надумывал пропустить сегодняшнее посещение таверны и отправиться домой, однако без капли алкоголя сегодня он точно не сможет уснуть. Даже с большей вероятностью, учитывая события прошлого вечера. Возможной альтернативой был «Кошкин хвост», но туда Кэйа принципиально не хотел идти. Круг замкнулся, и сейчас капитан стоит на входе в таверну, молясь всем семерым в том, что Дилюк достаточно умен, чтобы сегодня ради собственного же блага не выйти на смену. И молитвы его были услышаны. За барной стойкой стоял Чарльз, любезно разговаривая с огорченной Донной, что сегодня вновь пришла насладиться Дилюком в форме бармена. Кэйа окинул ее безразличным взглядом, направляясь к стойке. — Бутылку вина. — отчеканил он, выкладывая на стол мешочек моры. Чарльз остолбенел от серьезности Кэйи и объема мешочка. Не дав ему сказать и слова, Кэйа добавил, — Мне неважно, сколько это стоит. Просто дай мне ее, и я пойду. Чарльз повиновался, не дотрагиваясь до мешочка. Бутылка спустя полминуты оказалась на стойке всего на долю секунды. Кэйа уже забрал ее и поспешно покинул таверну. Он просто не мог с чистой совестью выпивать за стойкой, на которой вчера занимался непотребностями. Вечерний холодный Мондштат кишил детьми, выведенными на прогулку, так что пить на улице тоже не вариант. А дома… дома просто не хотелось. Там настолько тускло и мрачно, что с тоски помереть можно. Оставалось только выйти за ворота и, перегнув через мост, сесть на заваленное дерево и, уставив взгляд в уток, мирно плавающих по реке, пригубить бутылку. Залить в кровь необходимое пойло, пропитать себя алкоголем, а после в двенадцати часах встретить предмет тревоги по пути домой. Ситуация настолько смешна, что Кэйа не сдержался и прыснул, расхохотавшись затем как ненормальный. Полуночный герой придавался своим подвигам и совершенно случайно столкнулся со здешним ночным приведением Маска скрывала лицо Дилюка на половину, однако Кэйа был уверен — его перекосила гримасса отвращения. Отвращения и неприязни, что ещё мягко сказано. Он молча уставился на бьющегося в истерике Кэйу, крепко сжимая в руке двуручный меч. Кэйа видел — он был готов в любой момент сорваться и наброситься с этим мечом на него. Безвыходность ситуации забавляла еще сильнее, и Кэйа, насколько бы не хотел заткнуть сейчас свой поганый рот, просто не мог это сделать. Он снова напился и снова обнаглел. А Дилюк сорвался. Он кратким движением скинул с лица маску и подальше отшвырнул меч, а после со всей силы ударил кулаком по лицу, тут же затыкая Альбериха. И, о архонты, он ему благодарен. Размяв хрустнувший от боли кулак, Дилюк не остановился. Он четким пинком в живот повалил Кэйу на землю и упал сверху, выколачивая из него всю дурь. Кэйа не сопротивлялся. Он безотрывно смотрел в разъяренные глаза названного брата, откашливая кровь и не успевая дышать в перерывах между ударами. Когда же его губы и нос превратились в одно сплошное неразлечимое кровавое месиво, Кэйа выставил руку, еле докасаясь ей до груди Дилюка. И тот остановился, прожигая лицо капитана взглядом. С его костяшек стекала кровь Кэйи, перемешанная с его собственной и капала прямо на чужую форму. — Люк. — только и успел вымолвить Кэйа перед последним самым сильным ударом, что на некоторое время выбросил его из реальности. — Не смей, — процедил Дилюк сквозь зубы, — называть меня так. НЕ СМЕЙ! Рагнвиндр сорвался на крик, чем неслабо напугал обесиленное тело. — Прости. — прошептал Кэйа одними губами. И он не знал, извиняется ли сейчас за прошлое, или за вчерашнее. А может в этом слове вообще нет определенного смысла. — Как… — продолжил Дилюк хриплым голосом, — Как ты мог… как ты мог это сделать? Неужели в тебе, черт побери, и капли достоинства не осталось?! Кэйа искривился в болезненной гримассе. — Я был пьян. Пусть это меня не оправдывает, но ты был трезв. Трезв и способен вышвырнуть меня нахрен. — сквозь зубы шипел Кэйа. Ему надоело быть единственным виноватым антигероем. — У тебя хватает наглости… — Дилюк не успел поговорить и сам не заметил, как снова замахнулся на лежащего под собой Кэйу, которого это действо ничуть не испугало. — Да. Хватает. — ненавидяще процедил он, — Я переполнен наглостью, так что ее у меня всегда и на все хватает. Другое дело — ты. Ни в чем неповинный белый цветок, сорванный тем самым наглым ветром. Твои лепестки опали, а корни остались глубоко в земле. Верно? Ты больше никогда не прорастешь вновь. — Кэйа замолкает, перед тем, как его голос дрогнул в ненависти, — Завянешь и сгинешь. Его лицо снова столкнулось с кулаком Дилюка. И на этот раз Кэйа нашел в себе силы подняться и ударить в ответ. Алкоголь выветрился мгновенно, смеясь диким адреналином. Он смахнул мешающие сгустки крови с лица и впечатал Дилюка в стену, намертво вцепившись в него леденящим взглядом одного здорового глаза. — Ненавидишь меня? Вопрос заданный в пустоту, на который Дилюк не ответил. Они оба знали ответ, и слова были не нужны. Однако Кэйа не остановился. — Верно, ты меня ненавидишь. Утопаешь в своей ненависти, ведёшь себя, как ребенок. А я вынужден оставаться виноватым до самого конца. Вынужден подогревать твою ненависть, напоминать тебе о ней каждый день, потому что ты можешь забыть, что такое чувства в любой момент. Потому что ты настолько погряз в прошлом, что не воспринимаешь настоящее. Ты не видишь ничего кроме прошлого, не чувствуешь ничего, кроме ненависти. Не заставляешь себя даже просто натянуть улыбку. Ты превращаешься в фарфоровую куклу. Зачем, Дилюк? В чем смысл? И снова Дилюк молчал, пока Кэйа внутренне ненавидел себя за свой паршивый язык и обещал себе отчеканить эту ненужную конечность к чертям собачьим. Взгляд Рагнвиндра был тяжелее тучи, дрожащая челюсть являлась жестоким подтверждением слов Кэйи. Он не чувствует ничего кроме ненависти. И это чувство бы забыл, если Кэйа внезапно исчезнет из его жизни. Он останется немой куклой с единственным, что его держит — прошлым. — В чем смысл? — повторил его вопрос Дилюк. Голос прерывался на гласных, язык еле попадал по нёбу, — А ответишь ли ты, если я спрошу тебя о том же? В чем смысл, Кэйа? Зачем эта тонкая связь, которая является связью только у тебя в голове? Зачем ты пытаешься поддерживать ее, выстраивать странные отношения? Зачем ты говоришь со мной? Я отвечу тебе, Кэйа. Ты так же цепляешься за прошлое, в надежде оставить от него хоть какие-то кусочки. Потому что это все, что у тебя осталось. Один лишь вдох и знакомая горькая ухмылку расплывается по лицу капитана. — Ложь. — слово режит воздух, — Я мечтаю обо всем забыть. Он и не заметил, сколь колкими и резкими были его слова, так неосознанно брошенные на ветер, что прорубили окончательно глубокую дыру в груди Дилюка. — Раз так, то славно, — сдавленным тоном отрезал он, отпихнув от себя Кэйу, — Исчезни. Навсегда. — Что… — договорить мешал ком в горле. Ком ужаса и горечи, — Ты не- ты не можешь… И холодный, как сталь взгляд алых глаз заткнул Кэйу раз и навсегда. Перед глазами вновь предстала картина из прошлого. Из злополучного боя решающего все. Разделяя два сердца навечно. — Исчезни, Кэйа! — прокричал Дилюк, позволяя главной эмоции выступить на лице, после чего Кэйа не смог сдержать ту ненавистную часть себя, что так и рвалась выйти наружу. Он не успел вовремя вдохнуть перед тем, как лед уже ударил Дилюка в груди и препечатал обратно к стене. Тот обалдело покосился сначала на него, а после на забывшего все в этом мире Кэйу, для которого сейчас существовало три вещи. Дилюк, прошлое и его Глаз Бога. Он помнил, как без оглядки бежал прочь, будто убегая от того дня, что так старался забыть. Однако все попытки тщетны, когда теперь этот день настиг его леденящей волной. Глаз Бога сиял синим светом, когда Кэйа пытался открепить его от пояса и выбросить куда подальше, но тот, как примагниченный не поддавался. И более того, сиял еще ярче, чем прежде. Кэйа чувствовал, как был на пределе, когда забежал в комнату и плотно закрыл за собой дверь на ключ. Он остался совсем один. Кэйу настигло знакомое ощущение, которого он так боялся. Когда из-за звона в ушах тупая боль в висках начинает сходить с ума, принуждая к необдуманных поступкам. В его руке так хорошо, как на своем месте, лежит его крио Глаз Бога и светит своим холодным морозным светом. Именно сейчас Кэйа его так ненавидит. Ненавидит как себя. Он ненавидит его всю жизнь, а сейчас по-особенному хочет избавиться от него. Дрожь в пальцах с каждым мгновение усиливается, будто холод, исходящий от стекляшки пронизивает до самых костей. Ком в горле расширяется и увеличивается, когда слезы сами по себе появляются в глазах и стремятся на волю. Будто им нравится вот так стекать по загорелой, но такой холодной коже. Дыхание прирывистое и частое превращается в попытку заполучить еще хоть долю кислорода, чтобы не задохнуться. Не стараясь себя успокоить, Кэйа пятится на дрожащих ногах к стене, рассматривая Глаз Бога, как что-то нечто ужасное и убийственное. Сжимая его в руках он и не пытался бороться с желанием разбить эту стекляшку вдребезги, чтобы та рассыпалась в мелкую пыль и, подхваченная ветром, унеслась прочь до океана и дальше. Срываясь с тонкой нити, на которой до этого держался, казалось, одним мизинцем, он с громким криком отправляет глаз бога в стену напротив, вкладывая в этот удар всю свою силу, все, на что он сейчас был способен. Стекляшка, ничем непробиваемая, с гулким стуком ударяется о стену, оставляя в ней заметную вмятину и приземляется на пол. Заведенного до предела Кэйу теперь нельзя было ничем остановить. Он, подхваченный яростью и истерикой, подбегает к Глазу и хватает его, снова ударяя со всей силы об пол, придавливая и выбивая из него всю мощь тяжелыми ударами правой ноги. Слезы брызгали из его глаз, с губ срывались истерические выкрики. Он ни капли себя не жалел, выламывая из Глаза металлические завитки. Брал его в руку и со всей силы ударял об ящики, опракидывая мебель и все, что на ней стояло. Оставлял рваные огрызки обоев и выломанные острые доски, о которые неосознанно резал кожу, брызгал кровью. Он, потеряв счет кратким вздохом, не видел ничего потемневшим глазом и бился в агонии от боли в правой части лица, что исходила точно от глаза, скрываемого темной повязкой. Он срывает ее и топчет, продолжая вредить себе, не жалея тонкой кожи. Он срывал голос, размазывал собственную кровь, а Глаз Бога, будто бы издеваясь, не оставлял на себе ни единой царапины или залома. Лишь заострённые края металлических украшений алели от крови капитана. А он все бил и бил, не обращая внимания на стук в дверь принадлежащий абсолютно посторонним людям, которые Кэйу знали всего-то по титулу и имени. Его сейчас волновала только холодная стекляшка, замораживающая все вокруг, покрывая руку, которой Кэйа касался ее, ледяной коркой. Глыбы льда внезапно начали возрастать словно из неоткуда. Места в комнате становилось все меньше, а Кэйа все бил и бил толстый лед с ярым желанием забыть, как он априори выглядит. Его не пугал даже божественный закон, что гласит о смерти владельца разбитого глаза бога. Кэйа не боялся умереть. Смерть ему казалась лишь маленькой проблемой по сравнению со стеклом в его руке. Оно возраждало старые воспоминания, леденящие сердце. Кэйа грезил о том, чтобы все забыть. Он был готов отдать Глаз Бога крио Архонту обратно, лишь бы избавиться от ненавистного сгустка энергии. Он был готов оставить всю свою божественную силу в прошлом и выйти из этого прошлого другим человеком. Прошлое — как тонкий острый клинок, проворачивающийся в груди Кэйи уже не один год. Он видел в Глазе Бога лишь кошмар и ужас, что тянули его на дно. Глаза его замечали только его в лунном свете. Холодный синий свет, что никак не погаснет. За дверью уже слышались смешанные обеспокоеные голоса, и настойчиво дергалась ручка. Однако Кэйа запер ее наглухо. Запер ее глыбой льда, что сейчас покрыла всю дверь от пола до потолка, не давая проходу. Он, двигаемый фантомной бесконечной энергией метался по комнате в поисках того, отчего стекло наконец треснет. И, замерев на миг, громко выдохнул, оглушенный внезапной тишиной, выпустил обессиленной рукой Глаз Бога, покатившийся по полу и устремил холодный опустелый взгляд, прозыбливающий стекло до самого ядра ненавистного глаза. Крики за дверью оставались для него лишь эхом на фоне того шума в голове, который кричал: Уничтожь… уничтожь… уничтожь… УНИЧТОЖЬ!.. И в абсолютном молчании Кэйа замахнулся дрожащей рукой над глазом бога, прощаясь со всеми, кого видел даже раз в своей жизни. И имел при себе право воспроизвести все воспоминания с единственным важным человеком в своей жизни. На одном лишь выдохе от пола успели отскочить острые стрелы льда, ударяясь точно о сердцевину глаза бога и пронзая его насквозь, как и жаркое сердце Кэйи, пропустившее смертельный удар. Сейчас он мог лишь медленно спускаться на колени и наблюдать, как из битого стекла вихрем вылетает снежная буря, освещая всю комнату синим. Последнее, что помнит Кэйа, как алое пламя растопило лед, приросший намертво к двери. Последнее, что помнит Кэйа, как пара таких же алых глаз прожигала его надломленным неверящим взглядом. Последнее, что помнит Кэйа — звук одного лишь шага, сделанного в его сторону. Один… а большего я и не заслуживаю.