Золото

Слова не нужны, чтобы чувствовать.

Это началось в середине осени, когда Майла переехала в Нью-Йорк. Об этом переезде она и её родители мечтали лет десять. Майла помнила, как, будучи маленькой девочкой, она просыпалась в шумных общежитиях, а перед её взглядами то и дело мелькали незнакомые лица. Было шумно. Когда ей было шесть, Майла не замечала, насколько громко в таких местах. Она была любопытной, поэтому любила разглядывать незнакомцев. Но потом Майла выросла, и ей остервенели шумные разговоры, пьяные песни в два часа ночи и хлопающие без передыха двери. В висках отдавало тупой болью каждый раз, когда она возвращалась в место, зовущееся её домом. В конце концов, Майла стала закрывать уши при каждом хлопке или выкрике, потому что они стали отзываться внутри нестерпимой болью. Иногда Майла жалела, что не родилась глухой — это избавило бы её от многих проблем. Когда мама со слезами на щеках сообщила, что её мать, бабушка Майлы, скончалась, оставив внучке в наследство небольшую нью-йоркскую квартиру, Майла даже не расстроилась. Она мало видела свою бабушку — ещё до рождения Майлы она злилась на маму за то, что она решила выбрать себе в супруги ненадёжного графомана, публикующийся в дешёвых журналах. Бабушка не пришла на свадьбу своей дочери и после этого вычеркнула её из наследников небольшого имущества. Майла её почти никогда и не видела. Она только обрадовалась, что у её семьи появится крыша над головой. Так Майла и стала жить в Нью-Йорке. Шумном и визжащем городе. Её отдушиной стал диван на кухне, на котором она спала. Это был только её диван, и, если закрыть дверь и окна, можно было представить, что Майла осталась одна в целом мире, полном тишины. Ей это нравилось. Она почти отвыкла закрывать уши ладонями. Она поступила в Городской колледж Нью-Йорка на архитектора. Ей приходилось приезжать в Гамильтон-Хайтс, на Конвент-авеню и пытаться не уснуть перед парами, потому что ради этой дороги Майле приходилось вставать куда ранее, чем она привыкла. Так что она нашла небольшую кофейню неподалёку от колледжа и стала туда приходить каждое утро. Кофейня была маленькой и неуютной. Тесная комнатка, пропахшая кофе, освещалась строгим белым светом. Полное отсутствие вкуса в интерьере. Майла приходила сюда только из-за низких цен. Бариста был неприветливый хмурый парень, который даже спустя полтора месяца не запомнил, что Майла берёт только американо. Но в середине октября он уволился. Майла это узнала в среду, когда бежала по мокрому асфальту и ругалась себе под нос. Она один раз поскользнулась на утренней грязи и дважды её окатили водой проезжающие мимо машины. Майла была готова занести это утро в список самых худших, которые у неё были в жизни, но, зайдя в кофейню, она не увидела знакомого хмурого бариста. Вместо него стояла миловидная девушка. У неё были крашеные светло-рыжие, почти песочные волосы, в корнях отливающие мёдом естественного блонда. Светлая кожа отливала маслом в ужасном белом освещении. Бариста посмотрела на посетительницу и улыбнулась немного кривыми зубами. У неё были серые глаза, по ободку радужки окольцованные зелёным. Майла застопорилась на несколько секунд, но всё же подошла к бариста и заказала по привычке американо. Ей в ответ только кивнули и заварили кофе. Не то чтобы дни Майлы после этого стали лучше. Просто, возможно, она стала чуть меньше проклинать утренние часы, когда приходила в кофейню и ей улыбался рядок неровных зубов. На бейдже бариста было написано имя — «Айви». Майла не решалась ей сказать, какое это красивое имя. Более того, она в целом не решалась что-либо сказать Айви. Как и Айви не заговаривала с Майлой, просто тепло улыбаясь и ловко заваривая американо. Майла мучилась догадками, почему же с ней не заговаривают первой. В отличие от первого мрачного бариста, от Айви можно было ожидать какой-нибудь забавной истории в процессе варки или просто пожелание хорошего дня. Но она каждый раз молчала, не переставая улыбаться. Самооценка Майлы падала с каждым утром всё больше и больше. В один из дней она всё же решилась сделать то, на что у неё не хватало смелости две недели. Она пригласила Айви погулять вечером, если та свободна. Она ожидала разного — улыбчивого «Конечно!» или неловкого «Извини, но нет». Однако Айви достала записную книжку из своего рабочего фартука и быстро набросала: «Если тебя не смущает немота, то я согласна». И в конце — улыбающийся смайлик. Даже если Майла была изумлена, она этого не выразила. Потому что сопротивляться этому милому почерку с завитушками, смайлику в конце и серо-зелёным глазам было невозможно. Они доехали до ближайшего парка, когда кончилась смена Айви. Разглядывая её нежное лицо, то, как она морщится, когда бесшумно смеётся, как подхватывает с земли рыжие листья, гребя их в охапку, Майла поняла, что совсем по-глупому влюбляется. В бариста, которую знает две недели и с которой не обмолвилась ни единым словечком. Рядом с Айви было тихо и спокойно. А Майла очень любила тишину. Она словно нашла недостающий кусочек себя. Отныне утром Майла всегда заходила за американо и улыбалась Айви, а по вечерам гуляла с ней, рассматривая ржавеющие листья осени. Не в характере Майлы было влюбляться, особенно в малознакомых людей. Она помнила, как в девять лет подарила соседке по общежитию розу, сорванную на клумбе у дома. Девочка чмокнула её в щёку и забыла об этом. После этого Майла никогда не влюблялась. Но в Айви считывалось нечто родное. Глядя на вихрь её светло-рыжих волос, словно рассветный отблеск, Майла чувствовала, что вновь хочет писать стихотворения. Она начала это делать, подражая отцу, но забросила, когда для неё мир стал слишком шумным. Однако сейчас в её сердце была тишина. После одного вечера с Айви Майла пришла домой и достала старую потрёпанную тетрадку. Потом, помимо прогулок, они стали списываться. Отправляли друг другу смешные и милые картинки с уточками и котятами, обменивались музыкой и мыслями, которые приходили в голову в два часа ночи. Майла могла полночи не спать, без передышки то отвечая Айви, то чирикая в тетради, пытаясь подобрать метафору к цвету её глаз. Возможно, она вела себя слишком подозрительно, потому что, когда отец спросил Майлу, почему в последнее время она выглядит как выпущенная в океан спустя долгое время в аквариуме селёдка, она смогла только рассмеяться (сравнение, к слову, она не оценила, хотя папа явно старался). Выпущенная в океан селёдка? Она себя чувствовала так, словно её как минимум выбросили в космос, где вместо галактической пустоты булькает вода. Майла улыбалась, вспоминая тёплое выражение лица Айви, и ничего не могла с собой поделать. Она не так много о ней знала, конечно, чтобы быть влюблённой. Да, она знала её любимый цвет (лимонный), знала её любимый кофе (раф с кокосом), знала её любимую песню («watch you sleep»), знала её любимое животное (ящерица). Но казалось, что этого мало. Ничтожно. Хотелось знать больше, от того, почему у неё на скуле есть тонкий едва заметный шрам, до имён её родителей. Но, казалось, Айви из тех, кто больше слушает, чем болтает (в её ситуации болтать — вещь из ряда вон в принципе). Майла ценила каждую крупицу информации, которую могла узнать об этой девушке. Когда они встретились последний раз, была суббота. И у Майлы, и у Айви был выходной. Они решили сходить в океанариум, потому что гулять по ноябрьской улице было слишком. В этот день Айви была тише обычного, насколько это вообще возможно в её ситуации, и даже её улыбка казалась блеклой. Майла не знала, отчего она грустит, и на протяжении всего времени, когда шло шоу дельфинов, пыталась приободрить Айви странными шутками. Казалось, тень какого-то беспокойства всё же спала с неё. Потом они долго шли по длинному ряду с огромными аквариумами, в которых плавали диковинные рыбы разной длины и расцветок. Они купили две монеты с изображением дельфина — небольшой сувенир в память об этом дне. Когда солнце уже заходило, Майла решилась. Она никогда раньше не целовалась и не была уверена, что у неё получится. Изначально ей хотелось поцеловать Айви в щёку, но как-то так получилось, что Майла наткнулась на уголок её губ, прежде чем поцеловать прямо в них. Айви замерла. Руки Майлы подрагивали от страха, и, когда она неловко отстранилась, Айви сразу же отвернулась. Губы, которые секунду назад целовала Майла, были поджаты. Майла не видела её глаз. Айви быстрым шагом ушла. В тот вечер она ничего не написала Майле, хотя она отправила ей несколько сообщений с извинениями. В воскресенье — тоже. А когда нервная Майла вбежала в утро понедельника в кофейню, вместо Майлы у барной стойки она увидела незнакомую девушку. Айви уволилась. Исчезла, ничего не сказав. Её телефон не отвечал. Она словно испарилась дымной струйкой, оставляя после себя лишь призрачный запах кокосового рафа, которым обычно пахла. Девушка с зелёным ободком серых глаз оставила её. Первые две недели Майла почти не спала. Она каждые пять минут набирала телефон Айви, но он оставался молчаливым, как и его хозяйка. Ей казалось, что Айви была лишь странным миражом и игрой сознания, и только некоторые фотографии и короткие видео были напоминанием, что Айви была реальной. У неё пропало желание пить американо по утрам. Она заходила туда пару раз в неделю только чтобы удостовериться, что вместо новой бариста по имени Эмма так и не пришла Айви. Дни слились в одно серое пятно, а потом наступило Рождество. В хороводе музыки, праздничного шума и яркости Майле стало легче пережить неожиданное затишье собственной жизни. Она вновь стала засыпать под звук телевизора или радио. Затем снег стал таять. Просыпалась весна, расцветала сиренью, капелью и птичьим звоном. Из памяти Майлы почти стёрлась девушка, ставшая её первой любовью. Но она не была уверена, что сердце стёрло её имя. Это была середины весны, когда Майла шла утром в колледж. Она шла в ту кофейню, где по привычке вот уже больше полугода заказывала американо. Она почувствовала аромат кокосового рафа. Запоздало в голову пришла мысль, что этот кофе убрали из наличия пару месяцев назад. У стенки рядом с дверью стояла Айви. Рыжина её волос уже давно смылась, оставляя природную пшену. Глаза не изменились — вряд ли они могут когда-нибудь измениться. Она не улыбалась. Заметила подошедшую Майлу, и уголки губ немного приподнялись. Майла не успела обдумать происходящее, когда Айви открыла рот. — Привет. Майла застыла. Её голос был таким же мелодичным, как и кружево её почерка. Майла сглотнула. — Немая, значит? Она не хотела, чтобы её голос прозвучал так обиженно и обвиняюще, но не сдержалась. Улыбка Айви пригасла. — Я могу объяснить. Как бы воспоминания не стирались со временем, но невозможно из сердца стереть чувства. Это ощутила Майла, когда в груди что-то трепетало вопреки всяким мыслям. — Мой отец часто переезжает с места на место, — Айви нервно сцепила пальцы. — Я уже привыкла к этому. Как и к тому, что не стоит привязываться к людям, когда ты в любой момент можешь сорваться и переехать за тысячи километров от них. Айви серьёзно посмотрела на Майлу. — Но со мной всё равно хотели дружить. И я хотела дружить. Поэтому я придумала… игру. Ещё до того, как Айви продолжила, Майла уже сложила пазл в голове. — Я прикидывалась немой. Я видела в разных местах, что детям становится скучно играть с детьми, которые… не обладают такими же возможностями, как они. Поэтому это стало решением. Может, я с кем-то и общалась, будучи «немой», но всё равно знала, что не так уж и важна этим людям. Я делала это с тобой… чтобы ты не привязалась, когда я пропаду. — Странные у тебя игры. Голос Майлы звучал горько. На лице Айви отразилось раскаяние. — Извини. Я не хотела причинять тебе боль. Никогда не хотела причинять никому боль. Айви подошла ближе и взяла Майлу за руку. У неё побежали мурашки по коже. Айви никогда такого раньше не делала. — Я вернулась в Нью-Йорк, — тихо продолжила Айви. — Но я знаю, что не имею права ни на что, что касается тебя, Майла. Извини меня. Я бы ответила на тот поцелуй, если бы на следующий день я не должна была вновь уезжать. В горле Майлы пересохло. — Почему ты не сказала? — Я пыталась. Хотела. Под конец встречи. Тогда, когда ты поцеловала меня. — Прости. Айви покачала головой. — Я должна извиняться. Я ушла, ничего не сказав. Мне жаль. Я струсила. Майла не знала, чего в её сердце больше — боли или счастья. Она не могла не задать один вопрос. — Ответь… если бы тебе не надо было переезжать. Ты бы… ты бы ответила на поцелуй? Глаза с зелёным ободком смотрели очень серьёзно. — Да. И они поцеловались.