Немного о чешуйчатых

      Контролировать это было совершенно невозможно.       По крайней мере, не тогда, когда дурашливый шисюн с задорным плеском выныривал из-под толщи воды в мокрых одеяниях, которые больше показывали, чем скрывали. Кожу кололо мелкими невидимыми иголками, кровь кипела в жилах раскаленным огнем, подстегивая к превращению, и это при одном только взгляде на подчеркнутый точеный стан желанного омеги. Цзян Чэн чувствовал, как чешуя рвалась наружу, выламывала ему кости и мышцы, дурная суть крамольно нашептывала ему отпустить себя, показать наконец, каков он на самом деле. Обозначить, что улыбающийся Вэй Ин, который столь бесстрашно и бесстыдно прижался к нему своим гибким телом, — выбранная змеем пара. Пара, которую нестерпимо хотелось обвить кольцами своего массивного хвоста, притиснуть тесно-тесно, а затем наглядно показать, как сильно Цзян Чэн его любил.       Отец с матушкой его выбора не одобряли. Чистокровным змеям не полагалось влюбляться в людских омег, пусть и таких живых, таких прекрасных и ярких. «Ты сам принес его для меня», — неизменно колко и зло выплевывал тогда Цзян Чэн, не скрывая раздвоенного длинного языка, что мелькал между губ, и с мрачным торжеством уползал в покои к Вэй Ину, предварительно скрыв хвост. Если такова была цена за их счастье, за возможность называть взбалмошного омегу-катастрофу супругом, Цзян Чэн был готов всю жизнь ходить на двух, стертых в кровь, ногах и тайком сцеживать яд с клыков.       Когда отец принес маленького Вэй Ина — сына его покойных друзей — в Пристань Лотоса и опустил перед взволнованным Цзян Чэном, тот был в откровенном недоумении. Рассматривал впалые скулы, сбитые в клок грязные волосы и худенькие ручки, то ничего, кроме жалости не мог испытать. А потом заглянул в непривычно округлые глаза и, казалось, пропал — мягкое серебряное море застыло в неземных глазах маленького омеги.       — А-Чэн, знакомься, — с легкой улыбкой кивнул отец и слабо подтолкнул неловко замявшегося омегу в спину. — Это Вэй Ин, и он твой… — он тогда как-то странно замолчал, — подбирал подходящее слово, понял спустя года Цзян Чэн, — а альфа решил по-своему.       — Мой, — без всякого намека на вопрос отозвался Цзян Чэн, не видя, как в тот же миг испуганно схлынул с лица отец и попытался суматошно исправить свою оплошность. — Будешь моим ваххо? — со всей серьезностью, на которую только был способен восьмилетний ребенок, спросил тогда Цзян Чэн, низко и чуточку нервно шипя слово из древнего наречия змеев, которым те нарекали своих возлюбленных.       — Если надо, буду, — ласково улыбнулся Вэй Ин и несколько раз кивнул, как болванчик, чтобы закрепить эффект. — Только я не знаю, что это значит.       Цзян Чэн тогда, не слушая сбивчивых уговоров отца, пообещал, что расскажет, когда придет время, а затем отважно прокусил себе указательный палец маленьким клычком и нарисовал на раскрытой ладони Вэй Ина знак высшего таинства. Тот вспыхнул багровыми искрами, взвился в воздух, как победное знамя, а затем распустился на чужой ладошке сочным алым бутоном. С тех пор и по сей день отец мягко увещевал Цзян Чэна снять ритуальный знак, повенчавший его с человеком, мать требовала того же с надрывным гневом, не гнушаясь иногда прикладываться к спине сына плетью, но тот твердо стоял на своем. Когда родительское отчаяние достигло апогея, мать несдержанно предложила сделать Вэй Ина простым наложником, чтобы не порочить репутацию сразу двух орденов, а Цзян Чэн впервые тогда кинулся на нее и едва не задушил в кольцах. Спас ее тот самый Вэй Ин, которого она посмела столь низко оскорбить, когда засмеялся в пугающей близости от зала, в котором они находились.       — Ты хочешь, чтобы он видел в тебе чудовище? — хлестко просипел тогда отец, которому разжать кольца сына уже было не по силам. Да и куда хрупкому омеге, пусть и змею, тягаться с рассерженным альфой? Стоило признать, манипуляция сработала отлично, и на место жажды крови пришел страх быть непонятым, быть отверженным. Страх, увидеть в глазах Вэй Ина отвращение и первобытный ужас. И Цзян Чэн отпустил.       Отпустил и тут же перекинулся в человека. Какой был шанс, что Вэй Ин не воспримет его за демоническую тварь, на которых они охотились? Что не оттолкнет и примет, что сможет понять? Ведь даже великие ордены, в чьих венах текла порядком разбавленная кровь скальных драконов, огненных ящериц и прочей прелести, не были готовы к нахождению чистокровных змей среди них? И Цзян Чэн продолжал тщательно скрывать свою настоящую суть, безжалостно запирая ее внутри, как делали все его предки до…       …До тех пор, пока Вэй Ин не застал его ближе к рассвету в дальнем пруду, когда, ненадолго отпустив себя, Цзян Чэн выпустил хвост и надолго ушел под воду. На всплеск рядом с собой альфа отреагировал до смешного поздно, когда Вэй Ин, как обычно, не снимая одеяний, нырнул. Вода в озерах и прудах Юньмэна всегда походила на живое зеркало, проглядывалось все, вплоть до песочного дна и хищных глаз гулей, притаившихся среди лотосовых стеблей. Вэй Ин забавно моргнул под водой и перевел чуточку рассеянный взгляд на перламутровый хвост. Человеческое тело Цзян Чэна мягко перетекало с бедер в плотные мелкие пластины, притиснутые друг к другу так тесно, что по отдельности не различить. Мир для альфы с громким треском раскололся в ту же секунду.       Уплыть или вернуть себе ноги он уже не успевал. Оставалось только крепко прижать к себе явно удивленного Вэй Ина и вынести его на поверхность, с глухой тоской и болью пряча его лицо на своем плече. Лишь бы не видеть… Он не вынесет, нет.       — А-Чэн, задушишь, — прохрипел Вэй Ин очень даже натурально, а затем бережно обхватил его руками за шею. — Ну, что ты как маленький, я плаваю лучше тебя, — фыркнул он смешливо, а затем, специально зачерпнул в рот воды и пустил ее в лицо опешившему альфе тонкой струйкой.       — Тебя ничего не смутило? — хриплым то ли от волнения, то ли от едва сдерживаемого раздражения спросил Цзян Чэн, но омегу, вопреки суровому тону, отпускать из своих рук отказался. Тот впервые за долгое время был так близко, что змеиная суть не преминула милого, чертовски беспечного ваххо опутать хвостом, как Цзян Чэн долгое время и мечтал. Кончик игриво скользнул сначала по икрам, поднялся выше, к бедрам, и на несколько раз обвил торс. Сжимал со сдержанной нежностью, боясь навредить.       — А должно? — удивленно вскинулся Вэй Ин, а затем опустил одну руку под воду и ласково погладил сжавшееся от удовольствия кольцо. — Ты про хвост что ли? — наконец дошло до омеги, а затем он позабавлено рассмеялся. — А-Чэн, в детстве, когда мы спали вместе, ты совершенно не контролировал свое превращение. Я каждое утро просыпался, обнятый вот этим самым красавцем, — Вэй Ин кивнул вниз и снова огладил чешуйки кончиками пальцев. — Шицзе просила тебя не смущать, когда я поинтересовался у нее об этом.       — И ты?.. — с взволнованным трепетом выдохнул Цзян Чэн, неловко замолкая. Руки его несмело огладили угловатые плечи омеги, плавно перетекли на бока, да так там и остались.       — Да, — пакостливо улыбнулся Вэй Ин и с огромным удовольствием прижался губами к чужим. — Каждый раз ждал, пока ты проснешься и спрячешь хвост. Я думал тебе просто неловко, а ты, оказывается, скрывал. Знал бы, с огромным удовольствием дождался трех поклонов, чтобы посмотреть, как ты будешь пытаться что-то мне объяснить. Не стыдно теперь, мой дорогой шассе? — с хитринкой прошептал Вэй Ин и снова подарил Цзян Чэну короткий поцелуй.       — Впервые жалею, что ты решил повести себя тактично, — с напускным недовольством фыркнул Цзян Чэн, а затем мягко тронул воздух раздвоенным языком. И, глядя на то, каким восторгом зажглись чужие глаза, с трудом сдержал просящуюся на губы улыбку. Стоило довериться своему ваххо раньше.