Мой драгоценный свет погас

Дым начинал рассеиваться. Час, может, два Уиллоу казалось, будто она куда-то падает с бешеной скоростью. Но потом свинцовых век неприятно коснулись первые солнечные лучи. Истощенный разум шептал, что свет в конце тоннеля выглядит как-то примерно так. Уиллоу недовольно поежилась, крепко прижимая колени к груди. — Отвратительный кошмар, мам… Опять… — едва разборчиво пролепетала она. Пахло уже совсем не гарью, а чем-то сладким: цветами, кажется, розами. Должно быть, у матушки пополнение в оранжерее. Кругом сквозь жуткую головную боль доносилось пение ранних пташек и чей-то протяжный вой. «Наверное, соседская собака», — думалось Уиллоу. Она почти поверила, что сейчас как обычно проснется, поцелует медвежонка Берни, а на столе ее уже ждут кофе с панкейками. Очередной кошмар должен был кануть в чертоги разума, но в этот раз что-то явно пошло не так. — У тебя какой-то нездоровый вид, юная леди, — проскрипел властный альт, — мы с Макси видали всяких, но держу пари, с таким хилым туловищем и расшатанными нервами не протянуть и суток. Просыпаться приходилось сквозь боль. Сперва Уиллоу увидела гигантские, желтые от густой листвы деревья. Их ветви поникли и вместо того, чтобы привычно устремиться к солнцу, будто бы хотели коснуться самой Уиллоу. Потом стали различаться очертания демонической фигуры. Кажется, это она украла в ночном кошмаре лицо матери, а теперь затащила в какое-то странное место. — Добро пожаловать в Константу! Осенью природа милосердна, — вновь раздался неприятный женский голос, — но постарайся не попасться чудовищам. И поосторожнее ночью. Я присмотрю за тобой, душечка. Не голодай. Раздался хлопок, и с этими словами темный дамский силуэт испарился. Клочки теней затерялись в пожухлой осенней листве, и только из гущи кустов и громадных деревьев опять донесся пронзительный вой. — Леди... Постойте, леди... Мне очень нужно домой, — обреченно прошептала Уиллоу. Кем была эта фигура? Попробуй разбери! Наверное, галлюцинация, часть кошмара. Но дальше хуже. Немного придя в себя, Уиллоу испуганно огляделась: — Л-лес… — говорила она сама с собой. — Действительно, лес. Получается, меня утащили куда-то далеко за город? И тут захотелось кричать и звать на помощь. В мыслях все стремительно перемешалось: Что за Константа? Добро пожаловать в какую еще Константу? Неужели, это где-то в широтах Новой Англии или даже Канады? Да и вокруг никого и ничего напоминающего о той ужасной ночи. Можно было поломать голову: сон ли все это или действительность? Иногда кошмары так просто не заканчивались, они сменяли друг друга, будили среди ночи — издевались. Уиллоу осмотрела себя: на запястьях по-прежнему алели ожоги, ссадины покрывали колени. Огонь изуродовал подол длинной юбки, оставил следы на блузе. Уиллоу моргнула несколько раз, щипнула себя за предплечье, потом попробовала встать на ноги. «Может, все-таки не сон?» Несколько шагов, и слабость волной накрыла все тело. Так Уиллоу едва не оказалась в здоровой мутной луже. «Нужно завязывать с каблуками», — раздраженно подумала она, швырнув в сторону неудобную обувь. Снова попытка встать и еще несколько сложных шагов по вязкой влажной земле. Борясь с отчаянием и пытаясь собраться с мыслями, Уиллоу подняла взгляд к солнцу. Выглядело оно вполне естественно, не так, как обычно в ночных кошмарах. Где-то в самых пыльных закутках памяти ютились основы выживания. Да, матушкина причуда отправить Уиллоу к девочкам-скаутам в шестнадцатом году, оказывается, была не такой уж и плохой. В теории, если идти по солнцу, можно добраться до какого-нибудь города или деревни. В попытках разобраться, что же все-таки происходит, Уиллоу перебрала самые разные варианты: от пресловутого похищения матушкиными недоброжелателями до визита в загробный мир. Нужно было держать себя в руках. Не поддаваться панике. Но выходило так себе. Куда сильнее хотелось просто спрятаться и долго горько рыдать. — Кто-нибудь! Отзовитесь! Помогите! Пожалуйста... Люди! Так Уиллоу и прошла, наверное, не меньше полумили, чувствуя, как волнение больно сжимает грудь, давит на запястья. Она понимала, нужно быть осторожной, но порой ускорялась и назло собирала на одежде все колючки в густых зарослях. Она даже видела, как из-под земли сами собой выскакивают бледные зеленые грибы, источая отвратительный запах. Сперва напугалась, а потом на контрасте с накатывающими воспоминаниями о пожаре и матушке они стали казаться абсолютно нормальными. Будто так с грибами обычно и происходит: родился, созрел и-и-и прыг! Скоро абсурдность происходящего только напомнила о себе… Нет, даже не так — она больно врезала под дых. Что-то шелохнулось, спешно зашевелилось в огромных зеленых лопухах. «Какая-то птица», — сперва подумалось Уиллоу, но потом вместо щебетания полилось протяжное хрюканье и… Черт возьми, но малопонятные человеческие фразы: «Моя давно не ел…», «Моя чует пищу…» Шорохи стали еще звучнее, а затем из увесистых листьев вынырнуло упитанное поросячье рыло. Странно было бы увидеть просто говорящую свинью, но прямоходящего гуманоида… Увольте. Когда тот расправил плечи и встал во весь рост на задние лапы, Уиллоу поняла, что перед ней настоящий гигант, подлинное чудище. Волосатый свин уверенно подался навстречу приговаривая: — Твоя — страшный лысый обезьян! Твоя пахнуть огонь! — А твоя… Твоя пахнуть гниль, — сквозь нервный смешок подыграла Уиллоу, остолбенев от резко накатившего страха, — пахнуть вонь! Твоя не должен говорить… Свинки же не говорят, правда? Свин непонимающе наклонил голову, как-то подозрительно посмотрел на нее, будто обиделся. — Твоя грубый... А-а-а! Ясно! Твоя много думать. Много думать нельзя. Меньше думать — меньше грустный. «Спятила! Свихнулась! Точно!» — поняла Уиллоу. Все ясно. Теперь все стало ясно. События прошлого сложились в стройный паззл: сперва она не приняла пилюли от нервов, потом испытала шок, едва не сгорев заживо, а теперь в сумасшедшем доме ей мерещатся говорящие, чтоб их, свиньи. Уиллоу как раз грешила этим последние годы — представляла окружающих хрюшами и прочей живностью. Так было проще не видеть их лукавые лица. — Моя понял! Лысый обезьян — пища, — никак не умолкал назойливый свин и продолжал решительно приближаться, — пища думать не должен, — посетило его затем очередное гениальное умозаключение, — и разговаривать пища нельзя. Когда он оказался в опасной близости, мощные передние конечности взмыли вверх, сверкнули грязные копытца. Уиллоу инстинктивно отпрянула, и удар пришелся о землю. — Черт, вот же черт! — непроизвольно вырвалось у нее. Свина, кажется, это только раззадорило, он быстро захрюкал, принялся сильнее размахивать копытами. От следующего удара Уиллоу спас юркий перекат. Слишком проворный для той, чье тело ныло от ожогов. Должно быть, именно это называют вторым дыханием. Но триумф длился не долго. Еще один взмах лапой, и противник поймал Уиллоу за воротник блузы точно котенка за шкирку. К горлу стремительно подкатил болезненный спазм, взгляд пристально впился в два больших зеленых глаза свина, и… Что-то предательски хрустнуло в области спины, мир перевернулся с ног на голову. Только через пару мгновений встревоженный разум подсказал, что это зверь мощным ударом впечатал Уиллоу в дерево и мертвой хваткой придавил к стволу. Из пасти вырвалась вонючая отрыжка, а с ней новые обрывки фраз: — Твоя не сопротивляйся. Твоя не думай. Твоя есть пища. Отвернув лицо, Уиллоу испуганно зажмурилась, ощущая, как ноет будто зажатая тугим корсетом грудь. В глазах темнота, снова образ мамы и мгновения страшного пожара. «Ну вот, теперь-то действительно конец!» — горько сожалея подумала она. А потом свершилось то, что обычно называют чудом. Откуда-то раздался мощный плевок, и нити «корсета» лопнули от перенапряжения, по телу пронеслось блаженное облегчение. Все произошло так стремительно, что Уиллоу не успела что-либо понять, только разжала веки, а рыльце свина исказила полная агонии гримаса. Его внушительные ноги подкосились, и туша с оглушительным «Бум!» придавила заросли лопухов. — Уи-и-и-и, — раздалось на всю округу, отчего стайки птиц синхронно взмыли в небо. Тяжело выдыхая, Уиллоу спустилась по шероховатому стволу дерева и плотно прижалась щекой к коре. Кажется, из глаз опять потекли эти дурацкие слезы. Она их проклинала. — Без паники, миледи! — бравурно выкрикнул кто-то, точно это исполнила нелепая труба с сурдиной. Немного погодя из чащи осторожно показался человек. Действительно, живой человек во всем этом безумии! Сам он, правда, не внушал доверия. На вид лет тридцать. Облачен в штопаный жилет и брюки. Еще на поясе сверкал тесак и покачивался бамбуковый дротик с боеприпасами. Кто знает, что у него на уме? Единственное — поросшее щетиной лицо совсем не казалось злым, разве что настороженным. Прическа тоже никак не сочеталась с образом негодяя: длинные волосы были растрепаны в разные стороны и подняты вверх. Кому только такое в голову придет?.. Наверное, стоило поприветствовать незнакомца и отблагодарить… Стоило, но все тело до сих пор неистово лихорадило. — Кто вы? Где моя мама...? Незнакомец застыл, но, собравшись, опять натянул на себя образ эдакого рыцаря: — Миледи, главное, что вам теперь ничего не угрожает. Каюсь, мог прийти на помощь и раньше, но я все-таки ученый. Грех не понаблюдать, как ведут себя новые гости этого мира, столкнувшись с опасностью. Согласитесь, момент выдался уж очень драматичным! По обветренным губам незнакомца пробежала неприятная усмешка. Похожую Уиллоу уже когда-то видела на лице человека, прилюдно унизившего матушку. — Издеваетесь?! — не выдержала она. И тут его лицо причудливо скривилось. Надменно вскинув голову, незнакомец обиженно затараторил: — Ничуть. И вообще... Где ваши манеры? Я все-таки вас спас! Так давно в Константе не было ни одного живого человека, а тут затянули не пойми кого, — его глаза устремились к небу. — О, Максвелл, разве я о многом прошу? «Да, действительно, труба», — продолжала анализировать его голос Уиллоу. — «Именно так она и рокочет в этих бешеных регтаймах». — Послушайте, миледи… — вновь обратился незнакомец к Уиллоу. — Не знаю, за какие грехи Максвелл вас сюда затащил, но если хотите жить, не вздумайте повышать на меня голос… Меня! Уилсона Персиваля Хиггсбери — джентльмена-ученого из самого Типперэри. Да знаете, с кем вы говорите? На какие прорывы в науке претендую? — Не знаю... Но ты убил говорящую свинью… — не к месту перебила его Уиллоу. Не то чтобы ей сознательно хотелось дерзить, просто оказаться в подобной ситуации без пилюль от нервов — та еще проверка на прочность. И потом, вариант, что все это очень дурной сон никуда не отпадал. — Ой, — продолжал манерничать Уилсон. — миледи, мне правда малость неловко, что заставил созерцать гибель несчастного животного, но я на охоте. — Свинья. Была. Говорящей, Уилсон, как там тебя… — Хиггсбери. Персиваль. Джентльмен-ученый, это важно. — Да какая разница! — в который раз не выдержала и откровенно вспылила Уиллоу. — Тут у нас говорящая свинья! Я вот у себя в городе ни разу не видела говорящих свиней. Этот Уилсон — форменный зануда. Он опять картинно прикрыл лицо рукой и принялся напряженно тараторить: — Да что вас так удивляет в этой свинье? Свинья — она и в Константе свинья. Хрю-хрю, моя дорогая миледи, — уж очень неудачно передразнил он еще, кажется, не умершего свина. — У вас они, может, и не говорят, а здесь, в измерении Максвелла, во всю лопочут. Они безобидные вообще-то. Просто этого хрюника вы довели одним своим видом. И я с ним, между прочим, солидарен, мисс, как вас там… — Уиллоу Фэй. Не леди, не ученая, вообще не пойми кто из сиротского приюта и это ни капельки не важно. — С трудом переведя дыхание, она не менее напряженно добавила: — Послушай, я просто хочу домой. Если все это мой ночной кошмар — то просто проснуться... Понимаешь? Где-то под ногами донесся последний хрип посиневшего свина. Напоследок, корчась в бреду, он только промямлил: — Ул-о-о Ф-е-е ниче-е не понима-а… Злой… — на том жизнь его и покинула. — Да, хрюн, — придавив поросячью голову ногой, констатировал Уилсон, — мисс Уиллоу Фэй определенно ничего не понимает. Повисла напряженная пауза, и ни Уилсон, ни Уиллоу не решались чем-то заполнить ее. Они смотрели друг на друга как на идиотов. Свет солнца ласково подсвечивал фигуру одной и обходил другую, оставляя в тени дерева. «И как с ним общаться-то?!» — думала Уиллоу, в спешке перебирая варианты для развития диалога. Немного погодя джентльмен-ученый скинул с плеч массивную кожаную сумку, взял в руки тесак и принялся разделывать свиную тушу, приговаривая: «Добрая охота, мяса много будет, это проклятое лето иссушило запасы». Уиллоу с отвращением и непонятной жалостью наблюдала за этим. Ей уже дважды в жизни приходилось видеть, как гибнут люди. Как кричат пожираемые пламенем и по крупице теряют жизнь. После такого она не думала, что будет сочувствовать какому-то свину-мутанту, который, ко всему прочему, недавно пытался ее съесть. Но если вдуматься, как отвратительно они с этим Уилсоном поступили. Должно быть, животное пронзил отравленный дротик, оно мучилось, а вместо того, чтобы добить его, они выясняли отношения. Окровавленный кусок мяса с отвратительным звуком оторвался от плоти. — Ну что, хрюн, будем тебя вялить, потом зажарим, добавим немного специй, и выйдут отменные тефтели, — бормотал Уилсон. Для него все это, похоже, было абсолютно нормально и даже обыденно. — Господин… — наконец нерешительно подала голос Уиллоу, — Хиггсбери, послушайте, у меня к вам предложение. Видите ли, произошло недоразумение. Мы с матушкой приехали на бал, разминулись, а потом начался пожар, я потеряла сознание, — она старалась говорить максимально сухо и невозмутимо, не пропуская через себя эти события. — Не знаю, кто меня нашел в развалинах поместья и похитил, но если это все же не сон... Я так запуталась! Но слушайте, у вас же есть машина, правда? Или лошадь? Отвезете меня домой, матушка будет очень щедра к вам. — Машина… Да, есть, — не отвлекаясь ответил Уилсон, — моя научная машина. Она помогает в экспериментах, спасает от холодов зимой... — Да нет же! — Уиллоу уже начинала отчаиваться, думая, что они никогда не поймут друг друга. — Та машина, которая с колесами, рулем и ручкой зажигания. Бип-бип! Этот, как его… Автомобиль! Он безэмоционально отрезал еще один кусок свинины, затем принялся вытирать руки от крови. Вот вроде бы ученый, а больше походил на маньяка. — Мисс, я пытался, но здесь никакая телега не поедет. Повторяю еще раз: это — Константа и здесь работают чуть иные законы. Я понимаю, вы шокированы, но нужно смириться. Это не сон и даже не иллюзия. Как вам сказать… — Уилсон замялся, но следом принялся объяснять на пальцах: — Есть Непостоянство — ваш мир, в котором по моим расчетам наступил одна тысяча девятьсот двадцать второй год. А есть Константа, где пространство и время идут иначе, работают другие законы физики и химии. В общем, Уиллоу Фэй, я вас спас и в благородство больше играть не буду. Хотите дальше капризничать и возмущаться — пожалуйста. Хотите жить, я, так и быть, приглашу вас на одну ночь в свой лагерь, а там посмотрим. Будем честны, вы мне не нравитесь, но я так давно не встречал выживших, что, чувствую, еще цикл и забуду человеческую речь. Так что вот. Заключим временный союз? Он протянул руку в знак дружбы, и Уиллоу осторожно протянула свою в ответ. Сказанное Уилсоном никак не укладывалось в голове, но продолжить язвить было действительно самоубийственной затеей. Больше они ничего не сказали друг другу. Только отправились вглубь леса где-то через час, когда рюкзак и подсумки были полны мяса. Каждый шаг давался Уиллоу с большими усилиями: еще бы — походи по сырой земле в одних чулках. Иногда казалось: вот-вот и пятки начнут кровоточить, силы иссякнут, а этот псих с безумной стрижкой пустит ее на мясо, как бедную свинку… И все же было в нем что-то. Какой-то добрый свет в ясных карих глазах. Только поэтому Уиллоу могла ему самую капельку, но доверять. Позже, минуя буераки, Уилсон ни то от скуки, ни то от какого-то ведомого только ему чувства затянул маршевую песнь: «Путь далекий до Типперэри, Путь далекий домой, Путь далекий до милой Мэри, И до Англии родной». «Да», — решила про себя Уиллоу. — «Наверное, этот Уилсон все-таки не маньяк. Просто с придурью».

***

На небольшую равнину у озера опускались седые сумерки. Вкусно пахло скошенной травой и древесиной, само место казалось на редкость обжитым и уютным. Напрягало лишь бурное кваканье, то там, то тут доносящееся из камышей. Кто знает, может, лягушки в этом странном месте тоже приличных размеров и не брезгают полакомиться человечиной. Как скоро стало понятно, здесь, в низине, Уилсон и разбил лагерь: с добротным частоколом вокруг болотного цвета палатки, с котлом, сундуками и запасом дров. Даже холодильник у него имелся, хотя, казалось бы, попробуй сооруди его в условиях дикой природы. Конец пути дался Уиллоу особенно тяжело: ноги шагали уже будто сами собой, и каждый раз, когда пятка натыкалась на острую веточку или щебень, режущая боль проносилась по всему телу. Хотелось схватить под руку джентльмена-ученого, попросить помощи, но гордость не давала этого сделать. «Нет уж, мы не нежные!» — думала Уиллоу, стискивая зубы. Завершилось все это тем, что едва они преодолели импровизированные ворота лагеря, Уиллоу окончательно покинули силы, и она рухнула на так удачно подвернувшуюся соломенную подстилку. Неприятно еще как. В голове раздался гул, который потом усилился из-за рокота какой-то машины — еще одного механизма в лагере. — Вы в порядке, мисс? — молниеносно отреагировал Уилсон. В глазах двоилось, никак не выходило сфокусироваться, но, кажется, джентльмен-ученый не на шутку обеспокоился. Его узкое бледное лицо вытянулось, а взгляд заметался из стороны в сторону. — Погодите, я сейчас… Наконец сообразив, что делать, он юркнул в палатку и совсем скоро появился с керамической плошкой в руках. Пахло от нее так себе… Примерно, как от просроченного молока с плесенью. Уиллоу поморщилась, но на сей раз не проронила и слова. — Паучья мазь от ран, — поспешил успокоить ее Уилсон. — Исцеляет от всего, кроме самой смерти. Удивительная штука. У вас в Непостоянстве до сих пор такой не изобрели ведь? Уиллоу молча помотала головой, крепко сжимая губы и стараясь не дышать. Каким бы чудодейственным ни было это лекарство, разило от него просто омерзительно. Джентльмен-ученый зачерпнул немного мази, кривясь и недовольно бубня: — Угораздило же вас насобирать столько болячек… Никогда прежде подобным не занимался. Но не бросать же в беде… — с этими словами он осторожно коснулся ее окровавленных коленей, приспустил чулки, а затем, немного привыкнув, принялся суетливо растирать мазь. Дальше были обильно покрытые ожогами запястья, потом он стал подниматься выше, отводя не то смущенный, не то недовольный взгляд. — Считайте это большим одолжением… И больше не просите о подобном… По всему телу пронеслась отвратительная щекотка, хотелось то хихикать, то вырываться, но Уиллоу стойко держала себя в руках. Хуже всего стали нахлынувшие из ниоткуда мысли, что малознакомый ученый вполне мог и снасильничать… Ну где это видано, чтобы не пойми кто массировал даме предплечья и того хуже — пятки! Пару дней назад Уиллоу такого и матушке не позволяла. И самое страшное, если этот Уилсон в действительности бы стал приставать, у нее бы банально не хватило сил защититься. — Не бойтесь… — проговорил он, хотя сам явно был встревожен не меньше. — Дрожите как осиновый лист… Еще бы! От его действий с каждой минутой все сильнее колотилось сердце, накрывала безумная неловкость, даже очередной вздох сделать стало тяжело. Потом как назло их взгляды случайно пересеклись, и Уиллоу ощутила, как погорячели щеки. Ученый же продолжал обрабатывать раны, только движения почему-то становились все более скованными. Они с Уиллоу синхронно отвели глаза. «Позорище-то какое! Упаси бог, он подумает, что я...» Еще одно жгучее прикосновение и… — Ну вот и все, миледи, я вас залатал, — сказав это, Уилсон шумно выдохнул, и повисшее в воздухе напряжение стало рассеиваться. Скоро раны принялись зарастать, как в ускоренной съемке: ожоги и ссадины сперва покрылись плотной корочкой, а затем на ее месте образовалась чистая молочно-белая кожа. «Чудеса! — подумала Уиллоу, восхищенно разглядывая, трогая руки и колени. — В реальном мире такая мазь спасла бы миллионы жизней...» Боль стала понемногу отступать, но взамен нахлынула такая сильная слабость, что уже было не пошевелиться. В конце концов Уиллоу не заметила, как провалилась в сон, а когда проснулась, уже почти стемнело. Только большой месяц оставлял длинную желтую дорожку на озерной глади. Хотелось есть… Очень. Уиллоу поднялась с подстилки, чувствуя, как неприятно тянет в животе. Еще бы! Столько времени ни крошки во рту. Последнее, что она ела — маленькое пирожнице перед балом. «Леди не положено толстеть!» — говорила матушка каждый раз, когда Уиллоу пыталась выпросить у нее чего-нибудь вкусненького. Перед глазами опять засуетился Уилсон с охапкой хвороста и сушеных листьев. — Не самое удачное время для сна, мисс Фэй, — меж делом сурово подметил он, — тут по ночам творятся такие жуткие вещи — душу Максвеллу отдашь! Хворост с характерным треском повалился под большой чугунный котел. Дальше произошло нечто для кого-то совершенно будничное, но Уиллоу сковал животный ужас: джентльмен-ученый чиркнул зажигалкой и проворное пламя точно вырвалось из заточения. Оно мгновенно перекинулось на ветки, принялось пожирать их подобно озлобленному голодному зверю, распространяясь с какой-то совершенно нереальной скоростью. Разозли его — и оно поползет по земле, дотянется до тебя и устроит бурный пир. — Потуши это! Потуши его, Уилсон! — взвизгнула Уиллоу, сцепив ледяные пальцы в замок. — Да бросьте, — усмехнулся он, — как же мы тогда будем готовить ужин? — Никак… Не знаю… Просто потуши! Огонь — это отвратительно! — Мисс Фэй, — строго нахмурился Уилсон, — мы с вами, кажется, уже решили: если вас что-то не устраивает — ступайте прочь, разбивайте свой лагерь и не попадайтесь мне на глаза, — он перевел дыхание, а после тон немного смягчился, — поймите, если я потушу огонь, в полночь придут тени и сожрут нас с потрохами. Максвелл этого только и добивается. Если мы хотим жить, нужно играть по его правилам. — Да кто такой этот Максвелл?! — процедила Уиллоу, все дальше отползая от огня. В воздухе повисла едва разбавляемая треском веток тишина. Она холодила спину, пробирала до легкой дрожи. Казалось, только что прозвучало какое-то запретное заклинание и вот-вот должно было случиться нечто страшное и непоправимое. Еще недавно живое светлое лицо Уилсона окаменело, и, когда он наконец заговорил, шевелились лишь его губы: — Вам столько всего еще предстоит узнать, мисс Фэй… Видите ли, Максвелл — это бог. Только совершенно чудовищный бог. Он одержим злом. — То есть? — с опаской подала голос Уиллоу. — То есть это он затянул вас и еще с сотню таких же бедняг из Непостоянства в Константу. И он же их убил. — Уилсон пристально смотрел на огонь, точно пытался что-то забыть, но у него это упорно не получалось. — Как — убил? — Уиллоу попыталась уместить это в голове. Неужели какой-то маньяк с божественными возможностями ходит по Константе и сам всех режет? — Очень просто, мисс Фэй. Максвелл проверяет нас на прочность. Он делает все возможное, чтобы сгубить своих жертв: сперва пытается заморить голодом, а если у него ничего не выходит — натравливает гончих. Не вышло снова? Максвелл пробудит чудовищ-гигантов. Ты еще дышишь? Тогда его прислужники-тени попытаются убить тебя ночью. — А вы выжили, потому что… — Огонь, мисс Фэй. Они боятся огня, понимаете? И если ночью не развести костер, знаете, что будет потом? — тон Уилсона стал еще суровее. — Из бездыханных тел Максвелл сплетет теневых двойников и отправит обратно в Непостоянство, чтобы те привели ему новых жертв. Ему нравится играть с людьми, как с куклами, понимаете? — Теперь да… — переборов неприятное першение в горле, ответила Уиллоу, а потом ее осенило: — Теневые двойники! Там на балу, откуда меня похитили, были артисты. Они называли себя «Теневым театром». Когда начался пожар, ветер рассеял их в пепел. Мгновенно. Я уверена, что в… Как его там? В Непостоянстве с обычными людьми так не бывает. — Да-а, — досадно протянул Уилсон, — это был Максвелл. Мои соболезнования. Признаюсь, никогда не видел его, только слышал голос. Я пытался отыскать его святилище, попросить отпустить домой, но тщетно. Он ни за что не подпустит кукол к себе. Покинуть Константу можно только через теневой разлом — пробоину в тонкой коре этого мира. Брешь в тонущем корабле. Мне очень жаль, но боюсь домой вы попадете нескоро. За столько проведенных циклов я видел разлом всего раз. Очень редкое явление. Уж скорее раки начнут петь серенады, чем откроется еще один такой. Что ни говори, а этот Уилсон любил драматизировать. Уиллоу уже полдня наблюдала за ним, и ей все больше хотелось увидеть джентльмена-ученого в киноленте в роли Гамлета. Она не верила... Или просто не хотела верить в то, что из Константы ну никак нельзя выбраться. Нет, можно! Любая цель выполнима, если очень захотеть: и Максвелла этого найти, и разлом открыть. Нужно только приложить усилия. Очень хотелось верить, что все будет хорошо, ощущать нутром... А потом в памяти стали вновь отчетливо вырисовываться события прошлой ночи. Сыпать соль на раны — занятие не из приятных, но как скоро выяснилось, именно там, в недалеком прошлом, возможно, крылся ключ к спасению. Уиллоу еще отчетливо помнила, как на балу ее расспрашивала девушка… Венди. «Точно!» — вновь пришло озарение. Это ведь именно она, Венди, просила разыскать Уилсона Персивалля Хиггсбери, она упоминала это странное слово «Константа». И именно она как ни в чем не бывало пропала за считаные минуты до огненного безумия. А еще у этой Венди была просьба, которой Уиллоу еще недавно не придала никакого значения… — Господин Хиггсбери, — наконец, подала голос Уиллоу так холодно, что джентльмен-ученый замер и сосредоточился, — там на балу со мной была девушка. Некая Венди Картер. Она спрашивала о вас, просила передать, что ждет. — Венди Картер?.. — Уилсон довольно странно повел бровью. Его лицо сперва стало задумчивым, даже грустным. Потом по бледным губам пробежала какая-то неуместная улыбка, руки сильнее прижались к коленям. — Тут было столько выживших… Я и не помню никакой Венди Картер. Вернее, помню… Уиллоу была готова поклясться, что скоро возненавидит недосказанность и эти неловкие паузы. И ведь интересно же было, кто такая эта Венди и что их связывало с джентльменом-ученым. Но как часто повторяла матушка: «Меньше знаешь — крепче спишь». — Это совсем не ваше дело, мисс Фэй, — сухо подытожил Уилсон и швырнул в костер еще пару веток. Яркие искры полетели к ногам. Истерики в этот раз не было, Уиллоу просто неприязненно поежилась. Она всеми усилиями пыталась внушить себе, что это просто горит безжизненное дерево, просто ветки, им все равно что гореть, что не гореть. Но почему-то после всех этих разговоров разум вполне отчетливо рисовал пылающие в костре людские силуэты. Самое ужасное, что среди них порой мерещился лик матушки. И Уиллоу зачем-то смотрела и смотрела на огонь как форменная мазохистка. Пыталась приучить себя к нему и смириться, что будет видеть танцующие рыжие языки каждую ночь. Где-то через час или немного больше окончательно стемнело. Ночи в Константе оказались совсем не похожими на те земные, к которым так привыкла Уиллоу. Тьма не ложилась, не укутывала — она моментально пожирала все вокруг: и деревья, и камыши, и мистических тварей, водящихся в здешних лесах. Оставался лишь крохотный островок света у ненавистного костра. Такой теплый, но такой чертовски опасный и непонятный. Чугунный котел совсем нагрелся, забулькал, и из-под массивной крышки повеяло приятным ароматом. Тефтели — объедение, которое ни с чем не спутаешь. Странно это, конечно, желать отведать блюдо из говорящего свина. Тем более когда до этого Уиллоу почти не ела мясо. Это тут, в Константе, для леди случился спонтанный «праздник непослушания». И что уж там? Гулять так гулять. Уиллоу хотела жадно вгрызться и тщательно пережевать каждый кусочек. К тому же заветная трапеза была совсем близко: Уилсон, наконец, снял крышку и стал раскладывать тефтели по импровизированным тарелкам из лопуховых листьев. Уиллоу едва не вырвала у него тефтелю, на что тот зловеще шикнул и, казалось, еще немного и шлепнул бы поварешкой по рукам. — А как же молитва? — возмутился он, а потом в ответ на непонимающее молчание положил руку на сердце и торжественно произнес. — О могущественный Максвелл! Благодарю тебя за дары твои! Да будь милостив к нам этой ночью. Не нашли слуг своих, не распространи чары свои. Будь благосклонен к куклам своим, о темный владыка! Уиллоу все пыталась разложить в голове: как какой-то божок может морить голодом и насылать всяких чудищ? Если бы не вся та чертовщина, что случилась за день, Уиллоу сочла бы это бредом сумасшедшего. А теперь… Ей было страшно. Действительно страшно. Хоть не хотелось признаваться в этом даже себе. А еще она давно поняла, что в такие моменты язык без костей наотрез отказывается ее слушаться: — Молитвы… А еще ученый, называется… Сказано это было почти неслышно, но Уилсон своевременно и очень эмоционально отреагировал: — Мисс Фэй! Наблюдать, как он корежится от замечаний, — отдельный вид искусства. Правда в этот раз джентльмен-ученый не стал огрызаться и угрожать вышвырнуть из лагеря. Видимо, сам понимал, как это нелепо выглядело со стороны. Еще бы… Молящийся ученый. Он попытался оправдаться, но вышло только еще более нелепо: — Если не помолиться Максвеллу перед едой, случится большая беда. Он разгневается, решит, что мы, смертные, его не уважаем, и нашлет своих слуг. Я хоть и человек науки, но Константа диктует… Дальше он не смог говорить из-за чавканья. Не дождавшись окончания речи, Уиллоу принялась уплетать тефтели одну за другой. «Слона бы съела!» — думала она, ощущая, как голодный желудок приятно наполняется пищей, как вновь возвращаются силы. Заедать тревогу, оказывается, не такая уж и плохая идея. — А еще леди, называется… — фыркнул Уилсон.

***

В полночь котел совсем опустел и был отправлен в импровизированный погребок. Остатки мяса джентльмен-ученый заботливо складировал в маленький холодильник с моторчиком, бормоча себе под нос: «Неплохо, неплохо, недели на две хватит… А, нет, на одну…» Действительно, в лагере ведь появился еще один голодный рот. И если Уиллоу хотела остаться под крылом у чудаковатого зануды, нужно было как-то доказывать свою полезность. Ходить с тесаком на говорящих свиней — не ее конек, готовить она тоже толком не умела. Да и что уж там, даже с клубком и спицами обращалась просто отвратительно. В реальном мире, или, как его тут именовали, Непостоянстве, матушка исполняла любую прихоть Уиллоу, обращалась как с одним из своих прекрасных цветов: пышных, с яркими, радующими глаз бутонами. Только вот Уиллоу не цветок, а скорее сорняк. А что грамотный садовод делает с сорняками? Правильно, избавляется от них. Сосредоточившись на этих мыслях, Уиллоу тщательно продумала, что будет делать, если на утро вдруг придется покинуть лагерь: для начала из чего угодно, хоть грязи и палок, смастерит себе башмаки, потом осмотрит каждую опушку, запасется ягодами, разобьет палатку. Все, как учили в лагере девочек-скаутов. А если на пути попадется какой-нибудь местный вурдалак… Останется только кататься по земле и звать на помощь. Уиллоу самой стало смешно от осознания собственной беспомощности. Терзаемая этими мыслями, она совсем не придала значения словам джентльмена-ученого: «Я отдохну немного — буду изучать звезды…» Он распластался на соломенной подстилке, загадочно устремил взгляд в небо и что-то забурчал себе под нос, строя какие-то теории, а затем… Уснул. Уснул, зараза! Хотя сам недавно говорил, что это небезопасно. И нет бы предупредить, пожелать спокойной ночи там… Все-таки если они когда-нибудь поладят с Уилсоном, этот день войдет в историю. Потом прошел еще час, за ним другой, а может гораздо меньше. Тяжко отсчитывать время в мире без часов. Уиллоу просто хотелось увидеть рассвет, и чтобы как-то себя развлечь, она стала придумывать, почему ей стоит перестать бояться огня. Тускнеющие языки костра все еще внушали недоверие, хотелось погасить их или может… Приручить? Безумная мысль, особенно когда огонь щедро приправил горем твою жизнь. И раньше она бы ни за что не решилась на такую глупость, не пересилила бы себя, но... Этот мир диктовал совершенно другие правила. И надо было смириться: это там, в реальности огонь остался ее мучителем, здесь же он мог спасти жизнь: отпугнуть чудовищ, поджарить пищу. Кто управляет огнем — тот и выживает. А кто его боится — рано или поздно сам сгорает в отвратительном пламени. Уиллоу наконец попробовала пересилить давний страх: провела рукой по холодной почве, нащупала шишку и, зажмурившись, швырнула ее в костер. Пламя довольно зарокотало, заурчало от наслаждения, как показалось Уиллоу. По телу прошлась липкая волна мурашек, но потом стало даже как-то легко и приятно. Такое чувство бывает после бокала хорошего вина — аперитива перед званным ужином. «И вовсе не страшно!» — нервно усмехнулась она про себя и тут же стала выщипывать травинки под ногами. «Если не думать о дурном, то даже красиво. В отличие от людей дары природы не жалуются, им совсем не горячо». Маленькая горсточка полетела в костер следом за шишкой, травинки обуглились, стали завораживающе сворачиваться в колечки. Уиллоу почувствовала прилив совершенно детского восторга. Ей захотелось хлопать в ладоши и скармливать костру все новые и новые предметы. И ведь именно тогда под руку как нельзя кстати попались маленькие голубые грибочки, усеявшие подножье частокола. Уиллоу уже видела такие — совсем не опасные. Они густо росли в лесу на полянке, где она очнулась. И вот какая удача: Уиллоу ни разу не видела, как горят грибы. Сорвешь один грибок, бросишь в огонь — вжух! Пламя щедро окутывает его, а споры под шляпкой лопаются, выделяя синеватую жидкость. Бросишь еще несколько — и огонь начинает окрашиваться в совершенно неестественный синий цвет, становится не горячим, а прохладным. Чудеса! Раньше Уиллоу думала, что грибы пахнут землей, утренней влагой и никак иначе. По крайне мере там, в ее мире. Какого же оказалось удивление, что здесь эти маленькие синие грибки источают вполне отчетливый цветочный аромат. Благоухают примерно как розы в оранжерее. Уиллоу принюхалась и поняла: «Действительно, розы». И от этого аромата стало так радостно на душе… Сперва приятно потянуло в мышцах, а потом в животе как будто вспорхнули бабочки и по всей набухшей груди растеклось волшебное тепло. Темные мысли одна за другой плавились в чертогах разума, все неожиданно стало таким хорошим… Даже пресловутый Уилсон показался смешным и очаровательным мужчиной. Захотелось его разбудить и долго-долго говорить о цветах и любви… Вдруг в кустах за воротами лагеря что-то шелохнулось. Это произошло внезапно, но Уиллоу не издала ни звука. Даже легкого испуга не испытала, тут же успокоив себя, что это жабка или какая-то птичка. Очередной свинтус туда бы банально не поместился. Потом в лицо повеял прохладный ветерок, совсем легкий, но неведомым образом сдувший с кустов все до единого листочка. И опять никого. Вот просто девственная пустота — одна тьма вокруг голых ветвей. И только ветер все продолжал играть с дверцей ворот, раскачивая ее то вперед, то назад. Сердце забилось немножечко быстрее, но это все еще было не жутко. Просто малость странно. Чего только в этих ночных лесах не бывает. А вот потом произошло и впрямь нечто выходящее за рамки нормальности… — Ой, привет, милая девочка… — хихикнул из чащи леса басистый голос. Он вроде и был где-то далеко, а вроде совсем рядом. — Здравствуйте! — невозмутимо ответила Уиллоу, приподняла подол юбки и поклонилась. Наверное, со стороны это выглядело по-дурацки. Она ведь даже не знала, с кем разговаривает. Просто нутром чувствовала, что это не опасно и даже увлекательно. Можно ведь будет завести нового знакомого. — А я тут гуляю-гуляю себе, гляжу — такая милашка, и-хи-хи, что привело тебя в наш мир, чудное создание? У нас давно не было таких хорошеньких девочек. Верхушки густых елей стали медленно клониться навстречу Уиллоу. Через ягодные заросли потекли мутные черные ручьи, поднимаясь и принимая форму рук, отдаленно напоминающих материнские. Это не жутко. Совсем. Это — завораживающе. — Огонь… Меня привел огонь, — с легкой дрожью в голосе ответила Уиллоу, внимательно вглядываясь в темноту. Темнота — красивая. — Да-а? — на полтона громче вопросил басистый голос. — Так зачем же ты сейчас сидишь у костра? Не находишь это странным, очаровашка? Огонь — плохо. Его нужно потушить. Уиллоу осмотрелась, и тут неожиданно выяснился еще один удивительный факт: оказывается, у деревьев вокруг были глаза. Все это время у них были глаза! Бездонные, белые, без зрачков, как у людей. Дубки, березки, оказывается, живые и им очень грустно там одним в чаще. Этого не замечаешь днем, но, когда кожей чувствуешь прикосновение ночи, все встает на свои места. Хотелось сорваться туда — во мрак, подарить всем и каждому теплые объятия, успокоить. Стоны… Уиллоу отчетливо слышала, как кто-то жалобно стонет. И этого кого-то тоже хотелось пожалеть… Две темные прозрачные нити с подобиями пальцев на концах коснулись худощавой фигурки Уиллоу. — Зачем ты дружишь с этим мальчиком? — одна из рук указала на посапывающего во сне Уилсона. — Мальчик плохой и завтра бросит тебя на растерзание гончим. Сгубить такую чистую красоту… Как так можно? — Да, господин Хиггсбери бросит меня гончим… — досадно ответила Уиллоу, чувствуя, как внутри все сжимается от непонятного давления, в ушах то справа, то слева звучит лай, звучат неясные, перебивающие друг друга голоса. — Вот и потуши костер… Пускай гончие съедят мальчонку! — с неподдельным восторгом прогремел некто, и две темные руки-нити захлопали в ладоши, в такт с Уиллоу. Хлопок и придурковатая улыбка появилась на губах. Еще хлопок и можно без зазрения совести отнять жизнь у сварливого ученого. Пускай и такого хорошего. — И-хи-хи, ну а мы с тобой уйдем смотреть на маленьких пушистых коровок… Этот некто из темноты был так любезен… На него тоже очень хотелось взглянуть. Его тоже нужно было пожалеть… Уиллоу медленно повернула голову вполоборота, из леса ей опять подмигнули десятки пустых глаз. Она сделала еще один неосторожный поворот корпусом, и руки-нити цепко въелись под кожу. — А-ай! Больно! — вскрикнула Уиллоу, и тут же одна из рук плотно закрыла ей рот. — А потом на бал… — вкрадчиво продолжал голос, — там будет салют, салют в нашу честь, чудесная принцесса! Туши костер, и карета будет подана. Кивни, если согласна. Дышать стало невыносимо, Уиллоу попыталась освободиться, но руки-тени только сильнее сдавили рот, талию, давая понять: одно лишнее движение и они сделают еще больнее. Так обычно поступает паук с пойманной мухой… И тут перед глазами как будто начал рассеиваться голубой туман и все постепенно стало вставать на свои места: ученый, например, никакой не обаяшка, и тени опасные, и надо что-то предпринять, причем срочно. Уиллоу до сих пор не было страшно, хуже того — никуда не уходило любопытство взглянуть на обладателя всех этих слащавых слов. И она нерешительно кивнула. Руки-тени в тот же миг отпустили ее, легли на землю и вновь обернулись ручьями, потекли к костру, как бы прокладывая путь. Уиллоу сделала пять робких шагов. Ноги, тело как будто стали невесомыми, призрачными… Огонь был уже совсем близко, и Уиллоу медленно потянулась к нему. В глазах затанцевали его прекрасные синие языки. Рукам совсем не было жарко, будто они вот-вот должны были дотронуться до чего-то родного. — Туши! — заликовал голос. — Растопчи его в пепел! — Знаешь что… — сурово процедила Уиллоу, осторожно вытаскивая из костра самую тяжелую ветвь. — Ты почти соблазнил меня. Но кое-где прокололся… Я ненавижу чертовы балы! — выкрикнула она и, отбросив сомнения, развернулась навстречу ночному ужасу. Снова пустота, будто и не монстр, а таинственная бестелесная сущность. Еще немного и руки-тени обязательно прикончили бы желанную жертву, но как только они сделали стремительный бросок, Уиллоу размахнулась пылающей ветвью, и яркие искры отпугнули их. Темные нити стремительно попятились назад, клацая уродливыми подобиями пальцев. Новый взмах ветвью, и пламя перекинулось на брезентовую палатку, поползло от нее по земле, вслед за тенями. — Негодная девчонка! — разгневанно прогрохотал голос. Снова удар, и огонь охватил гордость Уилсона — его научную машину, а затем облюбовал частокол и бревнышко за бревнышком стал пожирать лагерь, образуя вокруг Уиллоу огненный круг. Пламя не походило на привычное земное… Оно действовало еще быстрее, еще безжалостнее, прожорливее. И в тот момент Уиллоу была целиком уверена, что может управлять им. Сквозь адский жар она уверенно шла за тенями, все повторяя и повторяя: — Покажись, покажись, я хочу взглянуть в твои уродливые глаза! Уиллоу отчаянно замахнулась веткой, и таинственный некто совсем растерял маскировку. Его тени бежали с поля боя, как трусы и дезертиры. Его слуги — деревья — закрыли глаза и молча приготовились встретиться с огненной карой. Монстр сбросил листья и ветки, горделиво, точно лорд вышел на встречу и вот… Сердце Уиллоу забилось так, что грозило выскочить из груди прямо в руки. Ей все еще было не страшно, мир по-прежнему пах розами, но становился четче и объемнее. Только инстинкты подсказывали, что она висит на волоске от гибели. Обняв массивные стволы дубов, глядя ровно глаза в глаза и гипнотизируя, на нее взглянуло мохнатое чудище размером с медведя или даже двух. Впрочем, туловище и впрямь отдаленно напоминало медвежье, а вот голова скорее досталась ему от гигантской совы с крохотными желтыми глазками, зловеще мерцающими и недовольно поглядывающими на вырвавшуюся из дурмана пищу. Один удар пернатой лапищей и верная смерть обеспечена. Но озлобленная, раззадоренная Уиллоу была уверена: она прикончит его и принесет совиную голову на очаг. Эти гадливые глазенки она не раз видела в кошмарах в своем мире. Для нее это значило только одно: отведать рагу или тефтели из своего же ужаса — верх удовольствия. Она вновь вскинула ветвь. Огонь уже вырвался за просторы гибнущего лагеря и распространился на деревья. Жар становился все сильнее, дым, гарь забивались в легкие, но были совсем неощутимыми, неважными. Одно отчаяние, все самые страшные, всплывшие в тот момент воспоминания вели Уиллоу вперед. Последний взмах, сделанный буквально перед глазами монстра, и голубые языки перекинулись на перья, охватили все огромное массивное туловище. Уиллоу никогда не слышала, как кричат совы. Но если бы они издавали такие же чудовищные звуки, люди навсегда бы отвадились ходить в лес… Опушка тонула в истошных стонах, задыхалась в массивных черных столбах дыма. — Мисс Фэй, уходим! — так не вовремя раздался за спиной голос Уилсона, портя весь азарт. Все-таки проснулся… Джентльмен-ученый примчался на выручку с какой-то невообразимой скоростью. Он был с ног до головы растрепан, помят, его вечно болтливый рот скрывала влажная марлевая повязка. В одних только зрачках тревожно мерцал крохотный огонек. — Наденьте, — громко сказал он, протягивая такую же повязку Уиллоу. — Не сейчас, Уилсон… А он наперекор взял и обхватил ее лицо руками, натягивая эту дурацкую повязку. Его пляшущие от ужаса пальцы крепко обвили пальцы Уиллоу. Он властно притянул ее к себе, все повторяя и повторяя: — Идти, мисс Фэй, нам нужно идти! С каждым взмахом догорающей ветки его голос становился все менее четким, глаза затягивала неясная густая пелена. Помутившейся рассудок разрывался меж тем, чтобы догнать монстра и с особым садизмом добить или же послушаться Уилсона. В итоге Уиллоу так и не успела принять решение. Все случилось само собой. Ветка выскользнула из рук, а запах пепла стал просто невыносимым. Таинственная пелена окончательно сгустилась, и скоро Уиллоу, поджигательница, как она сама себя окрестила, преклонила колено. Символично? Перед лесом или бушующей стихией? Конечно, нет. Просто жар отнял столько сил, что стоять уже не получалось. Каждый вздох после стольких испытаний становился надрывным, отдающим болью в легкие. Что-то похожее, должно быть, ощущают курильщики, наработав внушительный стаж… И откуда в голове только рождались подобные мысли?.. Дальше вроде был удар о землю и стойкое ощущение, что чьи-то сильные руки подняли Уиллоу над землей. Ей отчетливо казалось: она куда-то летит. Парит, как неуспокоенная душа над землей, и кого-то зовет. Ни то маму, ни то любимую плюшевую игрушку — Берни. Грозная поджигательница всего за пару коротких мгновений вдруг стала такой хилой и беззащитной. А дальше была тьма. Ровно такая же сухая и безмолвная, как после бала. Порою, правда, все же удавалось открыть глаза, почувствовать, как лоб жмется к чьей-то твердой, грузно вздымающейся груди. Глаза успевали выхватить очертания острого подбородка и… Снова накатывало ощущение невесомости, и Уиллоу проваливалась в сон. Долгий, изнуряющий.