Мой драгоценный свет погас

Огонь беспокойно отплясывал что-то наподобие фокстрота. Ему охотно вторил холодный ветер, все проворнее играя с кудряшками мальчика-скаута, недавно бывшего поросенком. Тот вращал голубоватый значок и не знал, с чего начать свою наверняка запутанную историю. Он не выглядел напуганным, нет, скорее просто смущенным. То и дело виновато отводил взгляд, а потом снова робко смотрел на Уиллоу. — Так ты… — начала она немногим ранее, переводя сбивчивое дыхание. — Ты оборотень, получается? Матушка как-то водила меня в электротеатр… Пьеса так и называлась. Отчего-то Уиллоу очень хорошо помнила этот день: они с матушкой расположились в сырой ложе. Что-то трещало и рокотало в маленькой комнатке над головой. По натянутому над сценой полотну заскакали индейцы, начали шабаш, превращая главного героя в волка. Жуткая фантасмагория. Смотришь на полотно — кажется, человек-волк вот-вот ворвется в зал и раскромсает зрителей, оставляя после себя рваные мешки кожи, полные измятого мяса и раздробленных костей. Уиллоу совсем не удивилась, если бы однажды узнала, что автором подобных пьес был Максвелл. — Оборотень? — возмущённый голос мальчика прервал ход мыслей. — Обзываться вздумала? Я не оборотень, я Уолтер. Говорил же уже. — Ну… Ты… — она с трудом попыталась подобрать верные слова. — То, что меня и братьев превратили в поросят, не делает нас уродами! — После короткой паузы, Уолтер бравурно добавил: — Для настоящего скаута такое — сущие пустяки. Временные трудности. Да если хочешь знать, мы были королями дикой природы, настоящими грозами лагеря! — А хвастаться нехорошо… — все в том же оцепенении и тем же сдавленным голосом перебила Уиллоу. — Да не хвастаюсь я! — опять будто обиделся мальчик. — Просто все в округе были без ума от нас с братьями! Но однажды… — он задумчиво почесал подбородок, — мы расхрабрились немножко, полезли в заброшенную хижину в лесу, нашли телефон и… Ну, как тебе объяснить… Само наличие телефона посреди леса вообще-то должно было нас смутить. Но старший, здоровяк Уоллес, взял наушник и расхохотался в микрофон: «Эй, оператор, соедини-ка нас с хозяином леса!» — Уолтер зловеще развел руками и принялся менять интонации с басистой на писклявую. — «Соединяю!» — ответил хриплый голос. «Ой, может, не надо?» — испугался младший, Вилли. И вот из телефона страшно-престрашно прогремело: «Кто хотел меня слышать?» А мы с братьями хором и ответили, на свою беду. — Это был Максвелл, да? Уолтер коротко кивнул, а затем продолжил: — В хижине пылилось старое зеркало, и как только братец Уоллес пообещал, что поколотит хозяина, оно принялось оживать. Как сейчас помню: стекло разбили какие-то черные руки, схватили нас троих и потянули к себе. Вилли кричал громче всех… Еще бы! Он у нас был главным трусом. А дальше… — выражение лица мальчика стало не по-детски серьезным. — Меня и братьев нашел человек: в костюме с розой в петлице. Так обычно одеваются на выпускной. Он был любезен и даже совсем не злился на Уоллеса. Хотя попробуй еще не злиться на Уоллеса… Так вот, человек приютил нас у себя в мрачной пещере и просил немного помочь. А мы с братьями только и просились домой, умоляли не оставлять здесь. Конечно! Задержаться до ночи в другом измерении… Да что бы тогда подумали наши вожатые? — Понимаю, — уже немного увереннее, чем раньше, ответила Уиллоу и осторожно взяла мальчика за руку, буквально впитывая в себя его историю. — Меня тоже похитили тени. Тоже вырвались из старого зеркала и утащили в этот странный мир. Я тоже хочу вернуться домой. Только совсем не знаю как. Ну а этот человек… Чем вы должны были ему помочь? — Ох, Овечка, — покачал головой Уолтер, — он искал девчонку — Венди, кажется. Сказал, что, если мы с братьями разделимся и приведем ее в мрачную пещеру, он вернет нас домой. Уоллес как всегда все испортил. «Дай нам сперва хорошенько наесться, ты, хлыщ лесной!» — затребовал мой старший братец. «Да, если можно. Мы так давно не ели», — робко поддержал Вилли. А этот Максвелл злодейски расхохотался и сказал: «Ешьте, ешьте, ребятки-поросятки!» — Уолтер вновь принялся живо жестикулировать на фоне костра, корча страшные гримасы. — На большом каменном столе появились кушанья: жаренная картошка, горячая кукуруза, тефтели, и, о небеса, конфеты! Конфеты! Господи, я бы сейчас все отдал за горсть конфет! И вот мы с братьями принялись быстро есть, громко чавкать, ведь последнее, что у нас было во рту — пресная лагерная похлебка с утра. Ели и ели, а насытиться не могли. «Спасибо, сэр…» — хотел остановиться Вилли, потому что был очень воспитан. «Еще! Еще!» — стучал кулаком по столу Уоллес. И Максвелл выполнил просьбу — дал ему целую бочку варенья и корзину печенья! Но счастье Уоллеса было недолгим… Потом мы стали замечать, как его нос превращается в пятачок, а пальцы в копыта. И знаешь, что самое ужасное… Прозевали момент, как сами стали уродливыми поросятами. «Расколдуй нас, пожалуйста!» — спохватились мы. А человек грозно свел брови, приказал своим слугам, теням, выдворить нас, и напоследок сказал: «Вы больше не Уоллес, Вилли и Уолтер, нарекаю вас Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. Приведете мне Венди, и мы в расчете. Не голодайте, парни!» — все насмехался он. А больше мы и не виделись. Но наверняка он знает, как отсюда выбраться. В воздухе повисло напряжение. Выдержав неприлично долгую зловещую паузу, Уолтер указал пальцем на далекие силуэты гор. — Там, Овечка. Он живет где-то в тех горах. Добраться туда не просто: впереди ждут его приспешники — шахматные фигуры: конь, ладья и слон. А совладать с ними сможет только темная королева. — Поймав непонимающий взгляд Уиллоу, Уолтер немного растерянно пояснил: — Ну, так вроде человек из пещеры говорил. Что-то упорно не клеилось во всей этой истории. Если могущественный темный бог, Максвелл, управлял Константой и вездесущими тенями, зачем ему понадобилась какие-то дети? И что из себя представляли эти его… Фигуры? Уиллоу как-то играла в шахматы совсем маленькой, в приюте. Вернее, как играла? Скорее беспорядочно двигала фигурки по полю, весело восклицая: «Я лошадка! Я лошадка! Я кушаю башенку!» — Слушай, Уолтер, а ты случайно опять не хвастаешься? — настороженно поинтересовалась Уиллоу. — Слишком много чести для вновь прибывших в Константу. Искать кого-то для самого Максвелла… — Не веришь?! — резко перебил ее мальчик и встал с корточек. — Да если хочешь знать, из нас сыщики хоть куда! Как-то в лагере мы искали убежавшую кошку, так нашли и даже сняли с дерева. Ну а здесь, признаю, нам немного не повезло… После того как мы едва унесли ноги от шахматных фигур, братец Уоллес предложил: «Ребята, нам надо разделиться. Я пойду на юг через болота, Уолтер отправится на запад по реке, а Вилли останется тут и построит лагерь. Вдруг эта Венди сама объявится», — проговорив это, мальчик вновь принялся пародировать голоса: — «Я не останусь один! Я боюсь», — запищал вечно трусливый Вилли. И тогда Уоллес взял его с собой. А пару дней назад Вилли прибежал со стороны болот весь в мурашках. Полночи рыдал поросячьими слезами и лепетал что-то неразборчивое: как испугался на охоте и оставил Уоллеса в каштановой роще, про огонь в лесу что-то… А наутро исчез с концами. Должно быть, расхрабрился и решил вернуться за Уоллесом. Больше я не видел братьев… — грустно вздохнул Уолтер, завершая историю. Это был второй раз за ночь, когда Уиллоу ощутила тошноту и першение в горле. В голове как будто прогремел пушечный выстрел, и самые противные мысли стали складываться в пазл: что если свин, которого убил Уилсон, и был этим… Уоллесом. Все поразительно сходилось: здоровенный, прожорливый, наглый. Еще и в каштановую рощу направился. Да, наверняка! Сущий каннибализм: Уилсон убил, а она охотно поужинала Уоллесом за компанию. Ну или Ниф-Нифом — значения уже не имело. Она никогда не думала, что будет причислять себя к каннибалам. Чувствовать, как душа рвется в клочья, а в груди точно по крупицам сыпется человечность. Если тем свином был Уоллес, если, что еще хуже, все свиньи — заколдованные люди, то чем они с Уилсоном лучше любой здешней твари?.. — Все хорошо, Овечка? Ты совсем побледнела? — Уолтер обеспокоенно подался навстречу Уиллоу. — Ну и рожица, будто жабу проглотила! Уиллоу попыталась собраться. Нет, притвориться максимально невозмутимой и… Нормальной что ли. А ничего не вышло. — Да, все прекрасно, Уолтер… Просто прекрасно. Мы обязательно найдем твоих братьев. Слушай, давай о чем-нибудь другом. — Дрожь в голосе все предательски выдавала нахлынувшее беспокойство. — Да, ты права, пожалуй, — Уолтер вновь уселся на корточки. — Сейчас никак нельзя унывать. К тому же, когда еще будет возможность размять язык? С рассветом я опять стану поросенком и так до самого следующего полнолуния. Жутко. Ни с кем толком нормально не поговорить. В свином теле внезапно тупеешь, живешь совершенно другой жизнью. А самое гадкое — эти превращения. Тебя просто наружу выворачивает, и болит потом все страшно. Нужно было срочно избавиться от мыслей о поедании брата Уолтера. Срочно! И Уиллоу спросила первое, что пришло на ум: — А может, есть какой-нибудь способ расколдовать тебя? Ну, кроме как просить у Максвелла. — Не знаю, — пожал плечами Уолтер. — Ты читала сказку про принца-лягушонка, железного Генриха? — Нет, кажется, нет. — Так вот, — Уолтер вновь принялся перебирать в пальцах свой скаутский значок, порой поглядывая на то скрывающуюся в негустых облаках, то вновь выглядывающую луну, — давным-давно жил-был на свете прекрасный принц Генрих. Но злая колдунья наложила чары, превратив его в гадкого лягушонка. И только поцелуй истинной любви мог помочь снять чары с Генриха. Так он и жил в колодце, ловил мушек, горевал и квакал серенады. Но вот однажды в колодец упал мячик, да не абы какой, а золотой, драгоценный! — с особенной интонацией выделил Уолтер последнее слово. — Обронила его прекрасная добрая королевна. Генрих достал ее мячик и любезнейше поклонился. Королевну не смутил неприятный вид, не отвратило кваканье. Она поблагодарила Генриха, и с тех пор он каждую ночь являлся к ней во дворец. Они играли и танцевали под луной. Они полюбили друг друга так, как обычно любят в самых слащавых историях, а потом, — лицо Уолтера неприязненно скорчилось. — Ну ты понимаешь, Овечка… — губами он принялся неловко изображать поцелуй, обнимая сам себя. — Переспали? — само как-то вырвалось у Уиллоу. — Что? Нет! Боже мой, какая ж ты испорченная! Щеки мальчика забавно раскраснелись, сделав лицо похожим на спелый помидор. — Прости, прости, — нервно хихикнула Уиллоу. — Ладно-ладно, извращенка, слушай дальше. Суть то в том, что, как я уже упомянул, проклятье мог снять только поцелуй истинной любви. И вот — он произошел. И жили они долго и счастливо. А я к чему веду… Я, конечно, едва знаю тебя, но мы могли бы… Могли… Ай, ладно, забудь. Уолтер смущенно опустил взгляд, все быстрее перебирая значок, а потом и вовсе запрятал его в карман рубашки. Уиллоу тоже стало страшно неловко. Мало того, что мальчик-оборотень недвусмысленно намекнул на поцелуй, так еще извращенкой назвал! Ее — хранившую целомудрие под пристальным надзором матушки, ни одной дурной мысли не пустившей при знакомстве со всеми этими потенциальными женихами… Ее! Мысли о прошлом и настоящем смешались в кучу. И лучшее, что Уиллоу смогла выдать, лишь бы не тормозить диалог, было: — Давай это как-нибудь в другой раз, хорошо? Это ведь будет не поцелуй истинной любви, а просто… Нелепица какая-то. — Да, пожалуй, ты права, — досадливо покивал Уолтер, — надеюсь, когда-нибудь меня расколдуют. Мне просто нравится мыслить, понимаешь? Чувствовать. В теле поросенка все совсем иначе... Начинало еще сильнее холодать. А они жались друг к другу и поочередно добавляли ветки в огонь, продолжая говорить теперь уже обо всякой ерунде. Снятся ли поросятам кошмары? Мечтают ли они о собственных городах? Сколько рыбы можно наловить в разгар осени? И как в Константе вообще выглядит рыба?.. Такие простые и в то же время необычные темы. А потом большая белая луна спряталась за лесом, а из-за гор просочились первые лучи выглядывающего солнца. Кожу покусывал ледяной ветер, так и не прекратившийся за ночь, только к заре он, кажется, стал еще суровее. Последнее, что Уиллоу помнила, это как Уолтер уложил ее на подстилку, укутал соломой, как одеялом, и сказал: — Поспи, Овечка… Поспи. Не хочу больше пугать тебя превращением.

***

Неласковый свет легонько коснулся век. — Звезды-атомы! Этого просто не может быть! О Максвелл, разве мы такое заслужили?! — рвал и метал джентльмен-ученый. Уж что, а его голос ни с чем спутаешь. — Уолтер, объясни ему все… — сквозь дрему пробормотала Уиллоу. Конечно! Сперва в голову пришло очевидное: Уилсон нашел свиную шкуру, увидел на ее месте мальчишку-скаута и попросту обомлел. Но стоило чуть приоткрыть глаза, и выяснилось, что дело вовсе не в Уолтере. Еще недавно ясное небо плотно затянулось серой дымкой. Солнечные лучи с трудом пробивались через крохотные отверстия, а с курчавых грузных туч вовсю валил и кружился снег… Самый настоящий снег! Огромные хлопья парили, как будто танцевали в ледяных воздушных потоках, и медленно ложились на покрытую белесым инеем землю. Скапливались, образуя тонкую кайму на травинках и пожухлых листьях. Дальше веселее: пока джентльмен-ученый едва ли не рвал на себе волосы и проклинал Создателя, упитанный поросенок в зеленой скаутской шапочке весело скакал вокруг, высунув язык: — Уи-и! Снег! Снег! Снежо-о-ок! Красивое! Холо-о-одненькое! — Да прекрати ты уже, Наф-Наф! — не выдержав, Уилсон отвесил ему хлесткую затрещину. — А-ай! Больна-а! Плохой! Твоя плохой! — И чего это ты так обрадовался? Если мы срочно что-то не предпримем, то скоро замерзнем насмерть. — Нервно притянув поросенка за грудки, джентльмен-ученый затараторил: — О Максвелл! Я ничего не понимаю… Зима ведь должна была прийти только через два лунных цикла! Уиллоу все-таки проспала превращение. Да и много чего еще, видимо. Интересно, а сколько дней должно будет пройти до следующего полнолуния, чтобы вновь пообщаться с Уолтером, а не пытаться разобрать скомканную речь Наф-Нафа? — Эй, Уилсон! — окликнула она джентльмена-ученого, желая поскорее прекратить эту театральщину. — О-о, мисс Уиллоу, — моментально отозвался он. — Недоброе утро. Все пропало! Все. Пропало. Она неохотно поднялась с подстилки, стряхивая приставшую к одежде солому. Ощутила, как щеки и кончик носа холодят подтаивающие снежинки. Если бы не смертельная опасность, о которой все твердил джентльмен-ученый, пейзажем вокруг можно было бы даже полюбоваться. Далекие очертания гор и деревьев проглядывались сквозь белую завесу и походили на волшебные силуэты… Уиллоу вообще любила зиму. Ну, там, в своем мире. Обычную такую человеческую зиму, когда на Рождество в городке гремел салют, зажигались огни на елках. Люди гуляли, воодушевленно пели, радовались. Но самое главное — милый дом наполняло тепло камина, вечно серые стены украшались мишурой, фигурками Санты. В последний раз матушка даже разрешила пропустить бокал-другой сливочного ликера. Неслыханная роскошь, особенно с этим сухим законом. — Пройдемся? — предложила Уиллоу джентльмену-ученому. Тот сперва недоуменно посмотрел, но потом все же подал свою крепкую руку. — Сторожить, Наф-Наф, сторожить! — приказал он поросенку, как какой-то собачонке. А тот и рад стараться: послушно отдал честь и стал расхаживать из стороны в сторону, подобно настоящему патрульному. Они шли по натоптанной тропе, что вела к реке. Уилсон часто оглядывался по сторонам, иногда смотрел на сердитое сереющее небо, стряхивал снежинки с плеч и бубнил под нос: «Зима. Зима, Максвелл тебя забери…» — Уилсон, я должна тебе кое-что сказать, — неуверенно начала Уиллоу, — это касается Наф-Нафа… Брови джентльмена-ученого потяжелели. Расслабив напряженные губы, он шумно перебил: — Этот тупица умял остатки наших припасов?! Ну я ему покажу! — Нет, что ты! Я о другом! — быстро проговорив это, Уиллоу крепко прижалась к его плечу. — Понимаешь, какая история… Наф-Наф совсем не тот, кем является. И эти его братья тоже… Лицо джентльмена-ученого сделалось еще более озадаченным. Шаг стал размеренным, почти прогулочным. — Видишь ли, на поросенке лежит проклятье Максвелла. Его настоящее имя — Уолтер. До Константы он был мальчиком-скаутом. Тени забрали их с братьями, привели к хозяину. Детишки надерзили ему, за что тот сделал их свиньями и предложил сделку: они приводят Венди — он возвращает им привычный облик. — Говорить становилось немного тяжелее, ядреный воздух обжигал гортань. — Так вот, детишки разбежались кто куда — естественно, потерялись. А самое ужасное — мы, похоже, съели одного из них… На этих словах джентльмен-ученый совсем остановился и приложил холодную руку ко лбу Уиллоу: — Ты не заболела? Может, кошмар приснился? Чепуха какая-то! Венди ведь… — Дай ты мне договорить! — в голосе Уиллоу прорезались возмущенные нотки. — Дело в том, что проклятье подействовало не до конца и в полнолуние братья вновь становятся мальчиками. Этот Уолтер говорил мне, что его старший брат — Уоллес, он же Ниф-Ниф, направился через болота в каштановую рощу. Улавливаешь связь? Джентльмен-ученый помотал головой, складывая пальцы в замок. — В день, когда я попала в Константу, ты убил свина — здорового такого. Помнишь, как он пытался меня съесть? А в итоге его мясом поужинали мы и… — не то связки совсем ослабли, не то от волнения, но голос Уиллоу стал совсем тихим. Завершая историю, она жалобно проскулила: — Этим свином мог быть Уоллес, брат Уолтера. Мы слопали мальчика, понимаешь! Заколдованного ребенка! Из глаз прыснули слезы. Уиллоу очень долго держала их в себе, а теперь с каждым сказанным словом безумно давило в груди — хотелось не просто плакать, а рыдать. Не выдержав, она бросилась в объятия джентльмена-ученого, уткнувшись носом в потертый жилет. Его пальцы осторожно коснулись двух пушистых черных хвостиков, ладонь стала подниматься чуть выше, гладя волосы. — Уиллоу… Прошу, не переживай так, — впервые в его обыкновенно сухом тембре зазвенело что-то похожее на сострадание. — Никого мы не съели. Давай подумаем логически: тот свин, ну… Он же был большой! — внезапно посетило его умозаключение. — А эти… поросята. Ну, они явно поменьше. Уиллоу чуть приподняла заплаканные глаза, взглянула в такое чистое, светлое лицо Уилсона, и ей захотелось ему поверить. — П-правда?.. — Да, миледи Фэй, — сказал он и ободряюще улыбнулся, проведя пальцами теперь уже по щеке, ловя крохотную слезинку. — Хорошо, я постараюсь в это поверить… Правда, постараюсь. — Послушай, что бы ни произошло — оно уже случилось. Сейчас у нас куда более насущная проблема: зима. Она в Константе гораздо хуже, чем в Непостоянстве. Через один лунный цикл начнут вянуть ягодные кусты, вся животина попрячется по норам и пещерам. Есть станет нечего… Еще через цикл кругом будут лежать гигантские сугробы, проснутся гончие, с ними пинчайки. И упаси Максвелл встретить циклопа-оленя! В общем… Нужно выживать дальше. Другого пути у нас просто нет. «Выживать». Это слово Уиллоу как будто попробовала на вкус, и он ей определенно не понравился. Острый с растекающейся по всему рту терпкой горечью. Даже расспрашивать не хотелось, кто такие эти гончие, пинчайки и самый страшный из них — циклоп-олень. — И как тогда пережить эту зиму? Неужели мы обречены? — наконец решилась спросить Уиллоу, не разжимая крепких объятий, и слышала, как колотится сердце джентльмена-ученого. — Пережить-то можно… — сказал он совсем не оптимистично, — но нам как воздух понадобится научная машина. Для нее нужны детали. Где их раздобыть за такой короткий промежуток, я понятия не имею. — А какой толк от этой машины? — Камни, Уиллоу. Это покажется странным, но если построить машину, раскрутить шестерни, запустить ее, она сможет творить необъяснимые науке вещи. Положишь в нее обычный камешек, а через мгновение он зарядится странной энергией, будет мерцать и греть тебя в самые лютые морозы. Этого камешка за пазухой хватит на полсуток, может больше. Зимой это лучше шубы из бифало, эффективнее жгучих настоев. И тут Уиллоу почувствовала, как ей стало необъяснимо теплее. — Я знаю! — вдруг радостно воскликнула она. — Ночью Уолтер говорил, что неподалеку обитают механические фигуры — шахматы. Они же наверняка сделаны из… Деталей! — Ты права, — кивнул Уилсон. — Мы с Венди как-то нарвались на этих уродцев… Больно бьют, быстро перемещаются, а если протаранит ладья, то все — считай под поезд кинулся. В общем, сражаться с ними крайне гиблое дело. По крайне мере в одиночку. — Так нас же будет трое! — Да, но… — он так и не договорил. Джентльмен-ученый разомкнул объятия, развернулся и молча зашагал к реке навстречу злому ветру. Уиллоу чувствовала, что теперь идет за ним по пятам, как какой-то хвостик, не улавливает темп и вечно отстает. Скоро он остановился у плотины, зачерпнул немного воды и умылся. Сквозь тучи еще пробивался огромный диск солнца, отдавая земле свое последнее тепло. И если поглядеть на эту картину со стороны: они, Уилсон и Уиллоу, две крохотные невзрачные фигурки посреди равнины. Словно пешки на бескрайней клетчатой доске. Фигуры для размена в игре злого черного короля. — Не исключено, что мы погибнем. Но, кажется, другого выбора нет, — принялся рассуждать джентльмен-ученый, наблюдая за все нарастающей рябью. — Пасть в бою куда почетнее, чем умирать мучительной голодной и холодной смертью. Течение усиливалось, бурная река подхватывала ветки, случайные травинки и коряги, стремительно унося куда-то вдаль, журча, навевая необъяснимую тревогу. — Сделаем оружие? — предложила Уиллоу, кладя голову ему на плечо. — Да, идея вообще-то верная. Еще нам пригодятся броня и еда. Копья, дротики, топоры. Чем, интересно, еще можно бить эти фигуры? — Огнем, — почти беззвучно сорвалось с сухих губ Уиллоу. И в тот момент она испугалась самой себя.

***

День обещал быть трудным, но продуктивным. Предстояло много долгой, упорной и отвратительно монотонной работы. Вернувшись обратно к ветхому домику, Уилсон и Уиллоу застали Наф-Нафа за крайне странным занятием: тот скатывал грязь вперемешку со снегом в здоровые такие комья. Потом ком поменьше насаживал на ком побольше, копытцем вырисовывал глаза и рот, а вместо носа вставлял морковку. И так раз за разом, пока не слепил двух неказистых, разваливающихся снеговиков. — О-о! Моя создавать человеков! Моя умный! — Похоже, он сам удивился тому, что сделал. — Наф-Наф! — строго обратился к нему Уилсон, вырывая последнюю морковку. — Я, кажется, велел тебе сторожить лагерь, а не переводить силы и ресурсы на такую ерунду! Поросенок обиженно поджал уши. — Моя просто хотеть творить… Моя слепить человеков: Овечка, — указал он на правую фигуру, — Вонючка, — представил он левую. — Послушай, приятель, — натянул Уилсон одну из самых неправдоподобных и искусственных улыбок, — это все, конечно, очень здорово, но ты знаешь, какой сегодня день? Наф-Наф развел копытами, переводя растерянный взгляд то на Уилсона, то на Уиллоу. — Сегодня день первых морозов! А что это означает? Правильно! Ты сейчас же отправишься в лес и насобираешь нам много-много грибов и ягод. Главное, не слопай их по дороге. Еще ты повалишь пару деревьев и принесёшь сюда бревна. Не забывай о палках. А еще ты… Наф-Наф громко хрюкнул, недовольно затопал. Пяточек стал отвратительно склизким, и вот, потирая его, поросенок угрожающе подался навстречу джентльмену-ученому. — Так не идет! Твоя много хотеть — моя ничего не получать. Нечестно! — Эй, приятель, давай полегче, — Уилсон испуганно выставил ладони перед собой и попятился назад, — я вообще-то тоже собираюсь работать. — Наф-Наф! — Уиллоу стремительно вмешалась в разговор, загородив собой джентльмена-ученого. — Разве порядочные свинки так себя ведут? — Вонючка злой! Моя проучить Вонючка! — напрягший внушительный бицепс Наф-Наф остановился. — Во-первых, не Вонючка, а господин Хиггсбери, — голос Уиллоу сделался строгим, как у воспитательницы из приюта, — а во-вторых, ты остаешься без обеда. Будешь безобразничать дальше — и ужина не получишь. Мы уйдем по своим делам, а тебя бросим тут. Этого хочешь? На разгладившимся поросячьем рыльце вырисовались смешные ямочки. Тот быстро замотал головой, всем видом показывая, что не хочет. — А если не поможешь нам, то и братьев твоих мы не найдем. Помнишь уговор? — О-й-й, — громко сглотнул Наф-Наф. — Моя все понимать. Моя умный. Моя помогать! — Вот и лапочка, — ласково потрепала она его по пухлым щекам, — ты у нас смекалистый! Ступай-ка теперь в лес и принеси все, о чем попросил господин Хиггсбери. — Семе-ка… Хи-кс-с-б-э-э… — попытался повторить за ней поросенок, но так и не осилил сложные новые слова. Вскоре выяснилось, что воспитательная беседа пошла на пользу. Наф-Наф засуетился, выволок из погребка большой штопанный мешок и дубину. Их он махом взвалил на широкие плечи, выпрямился и тут же затопал в сторону такого далекого дремучего леса, приговаривая: — Помогать человекам — находить братов! Находить братов — помогать человекам! Поросенок все удалялся, видясь расплывчатым силуэтом в свистящей пурге. И только гулким эхом слышалось: «Не бояться серый волк, Серый волк! Серый волк! Где твой бродит, глупый волк, Старый, страшный волк?» Иногда ветер подхватывал ритм, выл в такт песенке, отчего последние строки звучали зловеще, совсем не свойственно дурашливому мотивчику, а потом и вовсе терялись вдалеке. — Слушай, а ловко ты это! — довольно усмехнулся джентльмен-ученый. — Меня так воспитывали, — подхватила его настроение Уиллоу, — это я его еще на горох не поставила и не выпорола! А то знаешь, как оно бывает? Иногда достаточно просто лишить вкусненького. Улыбка куда-то вмиг стерлась с лица Уилсона, и он серьезно спросил: — Тебя били в детстве? А Уиллоу наоборот рассмеялась, похлопывая его по спине. — Да все хорошо у меня было! Не переживай. И его бы я пороть не стала. Такое далекое приютское прошлое, по правде говоря, уже совсем не тревожило, и осталось в памяти просто рядовым эпизодом из жизни. Между прочим, в нем были даже светлые и добрые моменты! Вроде как… Вспоминать было совсем некогда. Все-таки скоро день, за ним и вечер, а завтра опять смотреть смерти в глаза. — Хорошо, теперь очередь за нами, — тон джентльмена-ученого вновь стал собранным, рассудительным, — я сделаю удочки и добуду наживку, ты пройдешься вдоль реки, наберешь немного осоки — такой горькой колючей травы. Из нее получаются совершенно чудесные отвары: и в холод согреют, и от любой напасти спасут. Не так хорошо, как паучья мазь, но и не так плохо, как медицина в Непостоянстве. Уиллоу согласно покивала. В голове немного не укладывалось, как отвар из речной травы мог лечить от недугов да еще и помогать пережить зиму. Но вспомнив, как упомянутая мазь сшивала раны и притупляла боль от ожогов, она перестала сомневаться. Вполне возможно, еще пара деньков, и законы этого мира станут совсем привычными. — И еще… — как бы невзначай добавил Уилсон, — ты только не уходи далеко и не исчезай, хорошо? — Да куда же я от вас денусь? — напоследок снова улыбнулась Уиллоу вроде и совершенно несерьезно, а вроде правда не хотелось потерять новообретенных друзей. Дорога к реке вспомнилась легко: обогнуть поросячий домик, выйти на протоптанную тропу и дальше мимо редких зарослей и холмиков снега. Уиллоу шагала очень быстро, не оглядываясь, думая только о том, как не ошибиться и нарвать той самой нужной травы. Потом показалась знакомая плотина и река как будто сама указала путь своим бурным течением. Выяснилось, что росла эта самая осока совсем рядышком, в тени громко шелестящих опадающими листьями ив. Собираясь в плотные кучи, длинные прямостоящие колоски отчаянно тянулись к воде. Их корни породнились с корнями большого дерева и получали слишком мало влаги. Оттого стебли и покрылись некрасивой легкой желтизной, сделались такими неприветливыми и острыми. Задача вроде бы элементарная: собрать горсть и бегом обратно в лагерь. Как бы не так! Стоило надломить пучок колосьев, стебли больно резанули по ладоням, точно с десяток крохотных кинжалов впились под кожу. Тонкими струйками хлынула кровь, и Уиллоу нервно сглотнула, крепко стиснув зубы. Даже ожоги казались не такими ужасными, как эти соленые алые сгустки на пальцах, падающие в воду крупными каплями. «У Уилсона, кажется, был тесак. Можно как следует покромсать чертову траву! Без боли», — вспомнилось в тот момент. А потом Уиллоу догадалась, что тесак сейчас наверняка был задействован в куда более важных делах: нужно же еще срубить кусты, обстрогать самую длинную ветвь, придать ей форму, вырезать крепления для лески и наконец сделать удочку. Кропотливая и ответственная работа, не то что травы для отвара щипать! Собравшись с силами, Уиллоу вновь надломила несколько колючих, багровеющих стеблей. Казалось, во второй-то раз боль немного поутихнет, притупится, но нет — она только ярче напомнила о себе, отдала вяжущей слабостью в запястья. «Хилячка! — разразилось в мыслях. — Что ты вообще можешь, кроме как ныть? Давай, рви и не капризничай! Никчемная!» — неприятные жгучие покалывания с каждой минутой только усиливали необъяснимую злобу к себе. Уже на третий заход Уиллоу мертвой хваткой сжала самый плотный пучок и резким отчаянным движением вырвала колоски почти с корнями. Взгляд страдальчески упал на руки, исполосованные красными линиями и покрытые множественными рубцами. И очень некстати закружилась голова, кольнуло в коленях, но она с трудом устояла на ногах. Дальше все буквально происходило как в тумане. Сначала Уиллоу из последних сил сгребла стебли во внушительную горсть. Потом она как будто заново училась ходить: каждый шаг давался с недюжинным усилием, и приходилось постоянно повторять самой себе, что нужно во что бы то не стало добраться обратно в лагерь. Нельзя давать слабину, нельзя бояться крови и терять сознание. Кровь она и есть кровь — просто красненькая субстанция. И вообще, что естественно, то не безобразно. Идти. Нужно идти. И точка. Иначе всему их с Уилсоном плану придет конец и наступит мучительная гибель в белом снежном плену. Вдруг под подошвой что-то звучно всхлипнуло. Как раздавленная лягушка, как мерзкий сгусток слизи… Уиллоу опасливо опустила глаза и увидела пузырящееся черное пятно. Сперва оно недовольно зашипело, точно живое, потом на мазутной глади вырисовались два крохотных желтых глаза и большой клыкастый рот. — А-аг-х-х, — раздался призрачный голос, — боиш-ш-шься? Тень! Та самая тень из ночных кошмаров, что преследовала Уиллоу с самого Непостоянства. Та, что наверняка принимала облик совы первой и самой долгой роковой ночью. Та, что так и норовила отнять драгоценную осоку и… — Не боюсь, я тебя не боюсь! — громко ответила Уиллоу и сильно топнула в надежде размазать пятно, погубить его, намертво вдавить в твердеющую от холода землю. …но вместо этого ощутила, как ноги начинают медленно проваливаться в вязкую жижу. Что-то похожее она ощущала на болотах, но в этот раз чувство было в несколько раз сильнее, будто чьи-то крепкие руки вцепились в лодыжки и теперь тянут прямиком в бездну. «Не паниковать, главное не паниковать! Тень ведь только этого и добивается!» — Какие же вку-с-сные у тебя с-с-страхи… Лакомс-с-сво! — Уйди, уйди, уберись прочь! Уиллоу попыталась вырваться, а ноги уже и вовсе перестали слушаться, очень быстро черное пятно поглотило их по колено, и воспаленный разум безобразными мазками обрисовал картину: две минуты — вязкая тьма добирается до горла, заливается в рот. На вкус она как мышьяк или скипидар. Потом из бурлящей теневой ловушки выглядывают одни кончики волос, а тьма заползает в ноздри, уши, берет под контроль бьющееся в судорогах тело. Cознание решило подсыпать еще немного соли на раны и принялось крутить обрывки детства, юности, попадание в Константу и… Почему-то лицо Уилсона. Оно отчетливо встало перед глазами. Затем его руки, крохотный предмет в них. Потом вспомнился короткий момент, как джентльмен-ученый протягивал зажигалку с силуэтом розы и говорил, что с ней Уиллоу управится гораздо лучше. А она трусиха... Даже костер не смогла развести. Зажигалка, конечно же! Из бездны зловещим эхом победно зазвучала музыка: веселая, ритмичная. Похожая на регтайм или джаз. Точно такая же, что играла на балу незадолго до пожара. Определенно, тень хотела свести с ума. Не тут-то было… Не дождется! Пальцы Уиллоу колотило от тремора, но все же в тревожной спешке удалось нащупать стальной корпус, выхватить зажигалку и резко чиркнуть, высвобождая крохотный спасительный огонек. Он откликнулся драгоценным светом, задрожал на ветру, словно давая обещание в миг разделаться с неприятелем. Стало немножечко спокойнее. Огонек внезапно показался не опасным, не способным причинить вред хозяйке. Наоборот, он — ее защитник. И вот... Взгляд сосредоточился на резко отпрянувшей тени. — А-р-р, — недовольно заворчала та, щуря крохотные желтые глаза и высвобождая увязшие ноги Уиллоу. — Негодная девчонка! Ты поплатиш-ш-шься! — Убирайся, — в голосе Уиллоу появилась твердая уверенность, — или я сожгу тут все дотла. И Максвелл, и вся твоя проклятая Константа искупаются в пламени! — Макс-с-с-свелл — ничтож-жество! — огрызнулась на прощание тень. Мазутные сгустки начинали рассеиваться, расползаться по тонкой кромке снега, прятаться за травинками и бежать к реке. Куда угодно, но лишь бы подальше от света зажигалки. Тень еще вернется. Наверняка. А пока что… Раздался гулкий «бух!» и Уиллоу рухнула на землю. Мазутная лужа сделалась самой обычной, наполненной мутной водой. Брызги сильнее запачкали без того испорченную юбку… Пустяк какой! Уиллоу и в Непостоянстве не особо дорожила нарядами. Хотелось смеяться. Очень. Улыбаться кружащим над головой птицам, блеклым лучам солнца и громко-громко проклинать создателя этого слетевшего с катушек мира. А потом, спустя вязкие минуты, перед глазами возникло лицо джентльмена-ученого. На этот раз, кажется, взаправду, а не привиделось с накатывающей истерикой. Хотя чего скромничать? После пережитого отличать реальность от иллюзий было действительно тяжело. — Ты… Ты ранена? — голос Уилсона дрогнул. Он присел рядом, скинул с плеч две самодельные удочки, а затем аккуратно взял Уиллоу под руку. — Давай, вставай. Нам надо вернуться и обработать всё… Затем он говорил что-то еще, но вновь усилившиеся воздушные потоки как будто подхватывали и уносили с собой встревоженные интонации. Намного важнее было тепло, идущее от его рук. — Пустяк, я просто порезалась. Пойдём, Уилсон. Нам предстоит еще столько дел…

***

К вечеру наконец утих ветер, а земля скрылась словно под тонким белесым одеялом. Снегопад тоже успокоился, но вот надолго ли, оставалось вопросом времени. Самое неприятное — хотелось есть, а нарастающий холод лишь подогревал аппетит и дурные мысли, что пищи скоро совсем не станет. Вот-вот суровые морозы закрадутся под одежду, в обувь, хищно покусают алые щеки. — … надо любой ценой добыть детали для научной машины, — вел долгий монолог Уилсон, — а чтобы все прошло гладко, не помешает выспаться. Тебе, Уиллоу, в первую очередь. Тени появляются днем крайне редко. В основном когда почуют, что ты устаешь и теряешь бдительность, — вот тут-то они и нападают. А если ты еще и боишься чего-то — считай размахиваешь красной тряпкой перед разъяренным быком. Людские кошмары — их пища. В общем, план такой: я выточу два копья и топор, сделаю нам пускай хлипкую, но броню. К рассвету я лягу спать, а ты меня сменишь. Утром займемся отварами: они не займут много времени. Потом можем отправляться в путь. Уиллоу внимательно слушала его, нанизывая на заостренные палки наловленных рыбешек, представляя, как до последней косточки обглодает каждую. Все-таки, несмотря на не самое удачное начало, в целом день выдался неплохим: и рыбалка прошла как надо, и собранной осоки должно было хватить на десяток спасительных отваров. — Мне только не дает покоя наш свин-оборотень. Во-первых, — джентльмен-ученый принялся показательно загибать пальцы, — я привык доверять своим глазам и ответственно заявляю, что ни разу не сталкивался с подобным. Во-вторых, если же это правда, так и они с братьями когда-то искали Венди, то где гарантии, что этот… — Уолтер, — сухо уточнила Уиллоу. — Этот Уолтер не поведет нас на верную смерть? А может, он просто прикидывается! Может, в облике свиньи у него вполне чистый разум, а не этот мозжечок мухи под литрами спиртного. Уиллоу все разглядывала зажигалку, чиркала ей, стараясь не пугаться огонька, вспоминая, как тот спас ее от кровожадной тени. Прежняя брезгливость по крупице улетучивалась, и вот еще чирк — Уиллоу расхрабрилась, аккуратно поднесла зажигалку к соломе. Травинки стали неохотно разгораться, горяча ладонь. Следовало подкинуть дров, раздуть как следует, чтобы пламя ярко взвилось вверх, пожарило рыбку для самого прекрасного ужина… — Я ему доверяю, — сказала она, делая еще несколько чирков над будущим костром, — Понимаю, ты не видел, но этот Уолтер — самый обычный мальчик, который так же, как и мы, хочет сбежать из Константы. Понимаешь, за годы, проведенные в высшем свете, я научилась очень хорошо чувствовать людей. У меня даже была привычка: представлять, на каких созданий они похожи и чего от них ждать. Банкиры вот очень напоминали тараканов: всегда такие проворные, с коротенькими закрученными усишками. Толстосумы — конечно же, хряки! Попробуй отрасти такое брюхо, как у них. А все эти ухажеры, коих мне подыскивала матушка, — жабки. Склизкие такие, все мысли об одном… — Небось так и норовили под юбку до свадьбы залезть? — не к месту прокомментировал Уилсон. — Пошляк, — усмехнулась Уиллоу, подкидывая в огонь крохотные веточки, — вовсе нет, они просто хотели матушкино наследство. Хотя и такие попадались, но я их всех отвадила. Одного так проучила! Забавно было вспоминать о тех временах. Тем более понимая: возможно, все это больше никогда не повторится. Возможно, завтра последний день. И если суждено без вести сгинуть в какой-то Константе, лучше всего напоследок основательно подкрепиться. Удивительно, что и к огню Уиллоу потихоньку, но начинала привыкать. Раз он может защитить от теней, может зажарить стейк или рыбку — так ли он плох? Прошлое остается в прошлом, а чтобы выжить в Константе, нужно играть по ее правилам. Вскоре огонь с трудом, но все же разгорелся, оставалось подождать, пока образуются маленькие древесные угли и можно будет подкоптить рыбку до хрустящей корочки. Уиллоу так и предвкушала аппетитные ароматы и сытый живот перед коротким тревожным сном. — Слушай, я постараюсь довериться твоему чутью, — скептически забубнил Уилсон, — но если этот Уолтер, Наф-Наф, да кем бы он ни был, заведет нас в ловушку и прикончит… Т-ты… — его голос подозрительно сбился. — Ты чувствуешь этот запах? Кто-то крадется. — Уи-и-и-и! — внезапно раздалось у джентльмена-ученого за спиной, и он очень смешно подпрыгнул, весь сжался и едва не угодил в костер. От неожиданности Уиллоу тоже чуть поджала руки, но потом, поняв, что это вернулся Наф-Наф, добро поприветствовала: — С возвращением, дружище! — Звезды-атомы! Звезды-атомы! — недовольно восклицал напуганный Уилсон, расхаживая взад-вперед перед костром. Несмотря на усталый и местами потрепанный вид, поросенок расплылся во всей своей широченной улыбке, застучал копытами, весело повторяя: — Моя пугать Вонючка! Вонючка трус! Трус! — И вовсе я не испугался, — обиженно буркнул Уилсон, — просто пахло в точности, как от циклоп-оленя… Он бы еще долго сердился, если бы Наф-Наф не скинул с плеч свой здоровый штопанный мешок, развернул его и торжественно показал принесенные припасы. Поросенок и правда потрудился на славу: в мешке лежали несколько добротных поленьев, коих должно было хватить на целую ночь, кучка ветвей с сочными алыми ягодами, камни для копий и топора и даже мотки паутины с подозрительным фиолетовым мясом. Впрочем, если бы есть пришлось именно его, Уиллоу бы не отказалась. «С кем-то подрался», — думала она, рассматривая безобразно надорванное левое ушко поросенка. — Что-ж, Наф-Наф, в моих глазах ты реабилитировался, — строго сказал джентльмен-ученый, — но на самую ничтожную малость. Теперь скажи нам, будь любезен, как пройти к механическим фигурам — шахматам? Все-таки завтра мы отправляемся искать твоих братьев и мне известно, что они там. В плену у этих фигур. — Меха… Фигу… — опять попытался выговорить Наф-Наф, но у него не вышло даже с третьей попытки. И тогда Уилсон что было силы хлопнул себя рукой по лицу. — Тупица! — Наф-Наф, — вновь вовремя вмешалась в их диалог Уиллоу, — помнишь, ночью ты говорил мне, что вы с братьями видели трех нехороших чудовищ? Мистер Хиггсбери говорит о них. — Моя таких не знать. Моя не знать чудовищ… — недоуменно развел плечами он, а затем принялся активно потирать затылок. Одно из принесенных поленьев угрожающе полетело в костер, и пламя с характерным треском охватило его. — Слушай ты, — выставил перед собой кулак Уилсон, — если сейчас же не скажешь, как нам пройти к фигурам, то клянусь святой наукой, порубаю тебя на ветчину! «Не хватало только драки!» — испугалась Уиллоу. Она зачем-то поправила блузу, спешно встала с корточек и принялась отчаянно объяснять: — Наф-Наф, фигуры, вспомни, пожалуйста. Ладья, слон и… Лошадка! Помнишь лошадку? Наверное, со стороны выглядело смешно и даже унизительно, но она заскакала вокруг костра. Стала делать прыжки, свойственные лишь этой фигуре. Поросенок все еще непонимающе смотрел, и тогда, к большему стыду, пришлось изображать ржание лошади, повторяя, как в детской игре: — Иго-го! Я лошадка! Лошадка! Вспомни! — Да хватит этого шапито! — не выдержал Уилсон. И вдруг, к общей радости и удивлению, на поросенка снизошло озарение. — А-а-а! Лошадка… Моя знать лошадка! Моя помнить! — его немного испуганные маленькие глазки засияли при первых проблесках лунного света. — Лошадка жил там, где моя потерять братов! Зачем Вонючка меня ругать? Моя отвести, моя показать! — Святые звезды и атомы! — облегченно выдохнул Уилсон. Так едва не сорвался их тщательно продуманный амбициозный план. Уиллоу кожей ощутила надолго повисшую в воздухе неловкость. Причем в растерянности оказались все: и она, и джентльмен-ученый, и сам Наф-Наф, стыдливо отвернувшийся, а потом начавший перетаскивать припасы в погребок. И никто больше за вечер толком не проронил и слова. Так, пустые словечки, фразочки… Но вот когда луна вальяжно, величаво выплыла из-за облаков и затлели угли, они собрались у костра, почти синхронно взяв по веточке с нанизанными рыбешками. И что тут сказать? В такие моменты особенно чувствуешь близость с товарищами по несчастью. Неволей забываешь любые склоки. Лучше самого ужина может быть лишь томное, но такое приятное ожидание, когда пища наконец приготовится. Сперва она источает слабый-слабый аромат, потом начинает медленно подугливаться, покрываться аппетитной корочкой. Уиллоу хорошо помнила, как дома воротила нос от рыбы, как-то даже закапризничала и разбила тарелку на званом ужине, а теперь… Она бы душу продала, только поскорее отведать заветную вкусность. Скоро реки совсем покроются льдом, птицы улетят в теплые уголки этого мирка, животные попрячутся кто-куда. Завянут растения, наступит белая мгла. Уиллоу думала об этом, и если бы ее спросили, какая смерть худшая, то ответ был бы очевиден — голодная.