Мой драгоценный свет погас

Чарли ловко вторгается в чужие сны, а своих у нее почти нет. Засыпать — значит отдавать драгоценное тело Грю. Пробуждаться — значит цепенеть, разбираясь, что натворила паразитка. Раньше Чарли часто приходила в себя среди обломков лагерей: покосившихся оград, разоренных палаток… Трупов. Теперь она всегда просыпается в одном месте, в крипте, которую Они, хозяева, издевательски называют атриумом. Раньше Чарли боялась темноты и тянулась к свету костров… Теперь темнота ее храм. Когда-то давно время в логове хозяев испуганно замерло, и так не продолжило бег. — Королева в смятении! Королева в смятении! — издевательски галдит тень-паж, кружа, порой скрываясь за костяными колоннами. — Умолкни! Немедленно умолкни, шут! — на ходу огрызается Чарли, цокая каблуками. Тень послушно исчезает. Она всего лишь низшая… С Наблюдателем так бы не вышло. Исписанный древними текстами потолок скрипит и сыпется, мелкая крошка липнет к коже, пачкает новое платье. Спасительные тулецитовые врата как прежде закрыты, и лишь одним хозяевам с Максвеллом известно, что может их отворить. — А-ф-ф-у-х! А-ф-ф-у-х! — сокрушается исполин Метей, хромая, медленно кружа, словно часовой, словно королевский гвардеец. Его шумные стоны, его тяжелые шаги действуют на нервы, похлеще шелеста теней. Хуже того — видеть вмурованных в стены соплеменников этого существа. У них ясно видны вытянутые, словно козлиные черепа, деформированные ребра. Они не опасны… Но Чарли порой кажется, что и эти несчастные могут ожить, подобно своему предводителю. — Ну, снова здравствуй, мой дорогой мучитель! — она театрально дерзит Метею, а сама готовится склониться. Все же непокорства он не любит. Исполин клацает кривыми зубами в ответ, скрипит, как проеденная термитами ярморочная марионетка. Метей недоволен. Снова недоволен! Чем на этот раз? А Максвелл его разберет! «Ш-ш-шаф-фка! Трус-сиха!» — беснуется Грю, точа разум Чарли, норовя перехватить контроль над телом. В голове жутко колет, точно сквозь теменную долю продирается швейная спица. Глаза застилает то белесая, то алая пелена. Чарли снедает себя за то, что истратила слишком много сил ради очередного бесполезного вмешательства в чужой сон… В сон почти дочери — душечки Уиллоу. Девочка все равно бы ни за что не признала мать в демонице. Не пошла бы ни на какие уговоры, не простила… Ни за что не простила бы «матушке» всех вынужденных злодеяний! Как белый день было ясно! И все же глупая-глупая Чарли на что-то рассчитывала… Опять. Воздух кругом такой спертый, что еле получается сделать слабый вдох. «Что теперь делать? Неужели продолжать дальше добиваться милости Метея, существа, что и говорить почти не умеет? Существа, что понимает только язык грубой силы… Язык боли», — Чарли так и не может понять, спрашивает ли она все это у себя самой, у Грю, или у пустоты. «Ес-сть реш-шение! Доверьс-с-ся мне…» — Грю звучит, подобно голодной вечно извивающейся гадюке. Но на сей раз ей хочется верить. В кой-то веке она пытается обнадежить хозяйку тела, а не разозлить. И Чарли сдается без боя. Знает: продолжит упрямиться — паразитка все равно получит свое, но причинит столько страданий… Веки холодеют, глаза закрываются. Какое-то время слышится шум, похожий на радиопомехи. Скоро он стихает. «Какой фигурой теперь пойдешь, дорогая Шарлотта?» — звучит на задворках сознания голос Максвелла… Нет! Уильяма Картера. Чарли не спит. Просто Грю завладела телом, а ей, как обычно, мерещатся призраки прошлого. Кругом роса, розовый сад и теплый июльский вечер. В воздухе неземной аромат, и только старая шахматная доска пахнет пылью: ее совсем недавно перенесли из чулана в беседку у озера. Мягкие голубые сумерки плавно ложатся на землю, солнечные зайчики переливаются на фигурах. Пара ходов — партия завершится. — Вы поставили меня в тупик, о, магистр! — щебечет юная Шарлотта. Всего лишь ассистентка. Еще не королева. — Это цугцванг! — довольно заявляет Уильям, протирая смешные круглые очки. — Цуг… Что? — Просто ситуация, в которой любой следующий ход ухудшит твое положение. Он все умничает. Уильям всегда любил умничать. Этого и у нынешнего Максвелла не отнять. — И как же мне теперь быть? Сдаваться? — Нет, почему? — Уильям расправляет вечно сутулые плечи, тянет длинные пальцы к фигурам. — Вот, погляди: ты забрала одну мою пешку, а вторую, самую важную, не можешь. Еще ход — и важная пешка достигнет конца поля. Но скажи: разве это мешает поставить шах моему королю через два хода? Любовь моя, у тебя еще есть шанс победить! Юная Шарлотта куксится. Уильям все с тем же серьезным видом заключает: — Забудь о пешке. Подумай о короле. Снова укол, будто спицей в мозг, и снова Чарли открывает глаза. Так быстро, так резко, что кружится голова, расплываются силуэты. Кажется, Грю в этот раз не слишком долго игралась… Только кисти, плечи, суставы жутко ломит, точно после драки… Или скорее порки. Чарли привыкла к подобному. Еще немного — такая боль станет для нее совсем привычной, даже нормальной. — А-у-у-уф-х-х! — устало тянет Метей. Как кузнечные меха раздуваются сотканные из топлива ужаса легкие, скрипят кости… И только мощные лапы все продолжают опираться о проклятые тулецитовые врата. Чарли оглядывается, постепенно приходит в себя. Она все еще в трижды проклятом Атриуме — в этом архитектурном трупе, где по какой-то причине теплится жизнь и галдят вдалеке опьяненные страхами тени. Шевелятся, извиваются, словно черви. — Ты, больше… — Метей грозно топает, снова стучит зубами, едва выговаривая слова. — Ты больше… Не посмеешь! Нападать… Или я… Добью тебя! Исполин еще не разъярен, но зол. Чарли кажется, он глядит на нее, не как на врага, а как на вещь. Как на свою слишком наглую, слишком осмелевшую, и в очередной раз поставленную на место игрушку. «Я пыталас-сь с-сокрушить его…» — вдруг слышится сдавленный голос Грю. — Не вы-ш-шло…» Чарли горько смеется в сердцах. Еще бы! Драться с предводителем древней цивилизации — это не глаза пешкам выдавливать. Это не обрушивать ярость на беззащитных выживших. Это не обманывать приемную дочь, не изводить, не кормить хозяев ее страхами… Чарли хочет спрятаться: и от Метея, и от Грю, но стоит ей отвернуться, как на глаза попадается очередной череп, очередной вмурованный в стену скелет древнего существа. Чарли пробует пошевелиться, но не может. От вида, от запаха разъедающей кости плесени вновь делается дурно. Она видит себя на месте этого существа. Она замирает, как статуя. Держится на ногах из последних сил. «Ты еще можешь победить. Забудь о пешке, подумай о короле!» — слова Уильяма Картера… Максвелла, звучат в голове на повторе, будто заевшая пластинка. «Любой ход сейчас лишь усугубит положение. Попытаться забрать короля после стольких неудачных атак — безумие!» — роятся мысли. Чарли хорошо помнит, как пыталась прикончить Максвелла в пещерах, как хотела обозлить на него душечку Уиллоу, как чуть не скормила разумным свиньям… И все же, по очень злой иронии, только он теперь может стать ее спасительным шансом. Он ведь когда-то ее любил. А она его. «Прийти к Максвеллу после всего что было… Как цинично, как глупо!» — Чарли уверена: это именно ее мысли. Собственные, а не Грю. Грю сейчас слишком слаба, чтобы что-то думать. Метей громко фыркает, тяжело и неуклюже шагает. Он снова заступает на службу. Снова расхаживает из стороны в сторону, бьет по полу, по стенам… А когда смотрит на Чарли — рычит, говоря одним своим видом: «Пошла прочь!» «Еще немного — и он снова полезет в драку. Устал…» — понимает она. Исполин просто устал, и больше не может видеть ослабшую демоницу, которую хозяева почему-то наградили титулом королевы этого уродливого измерения. Чарли понимает: пора уходить. И ищет укрытие, подобно умирающей кошке.

***

Волшебное зеркало мерцает в руках Чарли. В нем отражается поляна, где погиб пушистик Уилсон, отражаются скорбящие у костра король Максвелл и душечка Уиллоу. Еле доносится запах болот и сухой травы. Полная луна возвышается над лесом — и вот из чащи выползает одинокая голодная тень: сперва прячется, а потом, не осторожничая, решает напасть. Чарли знает: эта низшая выскочка, тень, не чета королю. Ее бывший возлюбленный, ее учитель — Макси, слишком хитер, остроумен, чтобы проиграть всего лишь слуге. Но сердце, или то, что от него осталось, почему-то волнуется, бьется сильнее и сильнее. Призраки прошлого снова терзают Чарли. — Леди и джентльмены! — восклицает конферансье. — Прошу любить и жаловать — восходящая звезда в мире магии! Встречайте господина Уильяма Картера! В зале слишком мало людей и слишком много цветов. Роз. Это первый выход юной Шарлотты на публику, и она нервничает. Она до сих пор не знает, почему господин фокусник взял в ассистентки ее, а не кого-то еще. У других дам узкие корсеты, пестрые платья, пышные формы, харизма, завлекающий блеск в глазах, а она… Миленькая. Просто миленькая. «Почему я?» — этот вопрос Шарлотта осмеливается задать лишь по окончании не самого удачного выступления. — Я без ума от твоего остроумия, — робко улыбается Уильям. — То, как ты умеешь отвлечь публику во время фокуса — неподражаемо! — Нравится мой ум, а не красота? — Нравится быть рядом с равной по остроумию. Почти равной. Тебе еще есть, чему поучиться, моя дорогая. Отражение в волшебном зеркале то расплывается, то вновь принимает четкие очертания. Тень показывает свой грозный оскал. Максвелл, что предсказуемо, выхватывает темный том — Кодекс Умбра. Сколько же раз Чарли проклинала эту поганую книгу, написанную тенями-хозяевами! Почти всемогущую, сводящую с ума… Вдруг по коже проносится холод. На спине, затем на шее ощущается дыхание: такое тяжелое и мощное, что колышется ткань платья. Чарли не оборачивается, даже не шевелится. Уже прекрасно знает, кто стоит позади и наблюдает вместе с ней. Метей… Он ждет исхода боя без азарта, и явно сочувствует королю и маленькой пешке. Какой смысл ему поддерживать теневую тварь? Сотни таких же, как она, когда-то истребили его народ. Меж костяных колон по обе стороны атриума мелькают рыжие огоньки — глаза высших теней. Страхоклювы что-то ехидно гогочут, все приближаясь и приближаясь к своей ненаглядной королеве и исполину-питомцу. Наблюдатели ведут себя тише: редко шипят, шевелят теневыми щупальцами. Иногда они кажутся похожими на людей. Слишком уж темные сгустки энергии напоминают длинные взъерошенные волосы. Один из Наблюдателей подкрадывается совсем близко. Опасно близко! И Чарли делается не по себе. Проходит мгновение, она слышит: — Metheus! Tempus Est Umbram Codicem destruere.Te llevamos! Это адресовано не ей, а Метею. Конечно! У хозяев новый любимчик. Чарли даже немного обидно, что столько внимания теперь приковано не к ней, а к какому-то оживленному мертвецу. К этому наскоро скроенному из костей и топлива ужаса чудищу. Метей качает черепом, рычит, пытается наколоть на рога одного из Наблюдателей, как бык на корриде. Этим он только причиняет вред себе. Он пробует сделать рывок, пробует ударить кого-нибудь из высших, но лишь ударяется об основание тулецитовых врат, скрипит ребрами, валится с ног, что беспомощный олененок на льду. Порождения тьмы смеются, точно гиены. К высшим постепенно присоединяются выползающие из самых темных закутков низшие твари. «Они. Так же. Издевалис-с-сь… Над нами» — трагично звучит голос Грю. «И куда только растерялось все ее ехидство?» — думает Чарли. «Они. Хотят уничтожить… Уничтож-жить. Кодекс-с-с…» Чарли не придает значения словам паразитки. Мало ли что у нее на уме? Но уже через миг Наблюдатели опять окружают Метея. Что-то без конца шепчут ему. Исполин снова рычит, и тогда низшие тени подползают к нему, начинают по кусочкам выгрызать плоть. Метей пытается сбросить их, но не может. Его грозный голос быстро слабеет, и он начинает издавать лишь беспомощные тягучие звуки. — А-и-и-г-гх… А-и-г-х-х… — раздается, будто скрип вилки о тарелку. Одно мгновение. Два. Десять. Звуки не прекращаются. — Да сдайся ты уже! — не выдерживает Чарли, и тут же корит себя, что все-таки осмелилась произнести это вслух. Исполин все беспомощно смотрит на нее, а на Наблюдателей внимания не обращает. Чарли ощущает кожей, как до боли знакомое отчаяние переполняет Метея. — Metheus! Tempus Est Umbram Codicem destruere.Te llevamos! — повторяют и повторяют мелькающие то тут, то там тени. С каждым новым разом тон становится все более угрожающим. Еще миг, еще вздох, и исполин повинуется, взмахивает костистой передней лапой и с болью вопит такое желанное тенями заклинание: — Perdere umbra Codex! Зеркало в руках Чарли вздрагивает, как живое, мерцает голубоватым светом. В отражении видно, как темная книга плавится, что масло на раскаленной сковороде. Как сперва негодует, а затем метается в панике Его Величество Максвелл. Как душечка Уиллоу из последних сил призывает смертоносное пламя на помощь, но… Слишком быстро растрачивает силы. Огонь гаснет. «Соберитесь! Соберитесь!» — хочет закричать Чарли, забывая, что никто, кроме хозяев-теней ее не услышит. «Не с-с-смей!» — вовремя останавливает ее Грю. «Кодекс! Кодекс написали не Они, не тени! Это сделали древние существа до них!» — одна мысль стремительно сменяет другую. — «Ясно! Теперь все ясно! Тени — просто паразитирует на древней магии, как…» «Как я на твоем теле, душ-шечка!» — голос Грю на сей раз звучит настолько грозно и грубо, что Чарли пугается, кусает губы до крови. Ее побледневшие сильнее обычного пальцы разжимаются, и зеркало предательски выскальзывает, бьется об пол. Под шум разбитого стекла тени снова что-то гогочут, множатся и множатся, заполняя атриум до отказа, как зрительный зал во время аншлага. Все это — шоу, и Чарли в нем вечная актриса, ассистентка. Просто блеклая тень своего учителя. Чарли придерживает подол платья, опускается на корточки. Она отчаянно пытается собрать осколки зеркала воедино, лишь бы узнать, чем кончится схватка короля, пешки и хищной твари. Она надеется, что учитель, которого сама же пыталась убить, выйдет сухим из этой передряги. Она надеется, что Максвелл спасет душечку Уиллоу, ее пусть и приемную, но дочь. Дочь! Чарли верит: все обойдется. Грю без конца твердит об обратном. А волшебное зеркало так и не оживает.

***

Довольные тени расползаются кто куда. Хлеба и зрелищ они получили сполна. Метей… Этот измученный исполин наконец засыпает, и звуки, отдаленно напоминающие храп, разносятся по всей крипте. Поначалу они напрягают Чарли, но потом она привыкает к ним. Даже завидует Метею, что тот может так просто провалиться в сон. Просто взять и перевести иссякшие силы. Он хотя бы не зависит от воли паразитки. «Я разреш-ш-шаю отдохнуть», — голос Грю напоминает шелест пожухлой листвы. Чарли привыкла, что эта сволочь считывает каждую ее мысль. В этом, как-никак, злодейский замысел хозяев. Раньше Чарли осторожничала, прятала свои чувства и переживания, а теперь ей совершенно все равно. Перед глазами одни и те же образы: Максвелл. Душечка Уиллоу. Расправа над ними и пир охотящейся тени. Кровь. Много крови и свежего человеческого мяса. Сердце рвет в клочья, стоит только представить агонию учителя, агонию приемной дочери. Будь Чарли немного сентиментальнее — даже пустила бы слезу. Маленькую. Незаметную для покровителей. Что теперь будет? Не уж то Они, хозяева, заставят заманивать в Константу новых людей, новых жертв… Вот еще! Обойдутся. Хватит им и одной Уиллоу Фэй. В отличии от изверга Максвелла, Чарли хотя бы не обрекла на скитания по Константе сотню, а то и две сотни простофиль, жаждущих тайных знаний и яркой жизни. Она не уподобится учителю хотя бы в этом! «Ты… С-своровала… Только душ-ш-шечку?!» — возмущенно интересуется Грю. — Я бы могла привести в Константу больше людей, — отвечает Чарли вслух, — но я никогда не смогу быть такой же жестокой, как Максвелл. Если он и умер сейчас — то получил свое. «Вруш-ш-шка! Вруш-шка!» — какое-то наваждение находит на Грю, и она начинает повторять это, как прокаженная. Кружится голова: это паразитка ищет нужные ей воспоминания, дергает за нервы, как за тонкие ниточки. Силы уходят, и чтобы не упасть, Чарли хватается за костяную колонну. Кругом густой свинцовый туман. Когда он рассеивается — получается рассмотреть тесную желтую комнату в родительском доме. Получается рассмотреть силуэт старшей сестры. У нее мальчишеская фигура и перевязанные алой лентой волосы. У нее острое лицо и вечно осуждающий взгляд. У нее совершенно пронзительные карие глаза. — Послушай, Шарлотта, — голос сестры певучий, но строгий, — тебе стоит вернуться в семью. Хватит гостить в Сан-Франсиско. Останься с нами. Этот твой фокусник, Уильям… — Максвелл! — перебивает юная Шарлотта. — Его имя Невероятный Максвелл! — Милая, этот жуткий тип не сделает тебя счастливой. Неужели ты не видишь, как он грезит о славе? Неужели не понимаешь, что он влюблен не в тебя, а в свои иллюзии? — Ты совершенно не знаешь моего Макси, Винона! — Мне хватило и одной встречи с ним. Прости, но твой обожаемый Уильям — фанфарон, каких мало. Притворяется английским денди, строит из себя великого мага, а на деле обычный обманщик, шарлатан. Шарлатан… Как же это опрометчиво сказано! Если бы Винона знала, на что способна книга заклинаний… Если бы видела, как Максвелл умеет подчинять выползающих со страниц Кодекса Умбра тварей! Если бы видела, как он управляет тенями, словно цирковыми собачками! Если бы… — Он — не обманщик, он — настоящий волшебник! — Шарлотта все повышает и повышает свой обычно не звонкий, робкий голосок. — Он даже может превратить джентльмена в свинью, а ребенка… В козленка! Старшая сестра хватается за живот и громко смеется. Совершенно не притворно. Так искренне… И это едва не приводит юную Шарлотту в ярость. — Джентльмена в свинью? Ребенка в козленка? — не прекращая хохотать спрашивает Винона. — Я тебя умоляю! Дай мне бутылку, а лучше две крепленого вина — и я проделаю тот же трюк! Боже, какая ты у меня еще глупая и наивная! Обида переполняет Шарлотту, и она, совершенно не подумав, язвит в ответ: — Наивная в нашей семье лишь ты, сестренка. Помнишь Пирса Уорбакса? Ты говорила мне — у вас любовь до гробовой доски… А юноша исчез, едва узнал, что ты сочувствуешь суфражисткам. Мой Макси так бы не поступил. — А ну немедленно закрой рот, Шарлотта! — Не закрою! Ты просто завидуешь мне, сестренка. Винона делает шаг в сторону, указывает на выход. Когда она гневается — то очень напоминает отца. Она хочет запрятать эмоции, хочет вести себя по уму, но растревоженное сердце берет верх. В отличии от Шарлотты, Винона не повышает голос, говорит четко, собранно, но каждое ее слово — точно укол, точно выстрел: — Раз хочешь — езжай обратно в свой Сан-Франциско! Матушка будет в ярости, когда узнает, что ты здесь наговорила. Пока не образумишься — лучше не возвращайся. — Не переживай, не вернусь… Снова крипта. Снова Метей и его давно почившие подданые перед глазами. Чарли не сразу понимает, что к чему. Зачем Грю все это ей показала? Зачем напомнила? «С-сестра!» — подсказывает паразитка. Ах, точно… Сестра! Помимо душечки Уиллоу Шарлотта… Вернее Чарли заманила в измерение Максвелла еще и Винону. Когда-то очень давно. Как будто в одну из прошлых, не менее уродливых, чем нынешняя жизней. «Ты была прос-сто… Ос-с-слеплена любовью… Очар-р-рована…» — Грю пытается изобразить мурлыканье. Такое мягкое, утробное. Почти кошачье. «Да, была! Была, будь проклят Невероятный Максвелл! И что с того?!» — гневно думает Чарли, сжимая пальцы до боли. Еще бы не быть! Разве можно не отдать сердце человеку, который единственный понимает тебя на всем белом свете? Разве можно не любить того, кто подставляет плечо, кто утешает, кто приходит на выручку? Заботится, в конце концов! Даже когда семья отвернулась от Чарли, Максвелл был с ней… Единственный, кто был. Она слишком хорошо помнит, как вернулась в Сан-Франциско: вся в слезах и с чувством вины на душе. Таким горьким, как касторовое масло. — Моя семья тоже меня невзлюбила, и я уехал за океан. Поначалу было сложно, но потом я встретил тебя, и все как-то наладилось, — слова Максвелла, как бальзам на рваную рану. — Значит, и у меня наладится, да, Макси? Чарли помнит: он так и не ответил ей тогда. Но она с чего-то решила, что молчание — знак согласия. Все что было потом — безумие. Кодекс Умбра, ожившие тени в мире людей, финальный акт их главного с Макси шоу, наконец. За ним Константа и сращивание с паразиткой Грю. Вот и вся любовь. Но все-таки… Тревога в груди нарастает с каждым новым мгновением. Как там теперь Макси? То есть Максвелл. Чарли знает: забрать себе его сны, бесцеремонно вторгнуться в разум, узнать, цел ли он, поговорить — сложно, но выполнимо. И все же Чарли не может решиться на это. Отговаривает себя. Боится. Если Максвелл до сих пор жив — будет больно видеть его сломленным и измученным. Чарли прикончила бы Макси нежно — одним взмахом когтей, а теневая тварь будет долго и с удовольствием издеваться, поглощать страхи на глазах у душечки Уиллоу… Если же Максвелл как-то смог победить — Чарли будет еще больнее. Что тогда делать? Неужели сознаваться в собственном бессилии, пока Максвелл опьянен очередной победой? «Ес-с-сли Макс-свелл умер… Ес-сли ты потревожиш-шь разум мертвеца… Тоже умреш-шь…» Грю словно зачитывает некролог. А Чарли вдруг ободряется. — Как чудесно… — роняет она, улыбаясь краешком губ. «Я с-серьезно! Не с-смей! Не с-с-смей убивать нас-с-с…» — от того, с каким напором это говорит Грю, раскалывается без того вечно болящая голова. «Убивать нас» — в простой человеческой жизни звучало бы жутко, но Чарли слышит в этом словосочетании совершенно очаровательные спасительные нотки. По крайне мере, если смерть настигнет Чарли — то в могилу она утащит с собой еще и паразитку. Упустить такой шанс — преступление. «Забудь о пешке, думай о короле! Думай о короле!» — в памяти вновь и вновь всплывают слова Максвелла за шахматной партией. И тут Чарли решает вспомнить все самые сложные заклинания. Одно, другое, третье. Она накапливает в ледяных ладонях сгустки темной энергии, она думает, как бы открыть разрыв, как бы попробовать безболезненно вторгнуться в разум Максвелла, посмотреть краем глаза, что с ним, и… «Не с-смей!» — Грю не просто повторяет это, а будто отвешивает мощную затрещину. Боль резко проносится по всему телу: по запястьям, спине, предплечьям, ударяет в виски. Тело слабеет, но Чарли понимает: не будет держаться на ногах, не будет сопротивляться — ее план покатится тартарары. Испарится последняя надежда на перемены. «Я покаж-жу тебе… Кое-что ещ-ще…» — хищный шепот паразитки звучит сперва четко, а потом повторяется протяжным эхом… И это эхо все не стихает. Последнее шоу Невероятного Максвелла заканчивается пожаром. Яркая потустороння вспышка озаряет зал, и тени забирают в Константу фокусника и прекрасную ассистентку — юную Шарлотту. Потом землетрясение добивает театр, а с ним остальной Сан-Франциско в придачу. Убитые горем родители хоронят Шарлотту, закапывают горстку пепла… Только Винона уверена: сестра жива. Она обращается в лучшие детективные агентства, она все нанимает сыщиков, она не находит себе места… Она даже допустить не может, что хрупкой легковерной Шарлотты действительно больше нет. Есть лишь чудовище, есть демоница — Чарли. Время идет, и пока мир людей осваивает новые изобретения, воюет, страдает, болеет испанским гриппом, Чарли покорно служит своему господину — Невероятному Максвеллу. — Разрешите хоть раз снова увидеть сестру! — молит Чарли, срывается на крик, смотрит в пустые рыжие глаза высших теней. Но те лишь как крысы смеются в ответ. Прикованный к трону Максвелл в такие моменты качает головой, закрывает лицо ладонью, лишь бы не видеть страдания возлюбленной. Чарли знает: он тоже просит хозяев дать ей свободу. Хотя бы на день, хотя бы на час, хотя бы на пару минут… И вот однажды оказывается, что и этим тварям не чуждо милосердие. Они разрешают Чарли погостить в Непостоянстве с одним лишь условием: привести новую жертву. Как ни крути, они вечно хотят есть. Снова видеть мир живых — как окунаться в самый прекрасный на свете сон. Если бы не наказ теней, если бы не тоска по сестре… Чарли бы провела отведенные ей часы на ярмарке или в луна-парке. Объелась бы сладкой ваты, и абсолютно счастливой плюхнулась на лужайку с цветами. Рассматривала бы облака и наслаждалась каждым мгновением. Если бы… Наблюдатели подсказывают: Винона теперь трудится на фабрике «Воксола», закручивает гайки в радиоприемники. Чарли не приходится ломать голову, как выйти на контакт с сестрой. Методы учителя вспоминаются сами собой. Над фабрикой сгущаются грозовые тучи. Вечереет. И вот, в конце смены, сотни радиоприемников вещают на одной волне, доносят скрипучий, измученный голос Чарли. Рабочие в ужасе разбегаются кто куда, только Винона стоит, замерев. Слушает. Ищет. Кажется, жутко переживает. В цеху стоит поросшее пылью зеркало. Как оно тут оказалось? Максвелл его разберет… Но зеркало приходится как нельзя кстати. Мрачный силуэт Чарли отражается в нем. Демоница не сдерживает ликования: — Здравствуй, Винона! Здравствуй, сестренка! Винона лишь испуганно озирается по сторонам. Хочет найти укрытие, но сдвинуться с места не рискует. Заговорить у нее получается с огромным трудом: — Кто ты? Мне знаком твой голос… Неужели ты, Шарлотта? Господи! Что Максвелл с тобой сотворил?! Каким же непривычным стал ее голос! Сдавленным, слабым… Словно увидела не младшую сестру, а ожившую покойницу. — Все хорошо! Со мной все хорошо, — спешит успокоить ее Чарли. — Лучше скажи, как ты, родная? Скажи что-нибудь! Я ужасно соскучилась! Прошу, не молчи… Чарли думает, что сохранила прежнюю миловидность. Думает, что на ней аккуратное белое платье, думает, что у нее личико, как у фарфоровой куклы. Она не сразу понимает, что губы кривит хищная гримаса Грю, что когда-то пышные волосы всклочены и украшены шипастым венком из увядших роз. Кровь крупными каплями стекает по лбу и падает на раму зеркала. — Максвелл заплатит, за то, что сделал с тобой! Ох, он заплатит! — кажется, еще немного, и Винона разрыдается в истерике. — Все еще можно изменить! — пытается ободрить ее Чарли, хотя сама не верит ни единому своему слову. — У короля теней остался Кодекс. Я придумаю, как уничтожить книгу — и буду спасена. Ты будешь спасена. Я придумаю… Я все исправлю… Вдруг в зеркале появляются тени. Они шепчут: пора! И Чарли не смеет не повиноваться. Она в последний раз сжимает в объятиях сестру, едва не лишает ее драгоценного воздуха… И тащит за собой в преисподнюю. Вздох. Один, другой. Постепенно откуда-то берутся новые силы. Это как божественное вмешательство или второе дыхание. Чарли гонит прочь свое гнусное прошлое, делает короткий шаг — и наступает на осколки разбитого зеркала. Сначала слышится хруст стекла, за ним омерзительный голос Грю: «Видиш-шь! Видиш-ш-шь! Из-за Макс-с-свелла ты извела сес-с-стру!» — Нет, мое проклятье, Грю. Сестру извела как раз ты, а не я. Чарли слишком хорошо помнит тот день, чтобы купиться на очередную дешевую провокацию, на очередную иллюзию, на очередное переиначенное в угоду паразитке воспоминание. «Макс-с-свел с-снова тебя обманет! Он с-слаб без Кодекс-с-са…» — Слаб без Кодекса… Точно, слаб! — к Чарли приходит озарение. И пускай она заговорила слишком громко, пускай ее слышал Метей, слышали хозяева… Чарли становится плевать. Совершенно стремительно мысли занимает один Кодекс. Мерзавка Грю, сама того не подозревая, лишний раз напомнила о нем, и дала важную зацепку. Чарли разыгрывает в голове шахматную партию, вспоминает события ранее, просчитывает ходы, и вдруг осознает: без Кодекса Максвелл и душечка Уиллоу просто так не покинут Константу. Никакая чудо-машина им не поможет. Выход, значит, только один: через атриум, через тулецитовые врата. Через личный ад Чарли. — Знаешь что, Грю? Кажется, я поняла, что найду общий язык с Макси. Кажется, я все-таки сбегу из этого плена. Грю недоуменно шипит. Злится. Она не любит, когда играют не по ее правилам. В такие моменты кажется, что в голове пробуждаются, начинают кишеть, откусывать кусочки мозга опарыши. Важно перетерпеть этот момент, перебороть свою злобную теневую сторону. Чарли знает, как это сделать. Знает, что боль вредит не только ей, но еще и Грю. Боль лишает паразитку всей ее теневой мощи. Мгновение — Чарли, не колеблясь, хватает осколок зеркала с пола, вонзает в ладонь и тихо стонет, жмурится… Но губы растягиваются в довольной улыбке. Самое важное — Чарли чувствует: теневых сил все же хватит на еще одно… На самое последние вторжение в чужие сны. В сны Макси. — Спи, Грю, — она говорит это совсем тихо, и почти маниакально смеется. — Настал мой черед поиграть.

***

Разум Максвелла — туманная крепость. Мысли скрыты за рубежами, за скалами снобизма, но… Настает тот редкий случай, когда Чарли может делать с ними, что только вздумается. Захочет — внушит учителю, будто он застрял среди руин, захочет — подобно художнице изобразит помпезный дворец. «Можно даже воссоздать театр в Сан-Франциско, последнее выступление…» — Чарли кажется, это будет в особой степени иронично. И все же она отказывается от этой идеи. Максвелла нет и нет, а Чарли тревожится и фантазирует дальше. Может, для их с учителем встречи подойдет какой-нибудь затерянный домик в лесах? Может, поместье его брата — Джека Картера? Может, ароматный луг в несуществующей глуши или маленький остров посреди бесконечного океана… «А, может, Макси все-таки мертв?!» — Чарли хочется, чтобы это рычала Грю. Но, к огромному разочарованию, она понимает: это ее мысли, и ни чьи больше. Всеобъемлющая тьма начинает давить. Становится так неуютно, что по спине проносятся мурашки. Нужно заполнить хоть чем-нибудь пустоту! Чарли не придумывает ничего оригинальнее клетчатого поля и теневых огней с четырех сторон. Пока утекают драгоценные мгновения — она сочиняет, создает подобно скульптуру фигуры: слонов, пешек, коней… А в центре всего этого великолепия возникает уютный шахматный столик. Точно такой, за каким когда-то играли Шарлотта и Уильям. Все это — абсолютно фантасмагоричная фантазия, но Чарли она нравится. В таком антураже не стыдно и раствориться, сгинуть, если все пойдет не по плану. Вдруг за пределами поля, во мраке, слышится кашель. Грузный, свойственный заядлым курильщикам. Чарли его узнает. Она даже помнит марку сигар, которую… — Это ты, Хиггсбери? Снова ты мне снишься?! — слышатся знакомые ворчливые нотки. Недавно Чарли считала — у нее защемит в груди, если выяснится, что Максвелл все-таки цел. Но сердце переполняет жгучее негодование. Спутать ее… Ее! Королеву с какой-то пешкой — Уилсоном! Это просто верх наглости! — Нет, милый Макси. Это не Хиггсбери. Ты попал в кошмар пострашнее. — Ч-чарли? Ей наконец удается увидеть воочию своего бывшего покровителя. Он выходит из тьмы шаркающей походкой. Он останавливается ровно там, где и положено быть черному королю перед стартом партии: на белой клетке в начале поля. Он смотрит на Чарли испугано. Ровно так, как когда-то смотрела Винона. — Хочешь выпить? — Чарли роняет первое, что приходит на ум. — Только скажи — я сотворю и вино, и бокалы. — Тут холодно, — осматриваясь, говорит Максвелл. Испуг быстро уходит с его лица, окончательно теряется за маской безразличия. — Я слышал, замерзающие каждую зиму люди замерзают по большей части оттого, что согреваются вином. Я смотрю… — Вино не для того, чтобы смотреть, глупенький. Вино для того, чтобы пить. Перебивать учителя — бестактно? А вот и нет! Особенно, когда его заумные речи приводят в бешенство. Чарли ждет благоговения, ждет скорби в глазах… Быть может, подлинного страха, но никак не безразличия. Оттого продолжать разыгрывать весь этот спектакль становится сложнее и сложнее. — Решила побеседовать с глазу на глаз, да, Шарлотта? — Максвелл спрашивает так, словно его совсем не удивляет происходящее, словно все ранее только и шло к этой встрече. — Под разговор я бы предпочел чай, не вино. Гнусный, гнусный, гнусный Максвелл! Будто и здесь, на этом поле, обыгрывает свою ученицу. Будто мнимая шахматная партия идет к цугцвангу. Чарли хочет его припугнуть, хочет создать настолько ужасное окружение, что волосы встанут дыбом, хочет принять свой самый чудовищный облик, но… Лишь покорно кивает, и трижды щелкает пальцами. На пустом шахматном столе в центре поля появляются и скатерть, и чайник, и чашки. И даже два разрисованных цветочными узорами стула. — Садись, — велит Чарли. Максвелл неспеша усаживается за стол, наливает напиток в чашку. Чаинки всплывают вверх, точно мертвые рыбы. — Позволь узнать, — Чарли располагается напротив, — как ты выжил? — Ты следила за мной? — он вопросительно вскидывает бровь, а потом заключает: — Ах, да, это ведь очень в твоем вкусе… — Что с душечкой Уиллоу? — нетерпеливо перебивает Чарли. — Спит. Отдыхает. Хиггсбери, вернее его призрак, уберег нас от гибели. Ты же знаешь, что неупокоенные души куда лучше живых умеют давать отпор теням. Гнев сменяется мимолетной радостью. Все целы — и это хорошо! Радость затем перетекает в сожаление. Чарли вспоминает, как пришлось вспороть живот пушистику Уилсона. Вспоминает, как одним этим действием она отрезала себе путь к спасению. Как загубила жизнь человека, а этот человек даже после смерти смог прийти на помощь компаньонам по несчастью. Да-а… Жизнь полна сюрпризов! — Я рада, что все обошлось, — только и может выдавить Чарли. — Цинично так говорить, моя дорогая. Особенно тебе, — Максвелл знакомо, по-театральному, качает головой. — Ты так и не притронулся к чаю, Макси. — Не удивлюсь, если он отравлен. Знаешь, что, Чарли? — он ловит ее взгляд, и будто насильно приковывает к себе. — Я хотел помочь тебе раньше, но ты сама показала оскал. Тебя съели старые обиды. — Тебя сейчас пожирают они же. — Ты сама не захотела сотрудничать! — наконец на лице появляется хоть что-то похожее на настоящие эмоции. — Я ведь предлагал помощь тогда у теневого трона в пещере! Помнишь? Чарли кивает, и никак не может отвести глаза. Она изучает каждую новую морщинку на лице Максвелла, смотрит на первые седые волоски. На шрам на щеке. На давно увядшую розу в петлице костюма. Как же этот мир… Как же все творящееся кругом безумие изменило ее учителя! Когда-то он был солидным мужчиной, а теперь, с каждой их новой встречей, все сильнее и сильнее походил на старика. — Зря ты растратила на меня силы, Шарлотта, — Максвелл подводит итог с неподдельным сожалением. — Уже утром ни меня, ни Уиллоу не будет в Константе. Мы закончим научную машину, а ты… — Не закончите! — голос Чарли подобен набату. — Без Кодекса Умбра не соткать и самый крошечный разлом между мирами. Неужели ты не в курсе? Последний вопрос едва не раскалывает вдребезги давшую трещину маску безразличия. Хоть Максвелл и кажется собранным, его пальцы по давней привычке тянутся к карману, где когда-то лежали спички. — Кодекс — детище теней, — почти уверенно заявляет Максвелл. — Они поделились со мной тайными знаниями, я знаю каждую страницу наизусть. Ты думаешь, я не открою портал без пособия? — Дело не в тебе, дело в самой книге, Макси, — Чарли не замечает, как кладет руку ему на плечо. — Книгу написали не Они. Книгу написала другая цивилизация. Древние. Максвелл непонимающе кривит губы. Хочет выпалить что-то вроде: «чушь, ложь!» — Наши с тобой хозяева не так давно оживили предводителя этой цивилизации, — Чарли словно вбивает последний гвоздь в крышку гроба. — Он и уничтожил книгу, а вместе с ней всю магию. Прочти любое заклинание. Убедись. И Максвелл читает. Какое-то короткое, какое-то самое простейшее… И ничего не происходит. Воцаряется долгая сухая тишина. Чарли внимательно следит, как Максвелл сперва опускает взгляд, а потом вновь пристально смотрит на нее, на свою королеву. Как размышляет, осторожно кладя голову на кулаки. Как чертыхается про себя, и как потом бесцельно разглядывает декоративные шахматные фигуры. — Если хочешь знать, Макси, — подчеркнуто строго произносит Чарли, — я вовсе не собралась запрыгивать в последний вагон и просить спасти меня. И уж тем более я не пришла просить прощения. Я здесь, чтобы предупредить, чтобы помочь тебе и душечке. Теперь понимаешь? Максвелл выдавливает ухмылку, смотрит сначала на Чарли, потом опять на шахматные фигуры. — Так вот, что за письмена были в древних пещерах… Всегда полагал, это какая-то бессмыслица, декорация. — Декорация… — цедит Чарли в ответ. — Мой милый, как же ты мог позабыть, что декорации остались в театре? В далеком девятьсот шестом… А в Константе у всего свой зловещий смысл. Ты мог бы предвидеть, но… Часто пускаешься в размышления, когда не надо, и совершенно не думаешь, когда это необходимо. Максвелл молчит, а Чарли кажется, что теперь она физически ощущает его слабость: в движениях, в голосе. Ей становится до безумия интересно — окажет ли учитель сопротивление, если она еще хоть немного обнажит оскал. — То, что происходит сейчас… То, что было между нами… — Максвелл безуспешно пытается подобрать подходящие слова. — Это цугцванг. Смирись. Цугцванг для всех нас, мой дорогой. Для меня, для тебя, для душечки. Теперь только верный ход в финале партии поможет сыграть в ничью. — В ничью? — Да. — сердце Чарли начинает биться сильнее, когда она переходит к сути. — Я поделюсь с тобой частичкой моих сил, ты запустишь научную машину. Этого, как ты уже понял, не хватит на разрыв между мирами, но хватит, чтобы переместиться в атриум, к хозяевам. К высшим… Приведи душечку в крипту, встань на мою сторону. Если Метей, вождь древней цивилизации, примет душечку — Они, хозяева, охотно сделают ее новой королевой. А мы сбежим. И начнем все сначала. Как ты и хотел. Помнишь? — Во времена, когда я хотел начать все сначала, — качает головой Максвелл, — я и предположить не мог, на что ты способна. Скажи, чем эта девочка, Уиллоу, заслужила такую участь? — Это будет лучший исход для нее! — воодушевленно утверждает Чарли, встает со стула и почти нависает над бывшим учителем. — Только подумай, Макси, какая кошмарная участь ждет душечку в мире людей! Я знаю, каково ей. Она сломлена, она утратила веру во все человеческое, она потеряла возлюбленного и отдала душу огню. Она теперь — машина для убийств. Душечка Уиллоу опасна для Непостоянства. Люди злы, люди бессердечны. Один маленький поджог, один пожар — и как думаешь, за сколько дней душечке вынесут смертный приговор? Что лучше: подарить дочери целый мир или обречь на казнь на электрическом стуле? Она станет хорошим правителем. Не как мы. Я это чувствую, Макси. Чувствую, как мать. — Как мать… — Максвелл произносит это одними губами. — Ты ведь ею никогда не была. Из-за меня. Чарли видит подлинное раскаяние в глазах учителя, слышит его в хриплом басистом голосе. Она снова садится напротив, ее рука осторожно ложиться на руку Максвелла. — Я смирилась, Макси. — Я не смирился… Вдруг раздается гул, хряст. По краям шахматного поля образуются трещины. Фигуры дрожат, часть из них просто со свистом срывается в бездну. Гаснут, а потом снова загораются теневые огни. Чарли понимает: силы и время на исходе. Их с Макси свидание вот-вот подойдет к концу. Грусть, такая странная грусть охватывает ее. Они ведь еще столько не обсудили! Чарли могла бы даже соткать граммофон из топлива ужаса, могла воссоздать по памяти их последний бал… Столько всего еще можно было бы сделать! — Это конец, не так ли? — интересуется Максвелл, тоскливо наблюдая за гибелью карманного мирка. Пока трещины разрастаются, все ближе и ближе подползают к их с учителем столику, Чарли отвечает: — О, нет, это только начало конца. Пока не стало слишком поздно, скажи, ты со мной или против меня? Максвелл поднимается из-за стола, чинно, как денди, поправляет манжеты и галстук. — Ты прекрасно знаешь ответ, проклятье всей моей жизни… В его тоне слышится скорее «да», чем «нет». Резким движением Чарли срывает одну из роз со своего платья. Кроваво-алый закрытый бутон она любовно накрывает ладонью и колдует. В отличии от растерявшего потенциал Максвелла, Чарли еще может брать взаймы щепотки теневых чар. Если точнее, воровать у Грю. Грохочут падающие фигуры. Колышутся лепестки. Чарли немного волнуется, и каждое новое мгновение ее пальцы вздрагивают. Она осторожно вытаскивает прошлый, давно завядший цветок из петлицы костюма учителя, заменяет его бутоном розы. — Это на удачу. Чтобы портал привел вас с душечкой куда нужно, — Чарли подмигивает. — Когда-то мы были хорошей командой, правда, Макси? Он кротко кивает в ответ, и бутон распускается, теряя первозданный окрас. Цветок напитывается теневыми чарами, как чернилами. — Мы выступим на бис!