Дьявол носит Прада, а Бог…

Днём Иван Валентинович Бессмертных — серьёзный мужчина с холодным равнодушным взглядом, глубоким голосом и острым языком. Днём подчинённые боятся его ослушаться, а журналисты — боятся сказать что — то не так. Днём он строго говорит команде, что и как им делать, следит за всем, что в его модном доме происходит, не спуская никому ничего с рук, никакую оплошность. Днём Бессмертных — самый настоящий босс. В строгом чёрном костюме, идеально подходящем по фигуре и росту, с идеально лежащей чёлкой, в которую он зарывается пальцами в попытке успокоить гнев, когда что — то идёт не по его изначальному плану. Его боятся, его уважают, его считают Богом. Он — синоним слова «мода», «стиль», он создал их. Его любят так же, как и панически опасаются. «Он моральный урод, он не боится никого и ничего, он считает себя лучшим». Днём его ненавистников столько же, сколько и преданных фанатов. Днём Бессмертных знает, что он — далеко не пример, что он — богоподобный дизайнер и плохой человек. Днём ему совершенно плевать на это. Ему плевать на любое мнение этих людей о себе, днём он — эталон. Днём Бессмертных обязательно загрузит историю в Инстаграм, раззадорив фанатов очередным сногсшибательным образом. Днём у него помимо обязательной задачи — заехать в дом — несколько съёмок для каких — то шоу или интервью, на которые он ездит только ради — вау, она у него есть — вежливости. Днём у него по несколько новых контрактов с агентствами, моделями, компаниями и прочим. Он не запоминает уже их все — главное, есть польза для дома. Днём у Бессмертных подготовки к показам, к новым проектам, занятие новыми эскизами. Днём у него несколько свободных часов для своей работы — платья, полностью сделанного только его руками для новой коллекции. Днём у него обязательно несколько чашек сладкого лавандового рафа из кофейни рядом. Днём у него обязательный созвон с мамой вдали от любопытных глаз и ушей. Днём всё сходит с рук отчего — то одному только Серёже Пешкову — работнику Ваниного модного дома. Днём только этот самый Серёжа может позволить себе внимательные изучающие взгляды на высокого, стройного и в целом идеального Ивана. Днём только этот самый Серёжа мог позволить себе колкие ответы на едкие замечания Бессмертных. И днём только этот Серёжа мог позволить себе нагло усмехаться в ровную спину начальника, передразнивая его и за это не лишаясь работы. Днём никто не понимал, почему этот парень так много себе позволял и почему Бессмертных ему это разрешает. Днём вопросы не задавали. Только сплетничали на эту тему в свободное время. А ночью этот самый Серёжа мог вытрахать из Бессмертных все его силы, язвительные комментарии и наглость. Ночью Бессмертных жарко стонал под горячими прикосновениями к своему телу, под резкими, грубыми толчками в собственное нутро. Ночью он умолял быть жёстче, выпрашивал поцелуи и касания. Ночью не было того Ивана Валентиновича, был «Ванюша, скажи мне, чего ты хочешь — я сделаю это», плавившийся от любых Серёжиных слов и действий. Ночью были громкие выкрики, горячий язык на шее, рёбрах, бёдрах, животе, засосы по всему телу, которые на утро прятались под водолазками и громкими матами прежнего Бессмертных, под смехом Пешкова, распластавшегося на кровати. Ни ночью, ни днём, никогда не было любви, была животная страсть и желание. -Подойди ко мне, Ванюш, — властно звучит голос Пешкова, и Ваня слушается беспрекословно, подходя к своему же подчинённому ближе. — Умница. Повернись ко мне спиной и заведи за неё руки, — на запястьях что — то щёлкает. Бессмертных легко понимает, что: наручники. Член в брюках дёргается. Он сглатывает вязкую слюну и вновь поворачивается к Серёже лицом. — Ты такой красивый, Вань, — горячая ладонь гладит по скуле и легко касается губ. Ваня их облизывает, задевая кончиком языка подушечки пальцев. — На колени. Брюки неприятно давят на возбуждённый член, а когда Бессмертных ещё и на колени встал, так они ещё и подчеркнули больше это самое возбуждение. Пешков усмехается, глядя на эту картину, и кивает Ване на собственную ширинку. Тот послушно зубами хватается за ширинку и тянет её вниз, смотря на Серёжу взглядом невинным и просящим. Он намёк понимает и джинсы сам с себя стягивает, пока Ваня носом ему в пах утыкается, трётся, а потом языком по вставшему члену сквозь ткань боксеров ведёт, с явным удовольствием слыша тихие выдохи Пешкова сверху. Он аккуратно губами проводит по головке, оставляет на ткани мокрые пятнышки от слюны. Серёжу уже ведёт. А ведь Ванюша ещё толком делать ничего не начал, только лишь раздразнивая его всё больше и больше. Терпения — на дне самом, поэтому Пешков всё так же сам, помогая Ване, стягивает с себя и боксеры. И тут Бессмертных отрывается по полной. Сначала просто «на пробу» языком по стволу ведёт, тёплым шариком на языке задевая венки. Тихие стоны слышит сверху и специально кружит им, но ничего решительного не делает, заставляет этими действиями Пешкова положить руку ему на волосы, растрепав укладку к чертям, лишь бы Ваня чего — то посерьёзнее сделал. И Ваня делает — опускает язык на уретру, раздражает её штангой пирсинга. Серёжа стонет в голос, сильней сжимая пальцы на русой макушке. Ваня отстраняется, облизывает губы и неожиданно берёт член почти наполовину, обводя вéнки. Волосы резко тянут, Бессмертных сам стонет, вибрацией по горлу, и Пешков толкается в тёплый рот ещё больше. И Ванюша принимает без проблем, благо, рвотный рефлекс почти отсутствует. Теперь уже стонет специально, знает, сучёныш, какой кайф Серёжа от этого ловит и довольно слушает жаркие стоны. Были бы свободны руки — он бы давно себе ими помог, но руки у него крепко за спиной сцеплены, потому он доводит Серёжу горлом и языком. У самого стоит невыносимо. Пешков член изо рта Ваниного вытаскивает и кончает. Бессмертных глотает, а на губах остаётся лишь пара белёсых капель. Ваня кончил тоже. Не прикасаясь к себе. От одного лишь отсоса Пешкову. Это, блять, ебучее безумие. Бессмертных с коленей встаёт, а Пешков его тут же в объятия ловит, целует грубо, чувствует собственный вкус на чужих губах, заводит руки за спину Ванину и снимает с него наручники, которые с грохотом падают на пол. За талию крепко к себе прижимает, пока Ваня свободными наконец руками зарывается в кудри и тянет их, потому что Пешкову нравится это. Поцелуй разрывается, и Ваня сипло говорит. -Я, блять, завтра на показе как говорить буду? Серёжа, блять, сипеть же буду… -А я буду сидеть и скрывать стояк, потому что знаю, почему у Вас такой голос. Не нудите, Иван Валентинович.